Мама
18 апреля 2019 г. в 20:20
— Итак, вы говорите, что на месте преступления не были? — Щелчок авторучки пронзает мое сознание словно острый нож. Но губы не дрожат, а взгляд направлен прямо в глаза копа, скрытые за внушительными очками.
Мутно-голубые, чем-то неуловимо похожие на глаза Гейла, они сверлят меня, расцарапывая свежую душевную рану.
— Да. Друзья звонили мне, но я не взял трубку. Потом они мне не ответили. Я думал, что они просто заняты… — каждое слово через силу, выдавить их из сжатого спазмом мучительного страдания горла тяжело. Мои сжатые в кулаки ладони, сложенные на крепко сведенных коленях, подрагивают. — О случившемся я узнал только сегодня утром, из звонка матери моего друга Гейла.
Это произошло вчера.
Вчера… Я потерял всех своих друзей, самых дорогих мне людей на всем белом свете. Их больше нет. Моих друзей… Огоньков моей души, без которых все теряло смысл… Их у меня забрали — так жестоко, так бесчеловечно отняли, изорвав в клочья все наше будущее. У нас было столько планов, столько мечтаний… Мы хотели пойти на пляж, отпраздновать начало нового учебного года, снова драться с Закки и его ребятами, просто жить, в конце концов… Но наше будущее уничтожили. Вместе с ними.
Сердце разрывается от боли. Злость, накатившая на меня вчера бурным приливом вместе с песком уверенности, ушла. Теперь нет ничего, кроме горького раскаяния и желания повернуть время вспять. Нет слез, нет крика…
Я не так хотел. Я ведь не хотел их смерти. Умоляя решить мою дилемму выбора между двумя мирами, я не просил делать это так… Чудовищно.
За что? За что они? Почему не я? Хаос, почему они, а не я? Я хочу услышать ответ, но глухая тишина в моей голове не отвечает ничем, кроме как горькими рыданиями, запрятанными глубоко в себе. Ответа на эти вопросы в моей голове не существует. В ней есть только кучка мыслей, ничего не могущих изменить.
Я не помню, как вчера попал домой. Вроде, Ева вытащила меня к дороге, но это не точно. Вроде, Лорел отвез меня к нам — это уже точнее, я могу припомнить, как он усаживал меня рядом с собой и снова давил педаль газа в пол. Кажется, они говорили о чем-то, причем на повышенных тонах. Но я ничего, совсем ничего не помню точно. Все, что отложилось у меня в памяти — два долгих часа в остывающей ванне, которые я провел, пялясь в плитки стены и захлебываясь немыми слезами.
Утром мне позвонила Лина Нейлсон — мама Гейла. Она так плакала, когда рассказывала мне о смерти сына… А мне приходилось играть удивление для нее. Чтобы никто не заподозрил, чтобы никто не узнал о моей вине. Чтобы никто не обвинил. Как я ненавидел себя в этот момент. Как ненавижу себя сейчас.
Сразу после нее позвонили полицейские — они пригласили меня в полицейский участок. Я думал, собирались обвинять. Мои отпечатки там были везде, я наследил конкретно. Думал, что попал, что моя месть закончилась, не начавшись, боялся. Не за себя, правда, а за жизнь друзей, за которую мог не отыграться.
Но вот, я здесь, в полицейском участке Сван Вейли. Сижу в кабинете какого-то незнакомого мне копа с седыми висками и пижонской бородкой и рассказываю ему, что ничего не знал. Тошнотворно-зеленые стен давят, низкий потолок наваливается, за замыленным окном оживает новый день, к которому я не должен быть причастен. Харон сидит в коридоре — ждет меня, наверняка волнуется. Хотя, с чего бы ему волноваться, а? Он ведь еще в машине рассказал, что они с Селиной подтерли все наши следы какими-то своими методами. Я не знаю и знать не желаю. Мне не важно уже ничего. Теперь, когда их нет, смысл жизни теряется все дальше в пучинах ненависти к себе. Харон - лжец. Мои друзья мертвы. У меня ничего не осталось. Больше в моей жизни нет ничего важного. Впрочем, я вру. Кое-что мне еще важно.
Убить Диггори. Растерзать его. Вспороть его поганый рот и оторвать грязные руки, которыми он убил моих друзей. Он мне за все заплатит… Теперь, когда все, что у меня осталось — апатия и ненависть, он заплатит мне за их жизни. Мне насрать на себя и на то, как глубоко я паду. Но мои друзья… Он не имел никакого права трогать их! И, клянусь всеми Богами, он мне заплатит.
— А вы не помните, кто должен был быть на Галаверском мосту? — мужчина смотрит на меня строго. Подозревает. Взгляни получше на мое серое от усталости лицо, мужик, и ты сразу поймешь, что не я их убил.
