***
Селина, Ева и Мартина ушли поздно ночью. На часы никто не смотрел, но я уверен, что было куда больше двенадцати, когда они шагнули за дверь. Мы с Лорелом-Хароном остались одни. Казалось бы, простор для разговора. Но вместо того, чтобы пойти на контакт, Харон отказался от общения и ушел в свою комнату, чтобы запереться там. Его не остановило ни то, что в комнате все еще царил мерзкий запах вендиго, ни то, что кровать была изрядно подрана. Останавливать я его не стал и даже не смотрел вслед. А после того, как хлопнула дверь его комнаты, мне не осталось ничего, кроме как пройти в свою маленькую обитель. Я был уверен, что не усну. Мою грудь теснило столько невысказанных чувств, что я всерьез боялся промучиться до утра в попытке разобраться с ними. После всех этих разговоров о злых Богах и предателях руки мои все еще дрожали, а глаза ощутимо жгло от слез. Я не плакал, нет. Что-то во мне треснуло в тот момент, когда я почти умер, и слез больше не осталось. Стараясь отбросить дурные мысли, я лег на кровать. И заснул, стоило только голове коснуться подушки. Спал я долго. Тревожные сновидения, ставшие такими привычными, не мучали. Во снах была только тьма и ничего более. Сейчас… Что ж, сейчас я сижу на диване в новом доме Гейла и терпеливо жду, пока друг вернется из магазина. Размышляя о вчерашнем вечере, я смотрю в потолок — прослеживаю цепи трещин в нем и считаю нити паутин, свисающих из углов. Это лучше, чем думать о том, какими были часы мой жизни до прихода к Гейлу. Утро мое прошло безрадостно. Я проснулся поздно, Харона дома не оказалось. Как и завтрака на плите. До того, как я это увидел, надежда на то, что моя жизнь останется прежней, еще теплилась в груди. Но Лорел не оставил мне завтрака. И это было уже страшно. Я не был голоден, да и вообще после вчерашних событий есть не хотел, боясь того, что еда покинет мой желудок. Важнее был тот факт, что Лорел не стал готовить мне завтрак, хотя всегда это делал, даже когда я заваливался вусмерть пьяным поздно-поздно ночью. И это говорило о многом. Именно в тот момент я в полной мере почувствовал ту невидимую трещину, что прошла по нашим с Хароном отношениям. Это было больно — больнее, чем я ожидал. Забылась на пару мгновений обида, прошла неприятная горечь, и я остался с голыми фактами — с нами что-то случилось. Что-то неприятное, название которому «признание». Грехи всплыли наружу и обнажили все те неровности и шероховатости, что еще не успели отшлифоваться за пару жалких месяцев, что я жил у проводника душ. — Правда не всегда хороша… — слова срываются с губ вместе с тяжелым выдохом. Чего-чего, а этого я узнавать совсем не хотел. — Ну да, а ты думал? — Черт! Гейл стоит в пустом дверном проеме, игриво помахивая звенящим пакетом. На его губах — задорная ухмылка, невероятно теплая и добрая. Шестеренки шевелятся в голове, подбрасывая мне ненужные ассоциации. У Харона ухмылка точно такая же… Была, по крайней мере. До того, как я привел Селину и Еву к нему. Окей, вот прямо сейчас я понял кое-что еще — я сам разрушил свою идиллию. С другой стороны, мне страшно представить, что могло случиться со мной и Хароном, если бы рядом не оказались девушки. Вероятность нашей смерти была бы стопроцентной. — Чувак, у тебя лицо такое, будто тебе палку в жопу запихали. — Гейл подходит к дивану и опускает пакет на мои ноги. Я отлично ощущаю холод бутылок, причем не маленького размера. Кто-то опять решил побухать, окей, не мне его судить. — Да я и чувствую себя так же. — шутить нет никакого желания. И пить тоже. Собственно, и жить-то мне не сильно хочется. Интересно, было