Хаос: Наследник Ведьмы

      Мы с Гейлом идем по заснеженным просторам. Вокруг нас расстилаются поля, редкие сосны упираются пушистыми заснеженными макушками в небо. Ночь тиха - только под нашими ногами хрустит снег, да еле слышно поют ветра среди еловых ветвей. Я не чувствую холода, не чувствую жара. Во мне нет волнения, страха, радости - хоть чего-либо, кроме бесконечного умиротворения и блаженного спокойствия. Все, что для меня важно - локоть Гейла так близко к моему собственному и расстилающийся перед нами простор.       - Прекрасная ночь, да, Гейл? - Я улыбаюсь, смотря почему-то не на его лицо, а в далекое темное небо.       В космической тьме вся звездная карта распустилась цветком таким ярким, что дух захватывает. Млечный путь растекается молоком по глубоко-синему полотну, маленькие белые звездочки сверкают алмазами в оковах бесконечности. Луна... Какая же прекрасная луна! Ее огромный светло-серый диск ярче самых ярких звезд. Ореол света охватывает небесного гиганта, заключая его в свои нежные объятия. Четыре крохотные звездочки огоньками пылают в лучах обнимающего луну света, и их яркая белизна не запятнана тьмой этой ночи.       - Смотри, Гейл, гало! - Я знаю, как это называется.       Чувствую, что ухожу вперед, оставляя друга позади. Недолго жду невозможного ответа, а не получив его, отчего-то настораживаюсь. Спокойствие этой ночи рассыпается на фрагменты, медленно тающие в предвещающем плохую погоду свете. Я поворачиваю голову.       - Гейл? - Но вокруг меня лишь пустота.       Все звезды разом гаснут. Хлоп - и тьма с пустотой наваливается на меня всем своим невероятным весом, лишая умиротворения мой маленький мирок.       - Гейл! - Я надрывно кричу в глухую пустоту в надежде получить ответ.       Его фигура, подсвеченная лунным гало, удаляется от меня. Стремительно, неумолимо, так жестоко. Я срываюсь за другом, но ноги мои тяжелы словно опоры моста - двигаться труднее, чем когда-либо. Воздуха в легких так мало, а каждый вздох превращается в пытку холодом и горечью. Чем быстрее, чем отчаяннее я бегу, тем быстрее удаляется спина моего самого лучшего друга.       - Гейл, постой, умоляю! - Я пытаюсь поспеть за ним, но не могу. Нас разделяет линия, которую я преодолеть не в силах.       Зажмуриваюсь лишь на секунду, моля всех Богов о том, чтобы спокойствие ночной вернулось. Однако когда я распахиваю глаза, вокруг ничего не меняется. И только тьма становится гуще, а бег мой - труднее.       Наконец Гейл остановился - так близко, но так далеко. Все еще в лунном гало, но теперь окутанный по пояс клубящимся мраком. А вокруг него кругом стоят тени, исчезающие за границами света гало. Я знаю - это мои друзья. Бобби, Винсент, Кост, Алекс, Ронга, Джим, Родриге... Мои самые дорогие люди, моя банда. Их лица, их тела - все скрыто мраком, и я не могу увидеть их. А перед ними, перед Гейлом - Диггори.       Коварное гало осветило его, оставив фигуру Гейла растворяться в полумраке. Безумное лицо с острыми скулами и впалыми щеками выплыло из черноты. Блеснули прищуренные глаза - как две огромные желтые луны, они взглядом скользнули по моему лицу, заставив тело затрепетать от ужаса. Ядовитая ухмылка искривила тонкие губы, и острые зубы прорвали завесу кожи, обнажая колкие звезды клыком.       