Мы ласкаем потаскушек И ночуем у пивнушек, Хей-хо, хей-хо! Не своди коленки, детка, Держи медную монетку. Хей-хо, хей-хо!
С неприветливого хмурого неба стал накрапывать мелкий дождь, разрезая дым из печных труб. Из таверны вышла уставшая девица, покручивая концы сальных тёмных волос и важно жуя соломинку. Завидев Локи, она с любопытством оглядела его, и дорогие сапоги красноречиво подсказали ей, что сюда каким-то чудом занесло богача. Девица радостно выскочила ему навстречу и задрала юбку. — Всего три медяка, милорд! Всего три — и я ваша! — Оу, да ты себя дёшево ценишь, красавица, — с улыбкой ответил Локи. Следом вылетела грудастая дама постарше и грубо толкнула девицу в грязь. — Прочь с дороги, тощая сука! Сдались лорду твои кости! — выкатила из корсета мясистые розовые груди. — Возьмите лучше меня, господин: у меня и ума, и опыта побольше да зад толще, — ухватила себя за ляжку, словно оценивала, как кусок мяса на базаре. — Вы обе очень красивы и развратны, милые леди, но у лорда есть дела. Так что как-нибудь в другой раз загляну, — дружелюбно и очаровательно подмигнул, обходя женщину стороной.А у нашего владыки-короля, Самая огромная и толстая елда! Эть-ха, эть-ха!
Уходя, обернулся, изящно похлопал народным умельцам у таверны и двинулся дальше. Шпионы Локи донесли ему, что выследили чужаков до Ржавой набережной и Деревянного переулка, оттого он надеялся, что по горячим следам удастся выяснить личность нанимателя. В ручье голов мелькнул курчавый пух светлых волос, поплыл в сторону гончарной лавки. Локи ощутил дрожь в коленях, пощипывание в ноздрях, призрак тёплого хлебного аромата одурманил его рассудок, убил в воздухе смрад и раскрыл объятия, увлекающие за собой в юность. — Здравствуй, милая! — не сдерживаясь, крикнул Локи. Свежесть осеннего утра. Дым над домишками. Обагрённые и позолоченные деревья качали уставшими ветвями вслед девушке и юноше. В корзине, что красавица обхватила рукой, испускал дивный аромат свежий лимонный пирог, заставляющий юношу всё острее ощущать голод. «Я до невозможности соскучился, Мара!» — нетерпеливо шептал Локи, на ходу припадая губами к её шее и щеке. Мара заливисто смеялась. Так не смеётся никто в целом мире. Он любит её. Он так влюблён в этот смех. Объятия у прохладной реки. На губах всё ещё сладость лимонного варенья и поцелуев. Чувство всеобъемлющего, вечного, абсолютного счастья. Теперь от абсолютного счастья его отделяли два года разлуки. Её выбор. Он принял его с уважением. И тосковал каждый день. — Ты? — Мара в растерянности обернулась. Теперь Локи смог увидеть её всю: подведённые чёрным глаза, потрёпанный подол, разорванный на бедре, из-под которого алел затёртый красный чулок с синей подтяжкой, какие носили лишь проститутки борделя мадам Ручки. На запястьях Мары ещё свежи были синевато-зелёные следы от впивавшихся в кожу пальцев. Ужас сдавил Локи грудь, лишил воздуха. — Почему ты так одета? — вопрос, перечеркнувший нарочитую любезность. — Ты знаешь почему, не нужно драмы, — Мара инстинктивно одёрнула подол, стыдливо отвернулась и устремилась прочь. — Погоди! Да постой же! — схватил под локоть и взглянул без страха в её лицо. Его глаза наполнились болью и показались Маре неестественно зелёными. — Что с тобой случилось?