бы мне лучше, если бы я все же сдался тьме? В Храме Жизни хорошо, если судить по тетрадке Евы… Эгоистично, конечно, но все лучше, чем чувствовать себя так, как сейчас. — Ну-ка, давай, рассказывай, что вчера случилось. — он сдвигает мои ноги с дивана весьма настойчиво. Я не сопротивляюсь — опускаю стопы на пол, освобождая Гейлу место. Ни смысла, ни желания упорствовать и играться тоже нет. — Моя жизнь окончательно пошла по пизде. — я перевожу взгляд с его счастливого лица на потолок. В серой высоте расцветает букет из трещин, которые вполне могли бы охарактеризовать мою жизнь — едва держащуюся на святом духе и вере в лучшее. — Очень подробно, спасибо. Я прям сразу тебя понял. — Гейл лезет в пакет и вытягивает оттуда первую попавшуюся банку. Судя по его мату, это не то, что друг хотел употребить прямо сейчас. Меня даже на смешок пробивает, правда, на совсем уж слабый. А прежний Мортем заливался бы смехом с этой сцены… Каким же я стал унылым, Боже, аж самому от себя тошно. — Чувак, чем кислее становится твоя рожа, тем больше я волнуюсь. Выкладывай, не тяни кота за яйца! — Вчера я убежал, да? — я сажусь, подтягивая колени к груди. Обнимаю себя, смотря на Гейла в упор. В профиль он красив — и этого не портит ни выцветшие волосы, ни чуть свернутая в сторону челюсть. Знакомое лицо чуть отрезвляет и возвращает из невеселых мыслей в еще более невеселую реальность. — Я… У меня появились догадки насчет сущности Харона. — Они не оправдались, да? — Гейл ковыряется в пакете, и шуршание сводит меня с ума. Хотя моему мозгу и так уже нанес летальный ущерб, так что бояться еще больших повреждений не стоит. — Если бы. — хорошо было бы, если бы они не оправдались. Трещина не стала бы больше, а жизнь еще могла бы стать прежней. Ну хоть чуть-чуть, так, немножко… — Я оказался прав. Харон… Это Лорел. — фраза получается вымученной, от нее жжет язык и глаза. От правды суть Лорела не изменилась. Но все вокруг стало совсем иным. — Что? — Гейл наконец оторвался от пакета, наградив меня удивленным донельзя взглядом. Спасибо хоть на этом, алкаш малолет… Ой, блять, он же старше. Финита ля комедия, я приехал. Можно паковать чемоданы и ехать в дом престарелых. И, да, это истерика. — Харон это Лорел. — я повторяю, и на этот раз фраза становится как хлыст. Больно бьет по сердцу, от чего мурашки бегут по спине. Удержаться на грани трудно. Еще немного, и я точно устрою тут драматический театр. — Он… Он от кого-то скрывался. Я так и не понял, от кого, но… Вот, он пришел к нам в город. И… И… — я хватаюсь за голову. Не могу даже слова подобрать! Как объяснить то, что сам принял с большим скрипом? Да никак! — Мортем, ну-ка. — я слышу шорох одежды. Гейл оказывается рядом, и его пальцы заботливо отводят мои ладони от головы. — То есть… Лорел — Харон, да? Я правильно понял, что твой сосед — божественное существо, которое сбежало со своего поста, оставив семью, и скрылось у нас в городе? — Да… Почти. Он не сбежал. Он спрятался. — я поднимаю голову — лицо Гейла совсем близко. Он улыбается, но в глазах его я вижу тревогу. Он ведь знаком с Хароном так поверхностно… Наверняка, он сейчас мало что понимает. — За ним вели охоту, ну и… Он укрылся. У нас. — Но он все равно божественное существо? — на мой кивок Гейл пораженно отстраняется. Рот его чуть приоткрыт, и от того все лицо принимает смехотворное выражение. Если бы у меня были силы, я бы смеялся. Но я уверен, что хоть один смешок, и я напрочь завязну в истерике. — Каков хитрец. А он неплох, пять месяцев скрываться от преследования, находясь прямо на виду. — Гейл! — он скрывался