Но… Я виноват. Если бы меня не было… Если бы я не впутался в историю с Хаосом… Если бы, если бы, если бы! Они были бы живы, если бы все эти «если бы» случились.
Черт. Я ненавижу полицейский участок Сван Вейли. Грязное место с продажными людьми в нем. Мерзкие плакаты со всякой хренью на них, заваленные бумагами столы, въевшийся во все запах дешевого кофе и невкусных пончиков, мерзотный пол с разводах… И так хреново, а это место навевает лишь еще больше тоски. Раньше я часто бывал здесь — попадался после каждой драки, не умея ни скрываться, ни убегать. Сидел здесь часами, плюя в потолок и выслушивая лекции о том, что я не должен вести себя так, должен думать о родителях и бла-бла-бла. А рядом всегда был кто-то из банды — Гейл, Алекс, Ронга, Винс… Мои друзья, моя единственная родня. Вместе со мной они закатывали глаза на очередные нотации от уставших полицейских, которым до нас на самом деле не было дела. Вместе со мной они проводили долгие часы в этих мерзких стенах, развлекаясь шутками, прибаутками и передразниванием.
Я не могу не думать о ребятах, но больше всего — о Гейле. О своем самом лучшем друге, кровавым мешком растянувшимся на бетоне. О его холодной жесткой кисти в моей ладони, влажной и липкой от крови… В желудке опять все возмущается, хотя я не ел со вчерашнего дня. Боже, как же все плохо. Я не могу, не могу… Почему ты не забрал меня, черт возьми?
— Их должно было быть тринадцать. Все, кроме меня, — я ничего не скажу вам про Диггори. Это мое дело — выследить эту мразь и убить ее. А там уже и коньки самому отбросить можно.
— Странно, — мужчина хмурит кустистые брови и поджимает губы. Стук каблуков его ботинок о бетон раскатами грома в висках.
— Что странного? — Я поджимаю губы, едва сдерживаясь от желания зажмуриться и захныкать.
Они все были там. Все и каждый. Отправились прогуляться, захотели развлечься. А потом раз — и никого нет. Тонкая рука с черными нитями татуировки всех смела одним взмахом. Остался только я — почему-то избежавший этой горькой судьбы. Если бы я был там, он мог бы убить меня, а не их… Опять больно, опять плохо, ну почему меня не было с ними?
— Мы нашли только двенадцать тел, — я поднимаю голову.
Что? Я не ослышался? Мне не показалось в твоих словах то, что я хочу услышать? Господь, пусть не показалось… Кто-то жив, кто-то пережил этот кошмар.
— Гейл Нейлсон, Коул Стакадо… — он перечисляет и перечисляет, и каждое имя причиняет новую боль. Я не уберег вас, не спас. Простите, простите меня, ребята, пожалуйста, простите, что втянул вас в это. — Джимми Оуэн. Все.
— А… Томас Каста? — Боже, неужели… Неужели они его не нашли? Надежда, пожалуйста, подари мне надежду, дай мне шанс.
— Это тринадцатый член вашей компании, да? — Коп участливо и даже добродушно смотрит на меня. Мои губы дрожат, я готов закричать от счастья. Он может быть жив, Томми, мой Томми, мой маленький братик! — Нет, мы нашли только двенадцать тел.
— Господи… — да. Да! Ты не всех меня лишил, ублюдок! — Господи…
Я готов вопить от секундного счастья. Он жив. Он еще жив. Что Диггори сделал с ним? Куда он его увел? Что. Он. Сделал? Нет! Да неважно! Наплевать куда, наплевать как и наплевать почему. Мне все равно! Теперь… Я найду Томми. И когда найду… Диггори еще пожалеет о том, что вообще появился на свет.
— Ну, ну, парень, спокойнее… — мужчина протягивает свою огромную ладонь, через стол пытаясь похлопать меня по плечу. Мне не нужна поддержка.
— Со мной все в порядке, — не трогай меня, не лезь в это. Не надо. Дай мне побыть с моими чувствами один на один, без твоего бесполезного участия.
— Что ж, я узнал у тебя все, что хотел… Можешь идти. Но на всякий случай будь готов к повторному звонку, — похоже, мои чувства напрягли этого старого копа. Он сжалился надо мной и отпустил наконец с миром.
Я только этого и ждал. Поднялся и на нетвердых ногах двинулся к выходу из кабинета, не прощаясь.
Харон ждал меня у дверей кабинета, сидя на маленькой кушетке. А вместе с ним и кое-кто еще.