Мой яростный крик тонет в его смехе. Друзья сломанными куклами падают в темноту и исчезают. Изломанная фигурка Гейла валится под ноги Диггори - он переступает ее без сожаления, заставляя меня задохнуться воплем от этого бесконечного пренебрежения. Шаг, второй - убийца подходит ко мне, а по его шагам распускаются кровавые цветы. Я чувствую холод, когда его пальцы касаются моей щеки. Наигранно-ласково, насмешливо-жестоко - он так близко, но я не могу схватить его тонкую хрупкую шею и сломать ее. Нагибается ко мне. В желтых омутах волны безумия захлестывают последние островки здравомыслия. Ногти чертят по моей щеке дорожки будущих слез. Алый бисер стекает по щекам, окропляя его белую кожу. Я схожу с ума, смотря в золото его глаз. Слезы мы делим на двоих. Мои - две скупые капельки. Его - бесконечный мутный поток, слеза за слезой, так много, что хватит на каждую боль в этом мире. Я чувствую, как мое солнечное сплетение обжигает. Боль настолько сильная, что я мог бы взвыть - она куда сильнее той, что я мог почувствовать при сканировании.       - Не суйся в это, Мортем, - его губы наконец разливаются горькой отравой. - Этот омут глубже, чем ты можешь себе представить, а ты уже получил сполна. Не лезь в их проблемы, мальчик. Я слишком хочу крови, чтобы позволить тебе или кому-либо еще помешать моей расплате.       - Пошел... Ты! - Если бы у меня была слюна, я бы плюнул ему в лицо. Но ее нет, потому я могут только шипеть змеей.       - Таков твой ответ? - Он ухмыляется грустно, но вместе с тем безумно. - Что ж, так утони же в черноте наших тайн.       И он толкает меня в разверзшуюся за нами пропасть. Я падаю - тону во тьме беззвездного неба, видя его счастливое лицо и слезы, стекающие по тонкому подбородку.       - Мортем! - Крик Томми оглушает.       - Томми! - я хочу выбраться на свет, протягивая руку вверх, но пропасть слишком глубока, а время не повернуть вспять.       Я просыпаюсь от того, что давлюсь собственной слюной. А открыв глаза, вижу знакомый белый потолок в россыпи тонких трещинок.       Сон. Это был просто сон. Но, черт побери, как же он был реален. Боль все еще жжет щеку, а ненависть и печаль - душу.       Я сажусь на кровати. Кутаюсь в тонкую ткань одеяла, надеясь, что оно может спасти меня от реальности. Но обжигает холод, а жестокий мир легко прорывает тонкую защиту.       Сегодня похороны. Со дня смерти моих друзей прошло четыре дня. Четыре мучительных дня, проведенных в изматывающих поисках Диггори и Томми. Каждый день я снова и снова просыпался, вставал, бегал по городу - до тех пор, пока не падал от полного изнеможения и острой боли в солнечном сплетении. Я шел вперед, ведомый лишь своим гневом и жаждой мести. До тех пор, пока они не иссякали, а во мне не осталась только пустота, заполнить которую не могли ни помощь Мартины, ни чай Евы, ни колкости Селины, ни даже тепло ладоней Харона.       Сегодня пустота в моей груди еще более тяжелая. Я ощущаю ее почти физически, словно она может раздавить меня, размазать по простыням тонким слоем. Потому что я осознаю, что вот сейчас я должен буду встать, собраться и с помощью Харона добраться до южного кладбища Сван Вейли, где на моих глазах двенадцать пустых гробов символически опустят в землю, проведя похороны лишь номинально, чтобы успокоить боль в душе и позволить полиции избавится от молящих о почтении к умершим родственников. Сил плакать больше не осталось. Сил ненавидеть, вообще-то, тоже.       Я больше мертв, чем жив. Вроде дышу, вроде вижу, вроде даже сплю. Но все это разбивается о душевную пустоту и пришедшую за горем, злобой и действиями апатию. Я отлично знаю это состояние - оно мне как родное. Так я чувствовал себя, когда умерла бабушка. Когда она ушла, я тоже горевал, тоже злился, а потом - разбился. Тогда из осколков меня собрали друзья - все вместе, единым тандемом, всеми своими подростковыми силами. А кто поможет мне теперь? Харон, который слишком занят поисками своего ебанутого дядюшки и попытками сохранить свою маскировку? Селина, не умеющая даже слова ласкового сказать? Может, Ева, сочувствие которой причиняло мне лишь больше боли? Нет, они не помогут.       