Все дороги ведут в Айдахо

5 ноября, 22.19 Возвращение домой напоминает мне блуждание в потемках. Сначала мы ехали по Юте, и я был спокоен, не узнавая никаких мест, – чужой штат, не факт, что я вообще бывал здесь раньше. Все, что меня волновало, – Винчестеры. Дело дошло даже до того, что когда мы остановились перекусить в очередном бистро, Сэм сам заказал себе еду. Лицо Дина окаменело, но он ничего не сказал. Только вот его королевский гамбургер так и остался наполовину несъеденным, когда мы уходили. А это очень плохой признак, учитывая аппетит Дина. Я всегда удивлялся тому, куда все в нем исчезает. Если бы я так ел, я бы, наверное, через пару недель приобрел комплекцию Боба. А этот парень все такой же поджарый. Я спросил его как-то об этом, он долго смеялся и произнес: «Где ты видел толстую дворнягу?» И правда, таких не бывает. В Портидже Дин заказал в мотеле три одноместных номера. Теперь уже у Сэма глаза стали злыми – я не мог поверить, что Сэм на такое способен, однако лучше мне было бы и не знать. Таким взглядом можно не просто убивать – убивать с особым изуверством. Тот вечер в мотеле мы втроем просидели тихо, как мыши, в своих комнатушках, я даже не стал писать в блокноте, чтобы не шуршать ручкой. А утром все трое были отвратительно невыспавшимися. Первый день, когда мы колесили по штату Айдахо, я тоже не брал в руки дневник, потому что все время смотрел в окно, пытаясь узнать в тех пейзажах, мимо которых мы проезжали, хоть что-то родное. Однако указатели были для меня совершенно незнакомыми. Кинг-Хилл сначала заставил меня встрепенуться, но потом я подумал, что, скорее всего, перепутал это название с Хилл Вэлли. Я даже минуту поразмышлял, есть ли в этом городе часы, разбитые молнией. А может быть, молнией было разбито только мое долбаное сердце. Чем дальше мы, судя по карте, углублялись на территорию Айдахо, тем мне становилось тревожнее. Пожелтевшая трава по обочине дороги везде торчала одинаково, но я был на все сто процентов уверен, что это не та трава, которая росла у моего дома. Внезапно я стал бояться, что никогда уже не вернусь к себе. Братья тоже не прибавляли мне бодрости духа. Оба нервничали и свое недовольство жизнью срывали на мне. Торопили, переспрашивали, точно ли я уверен, что это не здесь, сомневались в моей памяти, здравом уме и даже добрых намерениях. Вроде как я специально их таскаю по штату, чтобы подольше покататься на «Импале». Да, я впервые узнал, какой марки машина, на которой мы уже три недели колесим вместе. Я почему-то абсолютно равнодушен к автомобилям. И совершенно не понимаю, почему эти грохочущие жестянки для иных людей бывают дороже семьи. Как можно очеловечивать то, что лишь должно служить человеку? Конечно, в обязанности представителей моей «профессии» входит хорошо разбираться в марках. Надо же уметь определять, насколько богат тот или иной клиент. Но я скорее действовал чисто интуитивно. И всегда правильно мог определить, что иная потрепанная машинка стоит дороже новой и сверкающей. Первый день поисков результата не дал. Кроме того, что мы натурально полаялись с Сэмом, когда тот в очередной раз переспросил: «Ты уверен?». В самом деле, нечего вести себя со мной так, словно я слабоумный! Дин политично высказал предположение, что раньше я жил на каких-то задворках, Сэм ответил: «Ну, это без сомнения, точно, трущобы», – и я немедленно врезал по его самоуверенной шее, возвышавшейся над спинкой сиденья. Он вылетел из машины, затем вытащил меня из нее, приподнял за шкирку и, судя по всему, приготовился как следует приложить. Но через несколько секунд опустил занесенную руку и сел обратно, бормоча извинения. Мы остановились на ночевку в мотеле рядом с городом под названием Риггинс, который я совершенно не помню. На этот раз такого роскошного выбора, как одноместные номера, не было – нас заселили в комнату, где уже резались в карты трое дальнобойщиков. Но мне было по фигу на шум. Я только дошел до кровати и рухнул, не раздеваясь, как сразу же вырубился, так был вымотан. А проснулся я от того, что рядом была мама, она обнимала и целовала меня в лоб. О Господи, подумал я, наконец-то. Она сама меня нашла. Но когда я открыл глаза, то обнаружил, что меня прижимает к себе Дин. Он гладил меня по голове и утешал. Рядом бродил встревоженный Сэм, и только его взволнованный вид и внушительные размеры утихомиривали явно готовых возмущаться соседей. В ответ на мой вопросительный взгляд Дин объяснил: «Ты очень сильно кричал во сне». И тут я вспомнил: мне опять снился Скотт. Сейчас я не перескажу сна, ощущение сразу же начало ускользать от меня, стоило проснуться. Там был Скотт – и все. Но я совсем не уверен, что кричал тогда, чтобы избавиться от этого кошмара. Вполне вероятно, я умолял его остаться. На второй день в Айдахо мы исколесили всю его северную часть, где меня позабавил городишко под названием Москва. Но больше ничего примечательного не произошло – я опять не опознал никаких мест. В этот день братья меня не подкалывали, даже не переспрашивали. Мы все молчали, словно предчувствуя большую беду. Заночевать Винчестеры решили в Каскейде. Завтра мы отправляемся на восток, и эта поездка будет решающей. Потому что если я опять ничего не вспомню, вероятность того, что вход в мой дом находится за стенкой платяного шкафа, вырастет почти до ста процентов. В Айдахо просто не останется неизъезженных нами дорог. Кстати, похожие мысли приходили и в головы братьев, потому что в мотеле Сэм начал осторожно выспрашивать меня, почему в начале нашего знакомства я уточнял у них, какое сегодня число. Он объяснил, что путешествия во времени, как фантастически это ни звучит, иногда случаются. Охотникам известен случай, когда в Уэльсе в наши дни приземлился двухмоторник, поднявшийся с аэродрома еще до Второй мировой. Может быть, и я, упав на дороге, пролежал немного дольше, чем себе представляю. Хотел бы я, чтобы это было так, но на самом деле все гораздо сложнее даже такого необычного допущения. Зачем мне было знать точную дату, когда в последнее время моя жизнь была переплетением дорог, для которых не важен ни день, ни даже месяц, главное разве что примерно представлять, зима сейчас или лето, что надевать – теплую куртку или легкую футболку. – С тобой все равно что-то не так, – заключил Сэм, заканчивая разговор. Что-то? Мне стало смешно. Со мной все не так.