Как только я вышел за дверь, Долорес вскочила на ноги. Взволнованное бледное лицо, большие испуганные глаза, дрожь тонких губ. Я не успеваю ничего понять, а она уже налетает на меня. Ее холодные руки хватают меня за плечи, притягивают к себе — я хочу отшатнуться, запах ее мерзких духов заполняет легкие, черт, убери, убери от меня свои руки! Не мешай мне!
— Мортем, солнышко, сынок! — Она впервые назвала меня Мортемом? Серьезно? — Я так волновалась за тебя, я…
— Что ты здесь делаешь? — Мне нужно к Харону, отпусти меня. Я пытаюсь заглянуть ему в глаза, вывернуться из тисков холодных пальцев, но мой сосед старательно прячет взгляд в пол, терпеливо ожидая конца нашего с Долорес разговора.
— Я узнала о том, что случилось с ребятами. Я думала… Думала… — не обнимай меня, не смей! Ты не имеешь на это права! Твои слезы моей жалости тебе не дадут! — Думала, ты тоже погиб.
— Но я жив. Удостоверилась? Проверила? А теперь отпусти! — Не трогай. Не касайся. Не зли. Помни, что я, черт возьми, не прощу тебя так просто, после пары слез и наигранной истерики.
— Мортем, я так волновалась за тебя. Я думала, что потеряла тебя. Когда мисс Нейлсон позвонила мне, я чуть с ума не сошла от страха, — ее глаза так близко, она шумно дышит, шмыгая носом. Но каждый ее вздох вызывает во мне лишь новую волну раздражения.
— С чего бы это? Мне казалось, вам с папашей насрать на меня до тех пор, пока я не играю роль груши для битья, — мой крепкий хлопок по ее ладони заставляет женщину отойти. Она растерянно смотрит на меня, продолжая противно шмыгать. Но наталкивается только на холодный ненавидящий взгляд меня — сломавшегося, разгневанного, желающего уничтожить.
— Мортем, дорогой… — приторное, мерзкое «дорогой», вызывающее кислящую горечь на языке. Что ты мне скажешь? Чем остановишь? Как в очередной раз постараешься оправдать каждый отцовский удар, который ты не пожелала предотвратить? — Давай… Давай мы поговорим, пожалуйста. Только где-нибудь в уединении…
— Говори здесь. У меня нет времени искать уединение, — я поджимаю губы, зло хмуря брови.
Томми ждет меня, каждая секунда на счету. Я должен найти Диггори, пока он не забрал у меня то последнее, что еще что-то значит в моей человеческой жизни. У меня нет времени слушать тебя, после того, как Гейл… Нет! У меня нет времени слушать твои притворные истерики теперь, когда жизнь Томми висит на волоске, а моей прямой обязанностью становится найти его! Если я не успею из-за тебя и твоего желания вернуть контроль над ситуацией со мной… Тебе будет больнее, чем Диггори.
— Мортем, это очень важно, правда, — твой молящий взгляд не поможет. Я видел пустые, мертвые глаза Гейла — теперь уже ничто не заставит меня мучаться сильнее.
— Говори. Здесь. Лорел не против, — я бросаю на него короткий молящий взгляд. Пойми, пожалуйста, пойми. — Правда ведь, Лорел?
— Совершенно не против. — спасибо. Спасибо, что ты здесь, со мной. Спасибо, что вчера в одиночку мыл меня, выпавшего из мира, пытался напоить чаем, когда истерика настигла. Спасибо, что ты есть. И прости, что я позволил себе не простить тебя.
— Мортем… — Долорес смотрит то на меня, то на Лорела, и глаза ее полны отчаяния. Не волнует.
Как не волновали ее мои мольбы спасти от папы и его пудовых кулаков, ломающих мои кости и веру в людей.
— Хорошо. Только не убегай от меня, пожалуйста. И не злись.
Она на долгие секунды замирает, набирая воздух и собираясь с мыслями. Я жду, хотя тело само пытается нести меня вперед — на помощь пропавшему Томми, судьбу которого я просто обязан выяснить. Время идет, я должен идти. Но вместо этого стою и жду, пока старая карга начнет говорить.