— шёпотом выскреб он, стараясь не разрыдаться. — Да нечего тут рассказывать. Пекарня сгорела, отец впутался в долги, затем не вовремя преставился, а его кредитор списал долг на меня… Как видишь, платить мне было нечем, — говорила отстранённо и грубо, как будто обвиняла самого Локи: Маре было стыдно, что он видит её такой, но ещё отвратительней была его жалость. Локи опутал руками её плечи, потянул за собой, обнял в неистовстве за близстоящей хижиной, попытался зацеловать её лицо, но Мара упёрлась кулачками ему в грудь. — Пусти! Не нужно этого, перестань, — испугалась его неприкрытой нежности, забыла, какова она на вкус. — Мне так жаль, мне так жаль, — бормотал он в отчаянии и зарылся лицом в её волосы. Затих, не собирался её пугать. — Мне нужно идти, Локи… — Скажи, что я могу сделать для тебя? Я сделаю что угодно, ты это знаешь. Я теперь правлю целым Югом, и никто не смеет указывать мне, как жить и с кем быть… Мара, — облизнул сухие губы, лихорадочно сверкнул на неё зрачками, — стань моей женой! Я обещаю, никто больше не обидит тебя, я улажу проблему с долгами твоего отца, заберу тебя с собой, подальше от этой выгребной ямы. Ты всегда говорила, что я дурак, раз так наивно рассуждаю, но… — Да ты и сейчас дурак! — в слезах прошипела Мара и оттолкнула Локи. — Боги, что ты несёшь? — горько рассмеялась. — В тебе столько ума, но какой же ты дурень! Дочь пекаря — и лордова жена, вообрази себе это шутовство: твои люди выставят тебя на посмешище. — Ну и плевать на них! — Это нашему королю плевать на своих людей, но только не тебе, не лги. Замолчали. С улицы всё так же доносился хмельной говор и зазывания лавочников, хлюпанье сапог по дорожной жиже, во дворе жилого дома гоготали голодные гуси. Облик Мары потускнел и утонул в этом бледном водовороте. Хлебное божество пало со сладких облаков. — Мы оба знаем, что ничего из этого не выйдет. А роль любовницы мне не нужна, как и твоя жалость. Со мной всё будет в порядке. Не трать драгоценное время, ты же здесь не ради спонтанного решения жениться, — поправила растрёпанную косу, обняла себя за плечи и отступила на несколько шагов. — До свидания, Локи. — Прошу, не отказывайся от моей помощи… Мы обязательно что-нибудь придумаем. Вместе, — цеплялся за надежду. — Нам не стоит больше встречаться. Он приехал за потехой, приехал, чтобы молча доказать лизоблюдам короля, что он не пешка совета. Приехал, чтобы уверить себя, что в его жизни осталось место чему-то неизменному, куда всегда можно вернуться, как только пожелаешь. Но больше не было того места, куда можно было вернуться. И тех, к кому так хотелось вернуться.***
Мокрый холодок щипал щёки Кайло, чёрные пряди путались на ветру. Он брёл вдоль реки, что предвещала поворот к Южным землям. Рука крепко сжимала холщёвый свёрток, в котором были сложены ингредиенты для отвара; из-под ворсистой засаленной верёвки задорно выглядывало жёлтое кружево. Кайло твердил себе, что это никакой не подарок для Мары, всего лишь напоминание, что её лохмотья из борделя скоро лопнут по швам и ей придётся ходить голой. Уголок его рта чуть дёрнулся вверх, когда воображение нарисовало лучистую улыбку и радостный визг белокурой ведьмочки, в прыжке прижимающей к себе надушенный подол. Он уже мог свернуть на Яростную тропу и двинуться к дому, но замер у орешника и бросил взор на водную гладь. «Я ничего не ведаю о том, что должен сделать», — впилось ему в кожу вместе с вечерним ветром. Медленно ступая приблизился к воде. Пожарище заката истлевало в отдалении, ещё чуть-чуть — и подожжёт фитили задремавших елей. Чёрная текучая рябь мягко колыхнулась и облизнула сапоги Кайло. Прикрыл веки, погружаясь в вязкий омут, в котором не было ничего, кроме упрямых глаз и худого светящегося серебристыми каплями тела, объятого сладостной прохладой лесного ручья. В груди будто щёлкнуло, Кайло ощутил на