***

Мы четвертый час едем в машине по серым дорогам картофельного штата, и я опять только и делаю, что смотрю в окно в поисках каких-то знакомых деталей. Дин начинает заговаривать о том, что неплохо бы уже перекусить. Его голос, и без того всегда хриплый, сейчас просто достигает абсолюта, как будто он не разговаривал много дней. Или как будто у него внутри есть что-то, что царапается и просится наружу, а он не пускает. Сэм соглашается, и мы тормозим у очередного придорожного заведения. Я открываю дверцу машины – и буквально вываливаюсь наружу, больно ударяясь коленями об асфальт. Я вспоминаю. Я помню название кафешки – «Подорожник». Правда, в моих воспоминаниях на вывеске не горит слог «до», но с тех пор прошло столько времени, что это могли уже и починить. Не все разрушается с течением лет. Я помню, что хозяин «Подорожника» – Джейкоб Хадсон. Но заправляет там всем его сестра, Рут. И еще у них там был симпатичный официант, как его звали? Марк. Кроме того, там постоянно отиралась компашка из соседней деревушки – здоровенный такой громила Люк, его двоюродный братец Мэтт и их общий приятель Джонни. Они всегда пили только темное пиво и просили включить питтсбургскую радиостанцию... Марк, Джонни, Люк, Мэтт – я повторяю их имена, как мантру, потому что это мои первые воспоминания, это моя вера, которая держит меня, словно веревка – сорвавшегося в пропасть человека. – Что? – взволнованно спрашивает метнувшийся поднимать меня Сэм. – Что случилось? А я только смеюсь, как дурак, и твержу: – Марк, Джонни, Люк, Мэтт... Марк, Джонни, Люк, Мэтт... Марк, Джонни, Люк, Мэтт... Сэм смотрит на меня, как на умалишенного, и, кажется, готов прочитать надо мной заклинание против одержимости, о котором рассказывал вчера. Вскоре приступ смеха проходит, и я могу, наконец, объяснить нормально: – Я помню это место – мой дом здесь недалеко. Тремя милями дальше по шоссе есть деревня, Хэвикросс. Я оттуда. Подошедший Дин отпускает витиеватое ругательство и заявляет, что теперь полностью счастлив. – Как думаешь, – спрашивает он, – у тебя дома найдется, что перекусить, или нам лучше здесь подзаправиться? А то у меня реально живот к ребрам прилип, а под музыку, которую издает мой желудок, можно обучить танцам десяток девчонок. Мне правда жалко Дина, но я все равно лукавлю: – Я думаю, найдется. В крайнем случае, мы просто сгоняем в «Подорожник» еще раз, уже вместе с Ричардом. Но сейчас я просто не могу ждать, мне так хочется снова постучать в нашу выщербленную временем дверь. Простите, Марк-Джонни-Люк-Мэтт, за то, что я солгал, мы с вами еще увидимся.