так близко ко мне! — Меня не это волнует. Он врал мне! — Ты сам говорил, что его преследовали. Если бы меня преследовали, я бы тоже ничего не рассказывал о прошлом своему пятнадцатилетнему другу. — он лукаво смотрит на меня, но, очевидно, замечает, как я скривился. Улыбка не сходит с его губ, но я замечаю, что он начинает хмуриться. — Хей, только не говори, что обижаешься на него. — Да не обижаюсь я! — не то чтобы это неправда… Но частичка оной есть. Я отлично понимаю, что у Харона были причины скрываться, и очень даже весомые. — Но… У меня такое ощущение, что вся моя жизнь — сплошная ложь. Сначала родители с их «неидеальные дети отвратительны», потом бабушка, оказавшаяся ведьмой с какими-то там силами… А теперь Лорел! Этот вообще оказался артеком, охота за которым мне всю жизнь с ног на голову поставила! — Эх… — Гейл вздыхает и опускает глаза в пол. — Не представляю даже, как ты себя сейчас чувствуешь. — вот и закончился поток слов. Ожидаемо. Тут нечего и не о чем говорить. Обычных слов не хватит ни чтобы выразить все, ни чтобы поддержать. — Я, конечно, хочу тебе помочь, друг, но… Черт, да мне такого даже и не снилось, а ты знаешь, какие у меня бывают упоротые сны. — я вижу, что Гейл хочет быть позитивным и подбодрить меня таким образом, но… Но у него не получается. — Вот и мне такого и не снилось… — безнадега. Полная. Я замолкаю, не зная, что еще могу сказать. Я не злюсь, я не рад, я не расстроен. Я просто… Растерян и сломлен. Да, мне все еще трудно принять такие изменения в своей жизни. Да, я консервативная, не желающая ничего принимать и никого понимать мразь. Но… Но как я могу так просто смириться с тем, что Лорел оказался Хароном? Он мне врал! Он не объяснился мне, хотя вполне мог! Я никогда не выскажу ему претензий в лицо, помня о его истории и сочувствуя его тяжбам. Но внутри я все равно буду сгорать и мучаться от непонимания собственных чувств и желаний. И этот круг не прервется до тех пор, пока я не рвану. Ну или не подохну к чертям. Поздравляю, Примумнатус, ты снова меня нагнул. — Ха! — Гейл, кажется, чуть отошел от потрясения, потому что с новыми силами нырнул в пакет. Пара секунд, и тусклому свету предстает небольшая бутылка джин-тоника. — Кто-то мне его обещал, конечно, но мне захотелось прямо сейчас. — Нет, Гел. — неа. Пить в такой ситуации — последнее дело. Алкоголем и забытием делу не поможешь, а только усугубишь свои и без того не малые проблемы. Бля. Я что, и вправду об этом подумал? Я, мальчик с любовью к алкоголю, сигаретам и побегу от проблем, подумал, что алкоголь не выход? Не «не хочу сейчас пить», а вполне осознанное «нельзя напиваться, этим делу не поможешь»? Вот он — истинный край. Вся моя суть, все то, чем я сам себя сделал — все это рушится и ломается. Осколки не собрать, разбитую чашку не склеишь. Что есть под всей этой мишурой, которую я так старательно собирал долгие годы отцовской тирании? Ничего. Вселенская пустота, ноль без палочки, чернота космоса — это все, чем я являюсь без того, что дали мне Гейл и ребята. Мне становится страшно. Страшнее даже, чем перед физической смертью. Я не хочу… Не хочу быть пустым. Это не весело. Это мучительно и больно, это чертовски неприятно, это… Это конец всему. Потеряв себя, я потеряю последние шансы жить — пусть так, как мне навязывает Примумнатус, все равно. Потому что без морального стержня, без первоосновы, все, чего я достиг — мусор. — Что значит нет? Тебе это сейчас нужно. — Гейл весело хихикает и играет бровями, ненавязчиво протягивая мне бутылку. Неужели… Неужели он совсем не замечает, как я изменился? — Я… Я