языке привкус омерзения. Он вообразил себе это тело под тяжестью своего, вообразил сдавленные стоны смирения, повёрнутую вбок голову, отстранённый потухший взгляд. Омерзение. Словно изуродовал воинственную грацию её руки, вытащившей меч. Изуродовал то, что было достойно любования. «…На её губах между ног грязно поблёскивала кровь. Служанка одёрнула юбку, но хозяин великаном наклонился к цветущему телу и в неистовом порыве дёрнул его к себе за прелестные лодыжки. Не слыша мольбы, он вновь проник в неё. Хозяин двигался быстрее и быстрее, его мужеское копьё разрывало служанку изнутри. За частоколом стояла гробовая тишина, словно война боялась заплутать и забрести в это место. «Я делаю тебе одолжение! Это огромная честь!» — пыхтел от натуга зверь, сгребая в охапку золотистые волосы. Он изливался в неё, и этому не было конца. Внутри служанки всё сжалось, заключив его уставшие чресла в алый трепещущий плен…» Почему-то Кайло помнил этот отрывок наизусть. Ничем непримечательная книжонка эпохи войны с королём Сандором: безвкусные мрачные описания секса, безликие герои, подчинённые простой идее, жестокость и россыпь приторных эвфемизмов. Подобных рукописей тогда было навалом, будто написанных в засаде одним и тем же студентиком, вырванным с университетской скамьи на войну. Грабежи и насилие были синонимами тех лет, и люди, видевшие доселе лишь покой, говорили языком искусства только об этом неизвестном новом мире. Пришедшая на ум Рену небольшая новелла рассказывала обыденную историю дезертира, который по пути домой заметил пустовавший дом и решил овладеть всем, что там осталось. Кайло вспоминал эту книгу и в ту дождливую ночь, когда у порога его замка валялась на земле Мара, захлёбываясь от рыданий: остервенело размазывала по ладоням кровь, которую пыталась оттереть со внутренней стороны бёдер. «Мара никогда не говорила об этом, но интересно, ненавидит ли она мужчин и близость? Сексуальное насилие отвратительно, оно лишь для смертных скотов, которые мелкие потребности низводят до демонстрации власти. По мне, так жестокость в бою куда благороднее и осмысленнее, чем эта неуклюжая возня, которая даёт власть разве что над куском мяса, над тленом… И вот он я — Повелитель душ, который должен устроить подобие «неуклюжей возни» ради того, чтобы получить власть над душой. Мерзость. Уж лучше сразу ей сердце выдрать! Я не хочу быть как смертные скоты», — по-детски пухлая нижняя губа Кайло задрожала от отвращения к себе. На Яростную тропу ступил ватными ногами. Треклятые волнения! Без них жилось спокойнее и проще. Вернулся домой с последним лучом солнца. Прежде чем войти приосанился, откашлялся, прислушался к мурлыкающей тишине, в которой лишь потрескивали факелы да гуляли тонкие струи ветра. Поднимаясь по лестнице, внезапно остановился, поднял глаза кверху, словно нёсся всем существом в гостевой холл, в комнату Рей. Кайло осуждающе прицокнул самому себе и мотнул головой, затем свернул в крыло для прислуги. Стремительно шагнул в душную кухню, замахал руками, сражаясь с густыми клубами сладкого пара, тщетно пытался выловить на «поле брани» Мару. — Где сейчас девчонка, не знаешь? — бросил свёрток на полку рядом с входной дверью. — Мамочки! — ойкнула она, приложив пальцы к груди. — Этот день хочет убить меня внезапными появлениями! — Ты сталкивалась с ней? — Кайло чуть вытянул губы и загадочно прищурился, схватил со столешницы крендель и поднял рукавом мучную вьюгу, обдав себя и Мару мягким пшеничным снегом. — Опять лопает выпечку до ужина, — в сторону буркнула та, непроизвольно