***

Мы снова садимся в «Импалу», и я с каждым метром чувствую приближение к родному дому. Надежда прорастает в меня корнями, забирается прямо в сердце, и это самая жестокая из всех пыток. Потому что если надежда не осуществится, я... да нет, не умру. Жить я буду, может быть, я буду даже неплохо жить. По-прежнему писать в блокноте свои бесполезные заметки и дарить каким-нибудь дальнобойщикам сиюминутное удовольствие. Вот только делать это продолжит моя оболочка, с моим лицом и улыбкой, только совсем без души. Я даже не удивляюсь, когда через три мили перед нами возникает указатель на Хэвикросс. Братья тоже явно радуются. Может быть, они не очень-то и верили, что я на самом деле что-то вспомнил, но мне уже все равно. Я готов их отпустить, хотя мне жаль, что они так друг с другом поступают, правда жаль. Они нужны друг другу, может быть, даже больше, чем мне нужен Хэвикросс, но это их собственный крест, им его тянуть, что за дурацкая игра слов, это же не может быть нарочно, определенно нет. Я выхожу из машины и гляжу в ту сторону, куда показывает стрелка. Прямо передо мной несколько домиков, я их все отлично помню. Возможно, я споткнусь на паре фамилий, но большинство владельцев этих участков назову верно. Да и они меня наверняка вспомнят. Ну что же, Майкл Уотерс, руку на сердце, глаза – на дорогу, принимай меня, Хэвикросс, я иду.