А больше и некому.       Я поднимаюсь с кровати. Больше на инстинктах, на каком-то непонятном мне двигателе, который почему то все еще работает. Возможно, на простом "надо". Надо почтить их память. Надо быть там, когда все мое счастье будет спрятано под толщей земли. А может, просто потому, что я должен что-то делать. Должен встать, должен пойти, иначе сойду с ума от тишины и мыслей, которые душат.       В любом случае, я поднимаюсь. Не ощущаю жара и боли, когда солнечный лучик бьет по глазам. Просто моргаю, разворачиваюсь и медленно бреду на кухню, оставляя позади одеяло.       Сон, этот странный сон... Порождение моего сознания. Очередная его попытка уверить меня в том, что Томми, мой малыш Томми, еще жив. Что эта ниточка уцелела. Я хочу зацепиться за нее. Но натыкаюсь на стену. Как в переносном значении, так и в обычном. Боль отрезвляет и возвращает апатию.       Может ли он еще быть жив? Прошло уже четыре дня. За четыре дня Хаос мог сделать с Томми что угодно. Возможно, сейчас малыш лежит где-нибудь под мостом Сван Вейли, утопленный, пожранный ненасытной тварью. Возможно, искать его живым уже нет смысла. А я все надеюсь, так глупо и так отчаянно, что даже смешно становится.       Могу ли я еще надеяться на лучшее? Могу ли я пытаться? Сегодня - похороны моих друзей. И это лишает какой-либо воли к движению. Ведь... Ведь это моя вина. Моя и только моя.       Если бы они не были знакомы со мной, они были бы живы. Если бы я не навел Хаоса на них, они были бы живы. Наконец, если бы он выбрал меня, они были бы живы. Эти мысли преследовали меня четыре дня. Я заглушал их как мог. Был слишком занят, чтобы думать - преследовал, бегал, гнался, искал, и так снова и снова, до черных пятен перед глазами, до боли в натруженных мышцах и благостной пустоты в голове. Но сегодня я не могу снова сорваться с места, позволяя потоку времени унести мысли прочь. Сегодня последний день, когда я могу попрощаться с друзьями и сказать им "прости", которое ничего уже не исправит.       Могу ли я ненавидеть кого-то сильнее, чем ненавижу себя сейчас?

***

      Харон отвез меня на кладбище прямо к началу церемонии. Всю дорогу я сидел тихо, сложив руки на коленях и смотря в окно, на пролетающие за ним пейзажи города. Я не позавтракал, но голода не чувствовал. По сути, я вообще ничего не чувствовал, кроме, разве что, пустоты. Я не мог нормально двигаться, но боли не чувствовал. Смерть физическая не дышала мне в спину, но морально я чувствовал ее холод и молился, чтобы ее объятия настигли меня как можно скорее.       - Мне забрать тебя? - Я почти не слышал Харон - только стук крови в своих ушах.       - Нет, - голос почти не подчинялся мне. Невыплаканные слезы просились наружу, умоляя снова дать себе волю.       - Мортем... - он не останавливал меня. Не держал за руку, не умолял остаться, не просил отказаться от всего и не причинять себе больше боли. И за это ему спасибо. - Прости.       - Не за что, - не за что тебя прощать. Потому что вина за смерть Гейла, Коста и остальных лежит только на мне и на руках твоего дядюшки.       Больше я его не слышал - рванул вперед, оставляя позади и машину, и тяжелый взгляд грустных янтарных глаз. Ветер шелестел в кронах стоящих тут и там дубов, играл травинками под моими ногами, раскачивал цветы у оград. Небо было чистым, солнце светило так ярко... Как будто бы ничего не произошло. Как будто бы все было как прежде. Но как прежде ничего не было.       Южное кладбище встретило меня оживлением и мамой Гейла у витых ворот.       - Здравствуй, Мортем, - она почти не изменилась с того времени, когда мы виделись в последний раз.       