подражая матери, ругавшей её маленькую за ту же шалость. — Нет, мы не встречались с твоей гостьей, — проговорила как можно быстрее, — посему, откуда мне знать, где она может быть? — Надеюсь, она не заблудилась, а то солнце уже село, будет трудновато рыскать по всему замку в темноте. — Покончив с едой, прислонился к влажной стене, сложив за спиной руки, запрокинул голову и закрыл глаза. Взглянув на его позу, Мара поняла, что Кайло что-то тревожит, и он пришёл поговорить. — О чём думаешь? Скажи мне. Ты ведь не ради кренделей здесь? — оставила вздутый комок теста и принялась вытирать руки льняным полотенцем. — Ты вспоминаешь ночь, когда явилась сюда? — Иногда, — ровно откликнулась она, опустив взгляд в пол, но вспомнила лишь полный ужаса взгляд Локи на конюшне в первую ночь своего обращения ведьмой. — А я вот помню, как было славно высосать душу того пьяного солдатика, который чуть не затрахал тебя до смерти. Было невкусно. Довольно пресно. Но приятно. — Я не просила тебя… — Я знаю, — обратил пару угольков в сторону ведьмы и легонько кивнул. — Просто это показалось забавным. Знаешь, как в старые времена, когда я пил всех, кого хотел, не спрашивая и не заключая сделок, — отпустил шёпотом, полным грёз из далёкой эпохи. — И я почти уверен, мир ничего не потерял в тот момент, когда его волосатые короткие ножки, обрамлённые спущенными вонючими портками и уляпанные густой спермой, дёрнулись в предсмертной конвульсии, — с флегматичной театральностью повёл в сторону рукой. — Мне было страшно. И гадко. Но я никогда прежде не ощущала такой уверенности в том, что решила. — Потому что решение стать ведьмой было тем, чего ты действительно хотела, а не тем, что тебе диктовали неравенство и нужда. — И я навсегда признательна тебе. Так к чему это? — Скажи, э-м… Что ты чувствовала, когда приходилось спать с теми, от кого тебя воротит? — Кайло приблизился к Маре и упёрся одной рукой в столешницу. Мара была так удивлена, что поначалу не нашла, что ответить. Кайло Рен, её строгий учитель грамоты, заменивший отца, вдруг что-то спрашивает у неё. Почему именно этот вопрос? Почему сегодня? Она знала, что вопреки людской молве, вопреки его тщеславному мнению о себе как о бездушном монстре, он способен на сострадание. Но он никогда не спрашивал Мару о том, что она чувствовала в худшее время своей жизни. — Хочу спросить, почему интересуешься, но внутри что-то подсказывает, что не ответишь или увильнёшь от сути… — Умная девочка. — Тогда просто отвечу. — Собралась с духом. — Знаешь, будь это целиком и полностью мой выбор, я хоть не чувствовала бы себя ничтожеством, но поскольку я оказалась в некотором роде в долговом рабстве, то была вынуждена подчиниться судьбе и ощущала это самое своё ничтожество как никогда прежде. Клиенты были всякие… — Погружалась в воспоминания с трудом и горечью. — Бывали даже милые и нежные юноши, которые всего лишь хотели ласки, но в основном это были неотёсанные мужики, как правило, пьяные вдрызг и воняющие мочой и потом. Нет, они не были жестоки — просто грубы. Отупляюще, обыденно грубы. Грубость превратилась в рутину. Мерзко было в основном то, что я не могла просто отвернуться и перетерпеть: мадам Ручка следила за качеством услуг, так что требовала от нас улыбаться и делать вид, что мы тонем в экстазе. — Мара отошла к узкому окошку и открыла деревянные плетёные створки, чтобы выпустить из помещения лишний жар. Глотнула свежести вечера и прислонилась головой к стене. — Различные ощущения, которые испытывает при этом занятии тело, они ведь созданы