так только хуже сделаю. В первую очередь — себе. — кто, кто говорит моим ртом и управляет моим телом? Почему этот кто-то так настойчиво отталкивает бутылку, уверяя всех, что он не такой? Почему он так хочет разрушить меня, оставив на месте Мортема… Кого? Энджела? Творение своих родителей? Нет, только не его, только не это слабое безвольное создание! — Кажется, кто-то повзрослел, а? — Гейл усмехается. Чуть грустно, но беззлобно. Он не видит, совсем не замечает, как я возвращаюсь к тому, с чего начал. — Кто-то запутался, дружище. — черт… Я не могу не усмехнуться, глядя, как друг опускает бутылку на столик, ненавязчиво придвигая ее в мою сторону. — Я не знаю, как ощущать себя теперь. Что делать, что говорить, как поступать. Я словно бы не я, а другой человек, которому дали два десятка проблем, пинту правды и сказали — делай с этим что хочешь и как хочешь, ты должен все принять, по полочкам разобрать и при этом остаться собой. Но я все пустил по пизде. — Примерно так я себя ощущал, когда ты заявился ко мне и сказал, что создал свою банду. — Гейл усмехается. А я смотрю на него во все глаза, не совсем понимая, к чему это было сказано. — Не к месту сказал, но, черт, да, примерно так я себя чувствовал, когда мальчик-божий одуванчик из-за огромного забора стал дикой бестией, которая расцарапала Заку всю морду за то, что он посмел задирать его. — Гейл… — вот эти воспоминания сейчас точно лишние. Не хочу вспоминать о том Я, что запрятал глубоко внутри. Не сейчас, когда оно так настойчиво пытается вылезти на свет. — Ой, да не кочевряжься ты, все, проехали. — примирительно поднимает руки, задорно хохоча. Мне совсем не весело. — Возможно, это я сейчас тоже скажу не к месту, но, бро, пора бы уже привыкнуть, что жизнь гнет нас во все стороны. Смирись с этим и принимай жизнь такой, какая она есть. Можешь попробовать дать ей в морду, отказаться от ее подарков, отрицать ее жестокость, но она все равно сделает все так, как хочет. И тут главное не опускать руки, а то больше не поднимешься. — Опять тебя на философствования пробило. — умные слова. И действительно к месту. — Но… Спасибо, Гейл. Думаю, эти слова мне в какой-то мере очень помогут. — Что, правда? Ахренеть, я наконец сморозил что-то, что не утянет тебя еще глубже на дно! Мы сталкиваемся взглядами. Гейл улыбается — так задорно и смешно. Волна рождается где-то внутри, и нотки истерики наконец прорываются наружу. Первым начинает смеяться Гейл. Я — за ним. Мой смех похож на слезы, на жалобные всхлипы, но это именно смех. Я истерически хохочу над чуть глуповатой шуткой лучшего друга, а внутри меня раздирают противоречия. Поразительные метаморфозы. Жизнь меняет меня по-своему, гнет в разные стороны. Нет смеха, нет веселья, но хохочу от души, чувствуя, как от этого осыпается крошево меня. Я меняюсь, и этих изменений не хочу. Но они будут — потому что невозможно остаться прежним, если вся твоя жизнь катится по наклонной, а ложь твоих любимых всплывает наружу, омрачая существование. Интересно, если я сломаюсь, стану ли я фениксом? Смогу ли снова построить себя или сдамся на милость отцу, став снова Энджелом? Бабушка… Дай мне сил, прошу. Твой крестик все еще со мной… Так будь и ты рядом. Пожалуйста.Сомнения
17 марта 2019 г. в 14:57
Лорел и Селина возвращаются домой поздно ночью. К тому времени тьма окончательно окутывает мир, и тени призраков снова начинают биться в окна, словно бы проверяя, живы мы или нет. Оттирая засыхающую кровь от пола, я мысленно посылаю каждого из них к черту. Не сегодня. Новых к вам не добавилось, ребята, валите отсюда, да побыстрее.