Все те же светлые жидкие волосы, собранные в хвост. Все то же осунувшееся серое лицо с грубыми чертами. Все та же схожесть с сыном, которого у нее и у меня забрали. Вот только глаза ее сегодня были красными, а под ними пролегли глубокие темные круги. Черное платье ей совсем не шло - словно она сняла его с другого человека.       - Здравствуйте, тетушка, - она всегда так любила улыбаться, несмотря на то, что муж ее бил, а жизнь трепала снова и снова. Но сегодня она не улыбалась.       - Как ты себя чувствуешь? - Стандартный и, казалось бы, ничего не значащий вопрос, но ее холодная ладонь на плече дает понять, что ее это действительно волнует. Я не могу не задаваться вопросом, не думает ли Лина о том, что лучше бы вместо ее сына под Галаверским мостом оказался я.       - Не очень, - мне не хватает сил на более подробные и развернутые ответы. Да и кому хватило бы? - А вы...       - Я держусь. Спасибо Марисе, - значит, мама Бобби поддерживает ее. Хорошо... Это хорошо. У нее будет шанс жить дальше. В конце концов, она не заслужила этих мучений.       - Простите, что не уберег Гейла, - слова сорвались с моих губ слишком легко. Даже укола боли не последовало - только очередная волна пустоты накатила.       - Это не твоя вина, Мортем. Просто... Просто жизнь жестока, вот и все, - она опускает глаза в землю и шумно вздыхает. - Так она устроена, Мортем. Богу нравятся хорошие люди, и он призывает их к себе, чтобы там они были счастливее, чем могли бы быть здесь.       - Возможно... - я надеюсь, Гейл счастлив в Храме Жизни. Надеюсь, он заслужил право быть там, а не гнить в Ничто. Он ведь был достаточно хорошим для этого человеком.       - Ох, прости, - она утирает слезы, выступившие в уголках ее потемневших голубых глаз. Простите меня, простите, что моими усилиями вашего сына увели туда, на ту сторону, куда нам не дотянуться. - Пойдем. Церемония скоро начнется.       - Хорошо, - я следую за ней, но словно бы на автомате.       Так плохо мне не было даже в день похорон бабушки. Тогда я мог кричать, ссориться с родителями, проклинать несправедливые небеса. А теперь... Теперь могу только скупо говорить с матерью, у которой отобрал сына, и ненавидеть. Диггори, мир и себя - все как и утром, только сильнее, тяжелее и горше, до горького привкуса слез и словесной отравы на языке.       Когда мы подходим, вокруг большого участка уже толкутся люди. Среди собравшихся я вижу некоторых родителей моих друзей - маму Бобби, родителей Алекса и Винса, старшую сестру Родриге. С другой стороны, ни матери Коста, ни родителей Томми я не вижу. Одна не смогла оторвать свою пизду от члена даже чтобы похоронить родного сына, вторые... Черт знает, что со вторыми. Да и не нужно их здесь - после того, что устроил нам Мэл Каста...       Боль обжигает. Устроил. Вот именно, что устроил. Больше он этого не сделает. Теперь нет ни Гейла, ни Алекса, ни Ронги. Томми пропал без вести. Остался только... я. И больше мы не пробежимся с друзьями по улице, больше не устроим шумный балаган, больше не будет ночного кутежа, после которого нас заберут в полицейский участок или больницу - не раздельно, а вместе, так, чтобы мы и там продолжали улыбаться и смеяться до икоты.       Почему терять так больно? Почему вообще надо кого-то терять?       Я подхожу к небольшой толпе скорбных родственников, но все равно остаюсь в стороне. Они не обращают на меня внимания в своем всепоглощающем горе. И мне от этого только легче. Я так боюсь увидеть в их глазах вопрос "почему ты?". Почему я, а не они смогли пережить тот день?       Я тоже задаюсь этим вопросом. Снова и снова, до кошмарной боли в напряженной челюсти.       Зачем я был нужен этому миру, если все, что я мог ему предоставить, уже исчерпало себя?