богами, чтобы приносить блаженство. Мне твердила об этом мама, несмотря на то, что наши соседки стыдливо кудахтали о том, что люди совокупляются только ради продолжения рода. Маме было виднее — она вышла за папу по любви, — её рот озарила светлая улыбка. — И теперь представь, что тот, кто держит в голове о занятии любовью то, что держала я, вдруг оказывается просто вместилищем для членов. Я мечтала отдать себя парню, которого любила, а вместо этого гнила шлюхой в борделе за долги погибшего отца. Так что обычно я просто молилась, чтобы всё скорее прекратилось, — подытожила она и повернулась, чтобы уловить эмоции Кайло. — Догадывался, что чувствуешь именно так, но боялся услышать это из твоих уст. — Боялся? — Я должен кое-что сделать сегодня ночью… — Батюшки! — Мара рассмеялась в своей обычной преувеличенно весёлой манере. — Мне не известно, в чём дело, но не намекаешь ли ты, что, оказывается, имеешь между ног то, что полагается иметь мужчинам? Ещё и собираешься это использовать! — Заканчивай веселье. — Почему такой угрюмый настрой? — Ты как обычно: мелешь вздор, не вникая в суть, — проворчал Кайло, сняв перчатки, и швырнул их на табурет. — Я не в таверну тащусь цеплять грудастых разносчиц эля, чтобы покувыркаться. — Прости, — виновато смяла подол. — В чём же тогда дело? Воспоминания о матери запечатали ему рот. Простодушное лицо Мары вызывало лишь раздражение, Кайло был не в силах открыться, предстать уязвимым перед ней: он привык быть её покровителем. Груз столетий обрёк Кайло постоянно предаваться картинам прошлого, каждый новый шаг согласовывался с прожитыми годами. У него не было будущего: лишь блёклое настоящее и минувшее, полное стыда, ярости, подавления любого чувства, кроме злобы. — Ни в чём, не важно, — напустил на себя безразличие. — Ясно, — выдохнула, смирившись, что он снова закрылся. — Кстати, ты знал, что ведьмы готовят мне посвящение? — Разумеется. Что не так? — И не сказал… Ведь знаешь, что они там жрут человечину, и умышленно оставил меня в неведении. — А что бы это изменило? Ну, сказал бы я, ты точно так же стала бы возмущаться. Я просто избежал ненужных истерик. — Как видишь, не избежал. — Тебе придётся это сделать, Мара. — Отвратительно… — Я сам не в восторге от этого ритуала, — снисходительно улыбнулся, — но этот обряд укрепит твою связь с силами тьмы, подарит новую мощь. В ведьмах всегда было что-то такое мерзкое: жабы в склянках, человеческие мозги, сопли гремлинов, дерьмо свиней, рождённых в полночь, в особый день в году… — Хватит издеваться! — потрепала его за рукав на локте, но Кайло не мог перестать ухмыляться. — Сама знаешь, что тёмное колдовство ведьм — старинная низшая магия, поэтому подразумевает различные ритуалы, обращённые к плоти. Ты справишься, — добавил с холодным спокойствием и поцеловал в лоб. Затем взял с полки холщёвый свёрток. — И это тебе. — Что это? — почесала нос костяшками. Кайло загадочно прищурился в ответ. Мара нетерпеливо развернула свёрток и ахнула. Отложив в сторону ингредиенты, что в нём лежали, схватила платье, прижала к себе мягкую ткань и запрыгала, визжа от счастья. На сердце Кайло стало тепло. Собрал ингредиенты для зелья и молча вышел, не успев дать Маре броситься ему на шею с благодарными объятиями. Искать Рей не пришлось, она сидела в обеденной зале, глядя, как огонь с хрустом пожирает поленья в камине. Кайло в тишине разглядывал её фигуру и вытянутый силуэт на стене: опущенные плечи, кисть подпирает голову, устало скрещенные ноги под стулом. «Убитая ожиданием», — подумал он. Рей вспоминала