Да, все то время, что Селина и Лорел блуждали по городу в поисках Вестника Смерти, мы с Евой и Мартиной драили дом. А это, между прочим, не один час! До тех пор, пока мы не начали убираться, я и подумать не мог, что с меня и вендиго натекло так много крови. Благо хоть труп этой твари развалился на атомы, отправившись уже в Примумнатус вместо дальнейшего блуждания по земле. Спасибо Еве за объяснение судьбы вендиго, кстати. А то я так и думал бы, что эта тварина сбежала.
Красная от крови тряпка летит на пол, когда в коридоре с хлопком закрывается дверь и раздается топот двух пар ног. Слава Богу! Теперь можно немного передохнуть, попутно узнав новости, без разницы, хорошие или плохие.
— Ну что, как успехи? — Ева, с руками по локоть в мутно-алой воде и такой же тряпкой в пальцах, подошла к артекам первой. Я наблюдал из дверного проема, как она шагнула к Селине, неловко пряча руки за спиной, чтобы не запачкать ее одежду.
— Не очень. Позови остальных — собираемся на кухне. — Селина и Лорел переглянулись спешно и тут же разорвали зрительный контакт, синхронно поморщившись. Лицо Грехема… Харона, мне пора привыкать называть его Хароном! В общем, лицо моего соседа было печальным. И это мне несильно нравится.
— Хорошо, Селина. — Ева медленно кивает, отступая. Интересно, хочет ли она сейчас коснуться шебутной артек, обнять ее и успокоить, подобно тому, как я хочу проделать это с Лорелом?
Подумать об этом полноценно я не успеваю. Ева поворачивается и тут же замечает меня. Но вместо того, чтобы нахмуриться и надуть губы, она кривенько усмехается и немного рваным шагом уходит в ванну. Наверное, отмывать руки. Проходя мимо меня, она легонько пихает меня ногой в лодыжку, как бы намекая, что подслушивать не хорошо. Как будто я сам этого не знаю. Но, так уж и быть, предупреждение понял и принял, подслушивать больше не буду.
Что ж, пора мне вновь с головой окунуться в ненормальные события. За уборкой мои мысли успели чуть устаканиться. Не сказать, что я совсем пришел в себя, но хотя бы был на пути к этому. Чувство предательства на время отступило, а тяжкие мысли утекли в водосток вместе с алой от крови воды. Мне остались только хрупкий покой и ненормальная апатия, от который было совсем никуда не деться. Но, кажется, это не надолго. Два часа — и странности снова настойчиво постучались в мою жизнь.
Красноватая тряпка летит на пол. Скривившись от боли в пояснице, я осматриваю проделанную работу. Выводы не утешительные. Подранная когтями вендиго кровать восстановлению не подлежала, но я хотя бы снял с нее рваные простыни и отправил их в мусорку. Ковер с пола мы с Евой кое-как подняли и кинули к стирку, уже даже успели замочить с порошком. Кровавые разводы на полу я постарался отмыть, но некоторое количество алого успело затечь в выемки между деревяшками, что не дало мне полностью закончить изнуряющую работу. Осколки ваз и стекла с рам были отправлены в мусорку, как и раздробленные в мелкое крошево снотворное и обезболивающее, до этого лежавшее на изголовье кровати. С зеленых обоев кровь вывести так и не удалось, и красные пятна теперь сомнительно украшали стену. Я проделал большую работу. Но этого все равно было недостаточно. Обидно и грустно, но я надеюсь, что вместе с Лорелом мы сможем привести дом в порядок окончательно. Потом. Возможно, осенью… Так, вот и первый повод дожить до осени. Впервые у меня появляется хоть какая-то цель на продолжительное время. Я должен бы поволноваться из-за того, но… Перегорел. Потом запарюсь насчет того, как сильно что-то во мне изменилось.