***

      Похороны прошли на удивление тихо и спокойно. Двенадцать гробов под заунывное пение приглашенного священника из церквушки при кладбище опустили в землю. Некоторые плакали - мамы Бобби и Винса не сдержались. Но в большинстве своем семьи моих погибших друзей молчали. Лишь тяжело дышали и перебирали дрожащими руками вещи. И в этом я был с ними един.       Под ярким солнцем, в день, когда ни единого облачка не закрывало небесной синевы, двенадцать закрытых и пустых гробов опустились в землю и оказались закопаны. Двенадцать кучек земли - символ двенадцати оборванных жизней.       Когда все подходили прощаться, я встал в хвост этой небольшой колонны. Потому что знал кое-что, чего не могли знать остальные.       Я не сдержался, да. Упал на колени перед могилой Гейла и захлебнулся всхлипом, задушенным в моем истерзанном слезами горле. Слезы не покинули моих глаз даже когда сорвался голос.       - Прости меня... Я так и не купил тебе новый джин-тоник, - это все, на что меня хватило.       У меня было столько слов... Для каждого из них. Прости, что не был рядом. Прости, что не спас от матери. Прости, что не поддержал в драке. Прости, что не дал съесть самый вкусный пончик в коробке. Прости, прости, прости... Для каждого свое. Их столько накопилось... Боже, за что?       Боже, блять, за что? За что, ублюдок ты жестокий!?       - Мортем, солнышко... - мама Гейла осторожно взяла меня за плечи своими широкими ладонями. Они всегда были такими теплыми... Так почему сейчас от их тепла не осталось ничего?       - Простите, простите... - я мог только извиняться, снова и снова, пока не иссякнет поток всего, за что я могу попросить прощения.       Мать моего лучшего друга помогла мне подняться, оттряхнула колени от грязи. А затем нежно обняла и прижала к своей широкой груди.       Я отстранился прежде, чем она успела сказать хоть что-то. В ее глазах я успел увидеть боль - боль по сыну, которого она пыталась найти во мне сейчас.       - Простите... - я не Гейл. Простите, что я не Гейл. Простите, что жив я, а не он.       - Ничего, Мортем. Я понимаю, - но она не понимает. Я вижу это по ее грустному тяжелому взгляду.       И я позорно сбегаю. Не выдерживаю, сдаюсь, ломаюсь снова. Швы, едва сросшиеся после смерти бабушки и предательства Лорела, рвутся окончательно. Я ухожу, оставляя родню моих друзей наедине с их горем. Я не имел права быть среди них. Не после того, как навлек на самых близких мне людей, на их детей, смерть.       Шатаясь, я бреду по узким тропинкам мимо тонких оградок. С серых памятников на меня смотрят глаза мертвецов. Осуждающие, пустые взгляды серых людей, от которых остались две даты и тире между ними да фото на камне. И ветер тихо шелестит в кронах дубов, играя зелеными листками. А в этом дыхании жизни мне слышатся их проклятия. Проклятия пустоглазых мертвецов с губами, искривленными в странных, неестественных улыбках. Почему эти памятники не могут быть крестами? Почему это не стандартное католическое кладбище?       В конце этой тропы наказания меня встречает сам дьявол. И имя ему Долорес Ирвинг. Стоит: спина ровная, руки скрещены на груди, глаза опущены в землю и светлые волосы как всегда в гульке на самом затылке. Но сегодня в ее позе есть что-то другое - неуверенность, нерешительность, горе. Почему? Почему ты грустишь, ведь для тебя эти ребята всего лишь те, кто портят твоего и так неидеального сына?       - Привет, Мортем, - сухой голос, поджатые губы, но дрожь в плечах. Полы темной юбки опять ходят ходуном - как год назад, в маленьком доме одной маленькой женщины.       - Привет, Долорес, - мой голос совсем охрип. Так же, как в день похорон бабушки.       - Церемония... Закончилась? - Она вздыхает глубоко и замирает. Не поднимает глаз, хмурит брови. Почему ты здесь, женщина со строгим взглядом и ядовитым языком?       - Да. Только что, - и ни тебя, ни меня на ней не должно было быть. Мы не имеем права находиться на их могилах, старая дура.       А я не лучше. Тоже дурак, только молодой. И это еще хуже.       - Жаль. Я не успела прийти, - не делай вид, что раскаиваешься. Ты и не хотела быть здесь, правда? - Мортем... Хочешь, я провожу тебя к мистеру Грехему?       - Нет. Я могу сам дойти, - но я вру. Мои ноги дрожат, я не могу дышать. Стоит мне только добраться до реки, и к двенадцати могилам прибавится тринадцатая, а вскоре и четырнадцатая.       Я не смогу спасти Томми. Кто я такой? Маленький, трусливый подросток с силами, которые не могут ничего изменить в драке. Раньше я считал себя таким всесильным - почти что маленьким Богом, способным сразить любого. Но Диггори... Он преподал мне прекрасный урок, и лучше любого другого существа показал, насколько я глуп в своих заблуждениях и насколько слаб.       - Мортем, не отталкивай меня. Пожалуйста. Я хочу... - Долорес поджимает губы. Такая глупая. Верит, что я могу простить ее, не оттолкнуть после того, как она сама буквально отрывала себя от меня. - Я хочу помочь тебе. Поддержать. Сделать то, что я не позволяла себе сделать все это время.       - Пошла ты, - я скалю зубы. Оскал получается слабым, как у загнанного зверя, отчаявшегося в своей клетке. - Я не собираюсь опускаться до твоей помощи.       Я обхожу ее. Ноги меня почти не слушаются, но я умудряюсь выпрямить спину и сжать кулаки, позволив гневу чуть распуститься на земле из печали и ненависти к себе.       Но Долорес не отстает. Она идет за мной молча. Я слышу тихий шум ее шагов и сиплое дыхание. Между нами повисают слова, словно бы на тяжелом канате, обвязавшем наши шеи. Они тихо звенят, но не звучат. Никто не решает раскрыть рты и сорвать эти звенящие бусины с затягивающихся петель.       Мы выходим за ворота. Плач матери Бобби, тяжелый взгляд матери Гейла, двенадцать могил моих друзей - все остается позади и с каждым шагом все больше отдаляется. Легче почему-то не становится. Палящее солнце выжигает мысли, оставляя лишь печаль. Пыль взлетает воздух из-под моих стоп. Тропинка узкая, но деревья по правую руку не дотягиваются тенью до меня и Долорес.       - Мортем, - она начинает первой. Вместо звона бубенчика-слова - скрип ржавого механизма ее горла. - Я знаю, ты не простишь меня. Не за то, что я сделала. Но... Мальчик мой, ты не представляешь, как я сама...       - Я сама что? - Слова даются мне тяжелее, чем ей. Язык отсох, внутри меня все умерло. - Видишь, мамочка, проблема вот в чем - ты эгоистка.       - Что? Но Мортем..! - Она тянет ко мне руку, но я ухожу от крепкой хватки ее костлявых пальцев.       - Отрицать ты это не можешь, - я не смотрю на нее. Стараюсь не чувствовать ее. Удавка вокруг моей шеи затягивается все туже. - Сама подумай - что ты выбрала, мам, когда папа начал поднимать руку? Меня? Или себя? Бросить отца и разрушить свое "счастье" или остаться подле него, продолжая наблюдать за тем, как он меня избивает?       - Мортем, но что я могла? - Она опять злиться. Вот-вот сорвется. Но мне уже все равно.       - Ну не знаю. К примеру - сказать отцу, что не намерена это терпеть? - Усмешка получается ядовитая. Гейл, одобрил бы ты то, что я сейчас делаю? Ну почему тебя больше нет рядом? - Или взять меня в охапку и уйти от него? Ты зарабатываешь больше, мам. У тебя была квартира - в Лос-Анджелесе, да, но чем там хуже, чем здесь? Но ты выбрала счастье с отцом, а не меня, мам.       - Мортем, я ничего не могла. Я... Я не могла жить сама. Я не умею, - она пытается оправдаться. Как всегда, когда ее обвиняют в чем-то.       - Но я, мамочка, тоже эгоист, - я не слышу ее. Стараюсь не слушать ее слов. - Еще больший, чем ты. Я требовал от людей внимания, любви, их жизни. Но в ответ не собирался давать ничего, кроме смерти. И вот, мы здесь, мамуль. Яблочко от яблоньки, как говорится.       - Энджел... - сорвалась. Не сдержалась.       "Энджел? То есть, ты говоришь, что тебя на полном серьезе зовут Ангелом? Ха-ха..! Слушай, а твои родители как знали, что мы встретимся. Почему? Ну, ты ведь мой ангел-хранитель!"       