— Мортем, ты и представить себе не можешь, как я люблю вас обоих — тебя и Гарольда, — наконец, боже. — Я всю жизнь мечтала о ребенке — хотела держать на руках своего малыша, играть с ним, любить его. Но меня ждали сплошь неудачи — три выкидыша, много лет неудач, диагноз бесплодие. Но вот, в тридцать девять я забеременела тобой, — сопливые истории и мокрые глаза. Не трогает, не задевает, не волнует. Мои слезы кончились, моя жалость выплакана, мое сочувствие умерло под Галаверским мостом. — Когда ты родился, я была так счастлива. Мой мальчик, мой маленький ребенок — наконец все получилось, наконец у меня есть малыш. Я старалась воспитывать тебя правильно, так, чтобы вырастить хорошим человеком. И Гарольд мне помогал. Я правда верила ему… Каждому его слову доверяла! Позволяла бить тебя, искренне проникаясь идеей о том, что так мы даем тебе лучшую жизнь и учим жить правильно. Сама играла на твоих нервах, не давала видеться с бабушкой… Я правда думала, что ограничениями, запретами и силой построю для тебя лучшее будущее. Но я всегда знала, что ошибаюсь, — она улыбается — по крайней мере, пытается. И ее ядовитая улыбка разъедает осколки моего сердца. Я не могу испытывать к ней жалости. Не после множества и множества поистине беспристрастных взглядов в мое заплаканное, синее от ударов лицо. — Я понимала… И сейчас понимаю, что на самом деле просто боялась Гарольда. Боялась, что он с тебя переключится на меня… Он ведь уже делал так, но я снова и снова прощала его, веря в ответную любовь. Я была такой дурой. И ты и представить себе не можешь, как я была рада, когда ты сбежал… Каждый раз, когда ты убегал от моих неискренних просьб вернуться, я была счастливее любого другого человека на свете. А когда я узнала, где ты нашел приют, то поняла, что так будет даже лучше.
— Что… Ты знала? — как? Откуда? Неужели все это время ты знала, где и с кем я живу?
— Да, Мортем, я знала, с кем ты живешь. Увидела, когда пришла на кладбище прибраться на могиле Агнесс. Там оказалось чисто, так что я решила просто… Купить ей венок. А перед магазином увидела тебя — одетого в пижаму, бегущего навстречу мистеру Грехему c ведром воды, улыбающегося… Впервые счастливого и беззаботного, — я не верю. Не верю ни единому слову! — Сначала я подумала, что мистер Грехем использует тебя для… Ну, ты понимаешь. Но мне повезло наткнуться на Гейла раньше, чем я пошла в полицию. И он рассказал мне все.
Слова как гром. Внутри меня что-то щелкает. Скопившаяся внутри ненависть на Диггори накатывает волной на разум, размывая границы, и внутри я захожусь криком. Как она смеет?
— Заткнись, — я не верю! Гейл не мог предать меня и рассказать тебе об этом! Он не мог! Он ведь обещал! — Не смей. Делать. Гейла. Предателем!
Мой голос срывается на тонкий визг, когда я бросаю на Долорес полный ненависти взгляд. Я знаю, на что она способна. Ей солгать как нефиг делать. Она просто хочет сделать себя лучше в моих глазах — очернив тем самым Гейла. Она… Она фактически называет его предателем, не умеющим держать слово. Я просил его не рассказывать никому о том, с кем я живу, не говорить ни слова о Лореле вне нашей банды… И я знаю, что Гейл не мог меня подвести и обмануть. Гейл никогда меня не подводит! Он ведь мой друг! Был… Еще вчера. Черт. Снова больно. Стоит только вспомнить о том, что произошло, и снова в сердце боль, а непрошеные слезы пытаются выбраться за грани маски.
— Это правда, Мортем. Он очень не хотел мне говорить, — она тянет в мою сторону свою тощую руку с кривыми пальцами. Я отшатываюсь. Не трогай меня, лживая старая мразь! — но я почти заставила его ввести меня в курс дела. Я не… Я не хочу делать Гейла предателем в твоих глазах. Не после того, что произошло.
— Но ты делаешь, — ты все портишь. Ты превращаешь образ моего лучшего друга в образ предателя. После того, как… Как я его убил. Я не выдержу, Боже, я не выдержу этого еще дольше. — И знаешь, что я тебе на это скажу? Пошла нахуй! Я не верю тебе! Не после всего того, что ты сделала или не сделала, чтобы помочь мне!
Я ускользаю от нее прежде, чем Долорес успевает хоть что-то сказать. Срываюсь с места, запинаясь на ровном месте. Бегу, не слыша крика Харона за спиной и отчаянного «Энджел, пожалуйста!» от Долорес. Боль и ненависть затмевают все. Гейл, мой Гейл, мой лучший друг… Ты ведь этого не сделал! Ты не предал меня, ты не сдал меня ей, ведь так? Черт, нет! Я не верю. Не ей. Не сейчас, когда моя последняя надежда на счастливую жизнь — малыш Томми — черт знает где. Живой, еще живой. Должен быть еще живым. Я должен думать только о нем и о том, как его спасти.
Так почему я не могу отмахнуться от слов моей бесполезной мамаши? Почему они мне так важны? Почему я не могу отделаться от мерзкого чувства очередного предательства?