встречу с Марой. Она так ничего и не смогла ей сказать, не нашла в себе сил. Рано или поздно придётся начать эту беседу, но не сейчас: Рей и без того долгое время чувствовала себя раздавленной, с самого отъезда из дома, с последнего разговора с Алистером. Ей необходимо было понимать суть происходящего, ощутить почву под ногами: неважно, чем для неё всё закончится, но она точно будет знать, зачем делает то, что делает. — Всё готово, принцесса, — положил конец умиротворяющему безмолвию. — Я уж думала, тебя по дороге вороны приняли за своего и утащили в гнездо, — сонно отозвалась, не оборачиваясь. Довольно грубая насмешка. Но Рен остался ею доволен. — Хм, у тебя занятное воображение, — подошёл и опустился рядом со стулом, взявшись одной рукой за его спинку. Рей было непривычно глядеть на Кайло сверху вниз, и его черты стали казаться мягче в оранжевом отблеске пламени, в радужке глаз сквозь черноту проступил тёплый древесно-карий оттенок. Кайло на мгновение забыл, о чём хотел сказать и наблюдал танец света и тени на лице Рей. Его околдовывало, как она бесстрашно смотрела на него. Он разглядел и нечто новое — спокойствие и отсутствие вызова. Кратко взглянул на губы Рей в тот самый миг, когда они чуть приоткрылись, но молниеносно оторвал взор и посмотрел в её глаза. «Она так красива». — Держи-ка, — взял её руку и вложил в неё пузырёк из дымчато-сиреневого стекла в форме кристалла и маленький кинжал с тонким лезвием, — нужно несколько капель твоей крови. Без раздумий проткнула плоть на безымянном пальце, отдала обратно кинжал, зубами выдернула пробку из пузырька и, надавив рядом с раной, пустила внутрь алую струйку. Взяла в рот уколотый палец и энергично облизнула саднящее место. Подняла вдруг голову и прислушалась: снаружи убаюкивающе шумел ливень, в открытое окно просочилась терпкая свежесть. — Интересно, как выглядит тот твой дворик со статуей в дождь? — шепнула вглубь пространства зала. — Он понравился тебе? — в его голосе прозвучало удовольствие. — Очень, особенно те травы, которые ковром устилают землю внизу. Они, словно живые, цеплялись за мои ноги, — Рей светло улыбнулась и обратила лицо к Кайло. — Они заколдованы одной могущественной ведьмой. Очень давно, до моего рождения. Раньше на месте замка был её дом, окружённый лесом и садами. А эту развалину решила возвести моя мать, строили её воскрешённые мертвецы. Я был мальчишкой, иногда путался под ногами этих страшилищ, пытался даже заводить с ними беседы, но они были не особенно словоохотливы, лишь открывали гнилые пустые рты да зияли на меня полыми глазницами, — он расхохотался, но внутри Рей разлились холод и ужас. Она вообразила себе ничего не понимающего ребёнка, носящегося среди уничтоженного леса, в грязном хаосе грандиозной стройки и донимающего болтовнёй жутких смердящих мертвяков. «Лучше бы у меня вообще не было детства, чем если бы было такое, как у него». — Звучит не шибко весело. — Я не переживаю об ушедшем, жалость мне нужна, — откашлялся, будто сбросил с языка сожаления. — К слову, эти травы можно заговорить следовать за кем угодно. — Я не вполне понимаю, что это значит, — Рей с любопытством вытянула вперёд шею. — Травы как бы сопровождают человека: обращают природу вокруг него во благо или во вред. Скажем, могут спрятать след. — А практичная штука на войне, однако. — Зришь в корень, — восхищенно кивнул ей. — Хочешь, посмотрим, как выглядит двор под дождём? — Боюсь, мы потратим время. Знаешь, я бы приняла ванну, чтобы взбодриться и освежиться, потому что кое-что задолжала тебе и не