Гейл... Ты ошибся. Я не ангел-хранитель, а самый настоящий предвестник смерти. Если бы я не был таким безбожным эгоистом... Если бы я не был таким законченным идиотом! Ты был бы жив. Ты был бы счастлив. И все было бы хорошо.       - Не зови меня этим именем, сколько раз тебе повторять? - Вопреки буре в моем сердце, мой голос спокоен и холоден.       - Ладно, Мортем. Уж прости меня, деточка моя, но не смей называть меня эгоисткой, - я знал, что так будет. Она не умеет ни молчать, ни держать слова при себе. И, черт, как же я похож на нее. Блядская наследственность. - У меня были свои причины, чтобы не уходить.       - Тогда у меня есть свои причины для того, чтобы послать тебя на хуй Гарольда, подальше от меня, - исчезни. Выбери его еще раз и уйди. А я уж сам разберусь с возникшей проблемой, имя которой - Мортем Ирвинг.       - Но я... Я понимаю, что ошиблась. И... Мортем... - она так старается подобрать слова. Законченная дура. Но почему-то я ее еще слушаю, словно бы от ее "прости" еще что-то зависит. - Позволь мне сделать то, от чего я так долго убегала. Позволь мне снова быть твоей мамой! Мы уедем в Лос-Анджелес, я разведусь с Гарольдом, мы будем жить вдвоем...       - Слишком поздно, мам, - я убираю руки в карманы штанов. Неровный шаг прикрывается камешком под подошвой моих кед. - Ты опоздала с этим предложением на пять лет.       Во мне не осталось веры тебе, мама. Ты не поддерживала меня ни разу за всю мою жизнь. Тебя не было рядом в самые счастливые или самые горькие моменты моей жизни. Ты выбрала не меня. И опоздала, передумав.       Я соврал тебе. Ты опоздала не на пять лет, а всего на пару дней. Скажи ты мне эти слова неделю назад, я бы еще подумал. Сел бы с ребятами под Галалаверским мостом, спросил бы у них совета. Но теперь я один - сломленный, уничтоженный ведьмак, которого преследует разъяренное существо из иного мира.       - Исправить все никогда не поздно, Мортем. Я... Я буду стараться. Я сделаю все, чтобы больше никогда не оставлять тебя одного и не причинять тебе боли, - ее пальцы снова хватают меня за плечо. Я останавливаюсь, подчиняясь этому давлению, но решение не меняю.       - Для тебя будет лучше забыть обо мне, - ты была плохой матерью, ты была мерзкой женщиной. Но я не хочу обрекать на смерть больше никого, даже тебя. - Уйди. Оставь меня. А еще лучше - просто забудь, что я у тебя был.       Она говорит что-то еще - ее глаза смотрят на меня с тоской и мольбой. Все острое лицо полно той боли, с которой она умоляет меня дать ей еще один шанс. Но я уже чувствую что-то. Словно бы волны проходят по моему телу, и воздух начинает пахнуть кровью. Можно ли назвать это предчувствием? Знать не желаю. Но я понимаю, что если сейчас не уйду, по моей вине погибнет кто-то еще. Пусть даже и моя отвратительная мать.       Я вырываюсь. Она почти не против - остановить не пытается, лишь кривит губы и опускает руки, говоря последнее прости. Поздно, так поздно.       Я срываюсь с места. Снова пускаюсь в бега, играя в догонялки со смертью в лице существа Примумнатус. Долорес даже не кричит мне вслед, только смотрит.       А я снова опаздываю, на этот раз всего на доли секунд.       Волна вони вместе с черной тенью и треском кустов под огромным лапами вторгается в мир. Как в замедленной съемке, я поворачиваю голову. Глаза-бусинки, полные гнева и предвкушения, впериваются в меня. Огромная пасть открывается в рычании, острые как бритва зубы блестят от слюны.       Я зажмуриваюсь в ожидании боли и долгожданного конца. А потом падаю, получая мощный толчок в плечо.       Когда я открываю глаза, шипя от удара плечом о землю, мир разрывается криком Долорес и утробным рычанием вендиго.       Я пытаюсь действовать быстрее - перебарывая боль, поднимаюсь на ноги в пару движений, поворачиваюсь... Но бой уже оказывается окончен.       Вендиго хватило одного укуса, чтобы перекусить горло моей матери. Ее тело распростерлось по грязному, пыльному асфальту, и алая кровь окрасила серое полотно дороги. Вендиго, огромная тварь, поворачивается ко мне и демонстративно облизывается. Кровь капает с его морды на асфальт, наполняя мир стуком капель. Его когтистая лапа упирается в грудь Долорес, и когти вонзаются в ее тонкое тело.       