Хорошо, что вода в ведре сейчас чистая. Я быстро споласкиваю пальцы в ней, смыв жидкую от воды кровь. Не думаю, что кто-то будет рад меня видеть с такими руками. К тому же, не хотелось бы оставлять красные разводы на всем, до чего дотянутся мои пальцы. Оттряхнув ладони, я осматриваю их. Отлично, все чисто. Теперь можно и идти.
Я уверенно поднимаюсь на ноги и резво обтираю ладони о домашние штаны. Раненная рука лишь слегка напоминает о себе болью, и то только потому, что я слишком резко ее сгибаю. Мартина действительно постаралась с моим исцелением. За эти два часа она успела провести еще один сеанс терапии, и сейчас от тянущей боли не осталось ни следа. Мне особенно повезло в том, что на шее и руке не осталось шрамов от клыков вендиго. Теперь я могу не беспокоиться, что мне придется врать Гейлу насчет огроменных таких следов от клыков, которые ни разу не прибавили бы мне красоты.
Зато на кухню идти все равно придется. Все уже собрались там — шагая по коридору, я слышу, как они шебуршатся там, в маленькой комнатке, залитой светом. Тусклый синий дым стелится по полу, но я перешагиваю через него, не обращая внимания. Еще в прошлом месяце меня бы в дрожь бросило от одного касания этой синей густой дряни к моим ногам, но сейчас я привык. Мне даже почти удается это контролировать. К примеру, сейчас я просто глубоко вдохнул воздух и отрешился от мысли о том, что Истины есть. И от этого они даже слегка рассеялись. Еще пара месяцев, и я смогу сам возвращать себе привычную жизнь, не нуждаясь ни в усталости, ни в помощи Евы и Селины. Достижение. Только вот оно меня совсем не радует. Как не радует меня собственное полное спокойствие по отношению к то слабеющему, то становящемуся гуще синему дыму, открывающему истинную печаль Евы Канви и горечь разочарования Мартины.
Перед входом на кухню я замираю. На пару секунд закрываю глаза, набираясь сил. Запах гнили почти растаял в свежем летнем ветерке, блуждающем по коридору. Ему на смену пришел знакомый аромат сладкого и далекие нотки одеколона Ло… Харона. Да. Харона. Воздух из легких выходит с тяжелым сипением. Пора. Не стоит больше торчать в проходе, лелея свою потерянность.
На кухню я захожу тихо и осторожно, пытаясь не привлекать ничье внимание. Ева и Мартина пытаются хозяйничать в чужих хоромах — первая протягивает Селине чашку чая, вторая опирается на столешницу у входа. Обе выглядят безумно уставшими. Чашка в руках Евы дрожит, несмотря на то, что она улыбается. Пальцы Мартины слишком сильно сжимают столешницу, несмотря на то, что смертная серость сошла с ее лица, а глаза смотрят на мир все так же тепло. Тревожить ее мне совсем не хочется. Я огибаю девушку осторожно, пытаясь не задеть в слишком узком пространстве. Мартина улыбается мне, я улыбаюсь ей — и ретируюсь в сторону соседа по дому.
Он смотрит на меня лишь жалкие пару секунд, а затем снова опускает взгляд в стол. Янтарные глаза полны боли и горечи, а широкое, так любимое мною лицо осунулось и посерело. Харон, еще позавчера пышущий жизнью и улыбающийся, сегодня словно постарел на пару десятков лет. Мне жаль его. Но я не касаюсь его нервно подрагивающего плеча в попытке поддержать. Обида осталась. Когда-нибудь она уйдет, но пока… Прости уж, Лорел. Пока я еще не отошел.
— Что я могу сказать… — Селина начинает говорить, разрушая затянувшуюся тишину. Она отпивает немного чая, но тут же едва не расплескивает его на свое платье, подол которого заляпан черным. Впрочем, артек даже не цыкает на это. — Мы нашли вестника. И нам даже удалось связаться с папой.
— Но? — Ева осторожно касается плеча Селины, пытаясь поддержать ее. Она не проявляет свои чувства явно, но я вижу, как горят ее глаза, когда она смотрит на артек.