собираюсь откладывать дела, сентиментально прогуливаясь вместе подобно добрым друзьям. Кайло не признавался себе, но ему стало досадно из-за её отказа. Он успел привыкнуть, что с Рей было легко пускаться в откровения, его ум и сердце начинали жаждать их всё более. Даже показалось, что голод по душам отступил, хотя ещё в это утро он думал о том, что пора бы взять с кого-нибудь плату или стрясти с ведьм части душ. Кроме того, в рёбра впилось щекочущее, болезненное ощущение, когда Кайло вообразил, как Рей снимает одежду. Гадкий, прожорливый страх. Рен притворился, что всё в порядке. — Ты права, откладывать нечего, — мягкость в его взгляде угасла, Кайло поднялся и отправился к выходу. — Через час можешь пройти в ванную комнату, она на нижнем этаже. Подумав о том, что это хорошая идея и для него самого, Рен решил наскоро искупаться вперёд гостьи и отправился на первый этаж. Кайло пересёк порог небольшой комнаты, по строению напоминавшей терму*, и с унынием оглядел стены, украшенные затёртыми, потускневшими фресками, изображавшими оленей и птиц в лесной чаще. Сама ванна занимала половину комнаты, вода в ней была набрана с утра, вдоль стен в бочках стоял свежий запас на завтра, но отоплением помещения никто не занимался. Взор Кайло уловил серокрылого мотылька с мохнатой спинкой, спрятавшегося от ливня на деревянной оконной створке. Хищно подкрался к насекомому, подарил ему последний восхищённый взгляд, раз — и мотылёк затрепетал крылышками в ловушке человеческой руки. Творение тихих красивых сумерек, волшебство ночи, теперь был приговорён истлевать в душной западне влажной ладони. Кайло подошёл к ванне, припал коленями к полу, опустил свободную руку в холодную толщу воды и закрыл глаза. Его рот беззвучно произнёс древние слова, и мотылёк, зажатый в ладони, превратился в прах. Искра его короткой жизни превратилась в тепло, растеклась по воде. В воздух поднялся пар, согревая пространство. Кайло сбросил одежду на стоящий рядом стул и забрался в горячую воду, ощутив прилив спокойствия. Истязающие думы покинули его голову, осталась лишь лёгкость. Прошло около четверти часа — скрипнула дверь и тихо захлопнулась. «Мара?» — подумал Кайло, но, обернувшись, увидел в противоположном конце комнаты Рей: её лицо было немного растерянным, но плотно завешено вуалью показной решительности. — Через час будет очень поздно, — заявила она и принялась стягивать одежду. Бесстыдно. Безыскусно. Несколькими ловкими движениями. Кайло не нашёл в себе сил протестовать, бегло оглядывая Рей с головы до ног, пока ткани и ремни с шуршанием падали на пол. В тусклом свете свечей забелели небольшие округлости её упругого, сильного тела. Рей шумно выдохнула, сняла подвеску из изумруда на золотой цепочке и положила её в груду белья. Распустила волосы, взъерошила на затылке и медленно подошла к ступенькам, ведущим в глубь ванны. Остановилась и посмотрела на Кайло, резко опустившего взгляд вниз. — Тебе лучше уйти, — бесцветно произнёс он, но Рей уловила знакомые ей нотки в его голосе — это была дрожь вожделения, которую он отчего-то с силой подавлял. — Разве? — спросила нежно и лукаво. Немыслимо: почти взяла над ним власть. — Я тебе не нравлюсь? — горячо улыбнулась, но он промолчал в ответ. Рей спустилась по ступенькам, погрузилась в воду и придвинулась к Кайло. — Вот мне нравятся твои руки, здоровенные и сильные, — приподняла бровь, — они, пожалуй, могут быть и ласковыми. А ещё мне нравятся твои плечи… и волосы тоже нравятся — густые, чёрные, к ним хочется прикоснуться. — Ожидающе уставилась на