Я кричу. Ярость захлестывает меня с головой, боль четырех мучительных дней переполняет. Мне даже нечем защитить себя. Сейчас все будет кончено... Но это не мешает мне срывать голос, проклиная Хаоса.       - Ты слышишь меня, мразь?! - Я знаю, он слушает. Потому что вендиго не двигается, потому что выражение его морды не меняется. - Я... Я уничтожу тебя!       - Да? Неужели? - Из пасти вендиго доносятся звуки.       Я не мог понять, первые ли это признаки безумия или Хаос действительно говорит со мной через эту огромную тварь. Честно, мне наплевать. Он отнял у меня все. Он забрал у меня нормальную жизнь, друзей... А теперь и Долорес. Я ненавидел ее. О, как я ненавидел ее. Но он не имел права убить ее. Даже я не имел!       - Хочешь отомстить мне? Неужели я так тебя раззадорил? - Сиплый смех раздирает мое сознание в клочья. Ему плевать... Ему не страшны мои угрозы, как не страшен и я сам. Да как он смеет так отвечать на мой гнев?! - Думаешь, сможешь наказать меня за друзей?       - Да! Ты поплатишься! - Я самолично сотру тебя в порошок! За все! За каждую боль, за каждый момент жизни, стертый твоей рукой!       - Ха-ха! А ты самоуверен, - вендиго сдвигается с места. Тело Долорес под его лапой вздрагивает. Я морщусь. Я не должен сочувствовать ей... Но мне жаль. Жаль, что я принес ей смерть. - Ну, не в моих силах остановить тебя. Зато в моих - направить, - вендиго подходит ко мне. Я чувствую запах гнили и падали из его пасти. Черные бусины глаз так близко... Но мне не холодно. Мне не страшно. И пусть жжет след на руке, пусть картины последнего нападения прорываются сквозь гнев. Мне не страшно. Правда... - Если ты уверен в себе, приходи в Сайлент-Экспенсс. Твоя остановка - "Старшайн". Я буду ждать. А вместе со мной и кое-кто еще.       - Будь уверен, я не испугаюсь, - не теперь. Не сейчас, когда смысл моей жизни исчез, а последний оплот гнева распростерся под жарким солнцем в луже засыхающей крови.       - Буду ждать. Покажи мне, на что ты способен, глупый мальчик, - вендиго довольно рыкнул. - О, и... Приведи с собой кого-нибудь из своих друзей-артеков. Я так соскучился по их плоти, кто бы знал!       Пара секунд - и черная тень обогнула меня. Поток жаркого воздуха ударил в спину, когда тварь сорвалась с места и огромными прыжками унеслась обратно в лес. Как в трансе, я подошел к Долорес. А затем мои ноги подогнулись.       Страха не было. Больше не было. Но меня все равно трясло, а руки не слушались, когда я потянулся к лицу Долорес. Ее мутно-голубые глаза были широко распахнуты, а губы... Растянуты в улыбке. Она улыбалась, когда огромная тварь разрывала ее горло. Глупая старушечья одежда окрасилась в алый.       - Я же говорил тебе... - ее щеки были еще теплыми, а мои пальцы - холодными. - Предупреждал... Не стоило тебе быть со мной.       Она спасла меня. Оттолкнула, не дала вендиго схватить. Я уверен, Хаос не убил бы меня. Унес - возможно. Но не убил бы. Но Долорес помешала ему. И заплатила за то, что оттолкнула своего сына из-под лап непонятной твари, выскочившей из леса.       Я закрыл ее глаза. Не плача, не испытывая всепоглощающей боли, закрыл глаза и распрощался с ней. Я никогда не любил Долорес. Я не простил ее. И сейчас - тоже. Но она не заслуживала такой смерти.       - Прости меня, - она не заслужила этих слов. Но я все равно сказал их, пытаясь искупить вину убийства скорее перед самим собой, нежели перед ней.       А затем я встал на ноги, развернулся и побежал. Прочь от Долорес, прочь от кладбища, прочь от двенадцати могил и прочь от самого себя, вестника смерти. Последняя искра угасла ровно в этот самый миг, и даже жар июльского дня не смог зажечь ее вновь. Я рванул на встречу Хаосу, которого не мог победить, как в объятия желанной смерти.       Мне не победить его. Но я не дам ему остаться безнаказанным.       Еще в мае я был обычным мальчиком. Улыбчивым идиотом с шилом в одном месте. Как мало мне было нужно, чтобы сломаться...