Никаких но. Папа был невероятно рад видеть Харона. — Селина звонко опускает чашку на стол. От неприятного звука я морщусь, вздрагивая всем телом. Слишком знакомо.
Я все еще не «дома». Не у родителей, то есть. И за это спасибо Харону и моей собственной упертости. Так, надо выдохнуть и успокоиться. В меня эта чашка не полетит. Здесь так не принято, здесь так не будет, здесь никто не причинит мне боль… Даже теперь, после всего этого дня.
— В этом-то и проблема. — Харон наконец включается в разговор тоже. На этот раз он смотрит только на меня. О чем он думает? Что творится у него на душе? Теперь я не могу быть уверен в том, что знаю ответы на эти вопросы. — Папа был так рад… — проводник опускает голову с тяжелым вздохом. Похоже, ему неприятно говорить о произошедшем.
— Мы обо всем договорились. Папа пообещал не прекращать поиски Харона, как если бы мы его не нашли. — Селина не отрывает взгляда от Лорела-Харона и периодически посматривает на меня, изваянием замершего у разбитого происходящим соседа. Взгляд ее холоден. Мне становится не по себе. — Завтра я еще раз встречусь с его вестником. А сегодня у первородных будет совет, на котором они решат, что нам делать с Хаосом и фактом предательства в Примумнатус.
— А по предателю что? — Мартина переминается с ноги на ногу, скрестив руки на груди. Выглядит невероятно напряженной и серьезной.
Эта ее поза что-то мне напоминает… Так Томми ведет себя, когда что-то скрывает. Топчется на месте, дергает руками, крутит головой — словно не может найти себе место. Я прищуриваюсь. Не нравится мне это… Второй раз я не обожгусь. Мне нужно будет наблюдать за Мартиной пристальнее.
— Ничего нового. Папа пообещал оповестить Высших о нашей неприятной ситуации и заставить их действовать. Единственное, на что он нам указал… — Селина, в отличие от меня, ничего не заметила и просто ответила на вопрос. Впрочем, вот прямо сейчас на долю секунды прервалась, как-то особенно тоскливо вздохнув. — Предатель мог быть не один. Одиночка вряд ли мог бы долго укрывать сбежавшего преступника такого размаха и при этом еще и делать вид, что ищет Харона вместе со всеми. Скорее всего, мы имеем дело с целой сетью предательств, причем во всех отраслях Примумнатус.
— Черт. — Мартина шумно выдыхает и перебирает плечами. Взгляд ее все еще направлен в пол, а голос звучит глухо и как-то совсем отстраненно. — Звучит отстойно.
— А то мы не знаем. — артек отвечает слишком резко и тут же замолкает. Думается мне, она не прочь сказать еще что-нибудь, но вместо этого отпивает еще чаю и упирает взгляд в никуда.
На кухне воцаряется тишина. Только тихо звякают зубы Селины о край кружки, да шумно дышит Ева, переступая с ноги на ногу. Я перевожу взгляд с Лорела на Селину, снова и снова. С одного мрачного лица на другое, и так пока глаза болеть не начинают, а в груди не появляется неприятная тяжесть вины. Я должен что-то сказать, как-то их поддержать. Раньше ведь я был неиссякаемым фонтаном острот. Я и тишина были понятиями не совместимыми, особенно если дать мне пару стаканчиков дешевого виски. А теперь что? Почему теперь, когда мой голос как никогда нужен, я тупо молчу, делая вид, что меня не существует? Черт, ну ведь не могу же я и дальше изображать из себя статую!
— Эм… А кто-нибудь может мне объяснить, как так получилось, что вендиго вообще попал к нам в дом? — вместо какой-нибудь глупой, но бесспорно способной разрядить атмосферу остроты я выдаю это. Браво. Похлопайте мне. Моим лицом. По столу. Жаль, вылетевших изо рта слов это не вернет.
Боже, блять, мой, о чем это я? Я всерьез сожалею о неосторожно сказанных словах. Что-то точно изменилось.