него. На лице Кайло проступила полная непонимания гримаса. — Ну же! Сделай мне тоже комплимент! — Рей добродушно и сердечно рассмеялась, плеснув в угрюмую мину Рена водой. — Что ж, моя уродливая рожа зато тебе явно не по душе, — он невольно рассмеялся ей в ответ. — Я закрою её руками — и никаких проблем! — Рей с хохотом прикрыла ладошками лицо Кайло, вплотную приблизившись к нему, их ноги под водой сплелись, и Рен вжался в стенку ванны. Плеск унялся, Рей замолчала, переводя дух, и всё смотрела на Кайло. Развела пальцы, под ними пылко сверкнули его глаза, вновь лишившиеся черноты. «Он вовсе не уродлив. Особенно в такой близости, как сейчас. К его лицу тоже хочется прикоснуться». — Чего так смотришь? — ему было не по себе из-за того, что её взгляд не выражал отвращения. — Не знаю, то ли это вино, то ли самоуспокоение, но ты мне сейчас даже нравишься. — Я не пьянчуга в борделе, не надо этих сахарных лживых речей. — Вот же дуб… Ты вообще когда-нибудь флиртовал? — А это здесь при чём? — Да знаешь, ни при чём, наверное, — она опять рассмеялась, положив ему на плечи руки. — Ну же, не жадничай, скажи мне что-нибудь приятное! Это расслабляет, веселит и горячит. Люди именно так и занимаются любовью, а ты будто на похороны собрался. — Я не… да что же ты делаешь? — Хочу, чтобы всё прошло непринуждённо и с удовольствием. Я же трахну Повелителя душ! И, знаешь ли, хочу взять от этого всё! Всё, кроме уныния и скуки, — Рей слегка притронулась к мокрым тёмным прядям, запустила в них пальцы, обогнула скулу сладко прогладив. «Совсем голая. Нежная, добрая, весёлая. И так близко, как никто и никогда. Прикоснусь — не воспротивится, не устыдит… Она говорит, что я ей нравлюсь. Чтоб меня!» Он не отрывал взора от мурашек на её мокрой груди, от напряжённых сосков, отрывисто скользящих по его телу, когда Рей двигалась. Он вспомнил громовой визг матери, стальную пощёчину, рдеющую кожу, тепло проступившей крови. — Что, она нравится тебе? Выпей её! Не её жалкое нагое тело насытит тебя — её душа. Пей её, кому велено?! — Я не хочу… Позволь не её, матушка… — Нет, мой мальчик, именно её. Потому что она тебе нравится. Именно поэтому — её. Снова пощёчина. Снова раскатистый крик. Кайло мотнул головой и одним мощным движением отстранил от себя Рей, отвернулся и отчаянно всхлипнул, просипев. Рей испугалась и вскрикнула от неожиданности. Рен вздрогнул, распрямился, поднялся из ванны и принялся спешно одеваться. — Что случилось? Почему ты уходишь? — Рей поднялась следом. Она не понимала, почему он убегает, он — тот, кто должен не бояться никого и ничего. Несётся прочь от голой девчонки. — Нет, это просто смешно: я что, должна умолять тебя?! У нас договор, мне не до игр, объяснись, чёрт возьми! Кайло обратил к ней лицо, и Рей увидела в нём детский страх, смятение, печаль, стыд, и не могла поверить. Демон, о котором пелось в старинных песнях и рассказывалось в легендах, оказался с рождения сломанным, приговорённым вечно убивать, чтобы жить, мальчиком. Человеком. Он будет спать с ней, чтобы потом уничтожить. И ему от этого не смешно. Сострадание опутало ей сердце. Рей осторожно взяла его руки в свои и посмотрела в глаза, сделала шаг навстречу. — До чего же ты странное создание… Сам, поди, не в восторге. Я с первой секунды нашей встречи и до сих пор гадаю, что же ты за фрукт. Теперь поняла, что это лишь потому, что ожидала узреть безликое зло, каким тебе положено быть по статусу героя сказаний, а ты… Кайло не отрывая взгляда отстегнул свой плащ и укутал им обнажённую Рей. Она замешалась и умолкла.