— Мортем… — Селина смотрит на меня строго, и я почти ощущаю тяжесть ее взгляда. Не смотри на меня так, я сам понимаю, что идиот!
— Я как всегда пришел на обед. — Харон медленно поднимает голову, но смотрит в окно, за которым столпились размытые фигурки духов, собравшихся со всего блядского леса отпраздновать гибель вендиго. Теплая улыбка больше не красит его губы, и без нее он выглядит настолько серьезным и страшным, что у меня пальцы подрагивать начинают. — Я едва успел открыть дверь, как меня ударили по голове. Когда я очнулся, уже был в комнате, один на один с бенетайей.
— Прости, что задал этот вопрос… — только я мог из сотни различных вопросов на разные темы задать тот, что со стопроцентной вероятностью заденет за живое моего соседа. Еще раз браво. Бейте сильнее, пожалуйста, пока я не собрал бинго оскорблений и обид.
Харон не отвечает, но на губах его на пару секунд появляется слабая улыбка. Мне хочется верить, что она означает мое прощение. Я не хочу, чтобы мои неосторожные слова причинили моему соседу еще большую боль, чем я уже ему принес.
Впрочем, мое прощение кухню от тишины не спасает. Теперь и Ева как-то затихла, привалившись плечом к стулу. Ее серые глаза осоловело смотрели на мир, и я впервые увидел эту бойкую бестию сонной и измученной. Селина сложила руки на коленях, отставив опустевшую чашку. Мартина продолжала стоять, и со своего места я прекрасно видел, что глаза ее были закрыты. Похоже, она спала — стоя, кое-как, но спала. Каштановые спутавшиеся волосы спадали на ее осунувшееся лицо, а вся изящная фигура как-то неловко скрючилась. Тишина снова нависает тяжелым молотом, и тьма за окном становится тяжелым маревом, пытающимся достигнуть нас. Она бьется в стекло своими лапами, заглядывает к нам черными глазами и задает молчаливый вопрос — ну что, вы пустите меня к себе? А вместе с ней за нашими мучениями наблюдают и призраки. Мне становится совсем не по себе, когда я встречаюсь взглядами с десятком мертвецов. От могильного холода мурашки бегут по спине, и я спешу отвернуться.
Я схожу с ума. Это однозначно. Оно и не удивительно. После всего произошедшего в моей жизни за этот месяц сумасшествие — ожидаемый и даже не самый плохой вариант.
— Раз никто не хочет задавать этот вопрос… — Ева. Она чуть приходит в себя и отлипает от спинки стула, вставая в полный рост. Голос чуть хрипит, но в целом она внушает слабую уверенность. Хотя бы так… У меня не было больше сил терпеть эту давящую тишину. — У вас есть хоть какие-то идеи насчет того, кто может быть предателем?
— Никаких идей. Им может быть любой из артеков второго поколения, что родились при Хаосе. — Селина упирается ладонью в щеку и смотрит в кружку, чуть потряхивая ею. Кажется, чая не осталось. — У папы вроде были какие-то подозрения, но нам он их не озвучил. Видно, решил разобраться с возможным предателем без посторонних взглядов.
— Понятно… — что можно ответить на этот монолог? Много чего. Но я опять все порчу своими не к месту сказанными словами.
Почему теперь все так сложно? Вроде бы в моей жизни ничего не изменилось — Лорел все тот же, Селина не изменилась, Ева здесь, Мартина тоже. Но… Но все теперь иначе. Потому что Лорел — Харон, а с открытием правды о нем стали всплывать и другие кошмарные секреты, количество которых наверняка будет увеличиваться по мере дальнейших решений проблем. Этот снежный ком не остановить, и что-то мне подсказывает, что он вполне сможет смести весь Примумнатус без остатка. Меня, впрочем, уже смел. Моя жизнь уже не станет прежней — в первую очередь потому, что я сам значительно изменился после всех этих жутких и неприятных приключений. А ведь раньше я так мечтал вляпаться в какую-нибудь историю…
Мне нужен джин-тоник. И Гейл. И все вместе, желательно, подольше.