***

Деревушка встречает меня абсолютной тишиной. Винчестеры, видимо, уважая мои чувства, следуют сзади, на отдалении. Я иду по единственной, зато длинной, улице Хэвикросса, дома глядят на меня своими слепыми окнами. Не видно ни души. Я вообще-то хотел встретить кого-нибудь из жителей, перекинуться парой слов, прежде чем увижу родной дом. Скажем так, получить моральную поддержку. Но Хэвикросс словно вымер. Начало ноября, все листья уже не только опали, но и начали гнить, и безлюдная деревня вкупе с голыми мокрыми ветвями деревьев и кустов выглядит угнетающе. Я решаю не отвлекаться на странные мысли и всякую чушь. Вот за тем домом будет поворот, и там откроется отличный вид на пустырь, где стоит наше с семьей скромное жилище. Я невольно ускоряю шаг – меня толкает вперед мое бешено колотящееся сердце. Я лечу, как будто впереди ждет дворец, а не полуразрушенная лачуга. Заворачиваю с разбега за угол и резко останавливаюсь. Дорога идет дальше. Пустырь есть. Моего родного дома, в котором я всего лишь год назад разговаривал с моим братом Ричардом Уотерсом, – нет. Нет, даже если я протру глаза руками. И даже если потрясу головой, зажмурясь несколько раз. Я снова начинаю смеяться во весь голос, и, как и в тот раз, ничего похожего на веселье в моем смехе нет. Винчестеры застывают в нескольких шагах за мной, их лица напряжены – наконец-то они стали похожи друг на друга. Я поворачиваюсь и мчусь назад в Хэвикросс – сейчас я буду колотиться во все окна и двери подряд. Мне должны рассказать, что случилось с моим домом. Однако бить окна мне, к счастью, не приходится. Из одной двери показывается старик. Очень прилично выглядящий старик, типичный фермер в клетчатой рубахе и джинсах с кожаными вставками. Он смотрит на меня без особого интереса. Ну, забрел какой-то парень в красных ботинках, Ну, уйдет так же быстро, как и появился. Похоже, он удивляется, только когда я к нему обращаюсь. – Сэр, тот пустырь. Раньше на нем стоял дом. Где он сейчас? – спрашиваю я, тяжело дыша. – Дом? – удивляется старик. – Дом там был, конечно. Но лет пять назад в него ударила молния, и он сгорел. Хорошо, что хозяева давно оттуда уехали в большой мир. – Хозяева? – переспрашиваю я, из последних сил цепляясь за реальность. – Да, – кивает он. – Здесь жила женщина с сыном. В один прекрасный момент они взяли и попросту срулили ближе к центру. Засранцы. Ну и ладно, и без них обойдемся. – Уотерс? Их фамилия была Уотерс? – я подавляю в себе желание схватить старика за плечи и как следует встряхнуть. – Уотерс? Нет. Их фамилия была Стоун, я точно помню. – Это что, шутка? – спрашиваю я, но пожилой мужчина смотрит на меня так недоуменно, что я понимаю – он разучился шутить очень давно. Я отступаю от него назад и тут же попадаю в объятия Сэма. Похоже, он стоял сзади с обнимашками наготове. Сэм по-прежнему подозревает, что со мной что-то не так. Я оборачиваюсь и с размаху бью его в грудь... сомневаюсь, что он это хотя бы замечает. – Я же помню, – растерянно говорю я. – Помню. И в этот же момент женщина из моих воспоминаний вздыхает в моей голове, берет под руку старшего сына-подростка и направляется в дом. Похоже, я ей больше не нужен. – Нет, – шепчу я, – нет. Этого не может быть. Старик врет. Я не знаю, зачем ему это нужно, может быть, они убили Ричарда и сожгли наш дом, а теперь делают вид, что его вообще не было. Все люди – психи. Они могут сделать, что угодно, без каких-либо причин. А если кто-то решится доискаться до мотивов, то поможет ему только Бог. И тут мой взгляд падает на здание, которое я сначала не заметил, просто потому, что такие есть везде, на них иногда даже не обращаешь внимания. И меня осеняет. Я жду, пока ко мне подойдет второй Винчестер. У Дина на лице – смесь эмоций, и мне очень, очень не нравится, что над замешательством, любопытством и недоверием превалирует жалость. К черту это сраное чувство, я не позволю себя жалеть. – Мне нужен человек, который не врет, – я пристально смотрю на церковь. Если даже там не окажется священника, который присягнет мне на Библии, что семейство Уотерсов никогда не жило в этих краях, пусть тогда держит ответ Господь. – Ты сбрендил окончательно, – пренебрежительно говорит Дин, – если думаешь найти правду в церкви. Ты еще фанату «Баффи» расскажи, как прекрасны «Сумерки». Наивняга. Но пример меня не впечатляет, и я настаиваю: – Они все говорят «Бог в помощь», так пусть Бог будет действительно в помощь. Что у тебя за проблемы? Почему мне просто нельзя отправиться в церковь? – Ну давай, – пожимает плечами Дин, – вперед. Нам туда путь заказан, ты же знаешь. У пернатых там слишком много шансов нас запеленговать. Но... я думаю, что не стоит слишком на что-то надеяться. Я и не собираюсь. Если мне в этой задрипанной церквушке никто ни о чем не скажет, и никакого там знамения не будет, я землю вокруг разрою, но раскопаю правду. Я виновато улыбаюсь и направляюсь к храму. Если у Винчестеров проблемы с ангелами, то у меня их нет. Наверное. Церковь стоит передо мной белым силуэтом на фоне неожиданно начавшего стремительно темнеть неба. Странно, сейчас около часа дня, а вокруг – настоящие сумерки. Да и с церковью что-то странное: чем ближе я подхожу, тем выше становится здание. Если раньше я мог поклясться, что церквушка не выше двухэтажного дома, то сейчас она сравняется по высоте с самыми внушительными небоскребами Портленда. Да ну, к черту Портленд, к черту всю эту бесовщину. – Майкл, подожди! – слышу я голос за спиной и немедленно ускоряю шаг. С того падения на шоссе в Айдахо нарколепсия оставила меня в покое. Зато галлюцинации задолбали неимоверно. Вот сейчас, например, кажется, что это Скотт кричит мне вдогонку. Кричит на разрыв легких. Мотаю головой и упрямо шагаю вперед, несмотря на то, что Скотт сзади захлебывается: – Постой! Не надо! Майкл! И тут я думаю: если меня подводят уши, то зрение-то не подведет. И оглядываюсь. Скотт, в совершенно не подходящем под обстоятельства синем костюме, в щегольских лакированных ботинках, да, почему-то мой взгляд фокусируется на них, бежит за мной – бежит так медленно, будто во сне. Я не понимаю, откуда он взялся, рядом нет автомобиля, даже велосипеда, на котором он мог бы приехать. Судя по удивленным лицам Винчестеров, они тоже не заметили его появления. Скотт Фейворс. Единственный человек в этом гребаном мире, у которого я не видел недостатков, да, он совершил подлость, но даже подлым для меня он был идеальным. И сейчас он совершенно идеально кричит мне вслед, торопясь перехватить, не дать мне завершить мой путь. Это точно не реальность. Такого не может быть. Я ускоряю шаг, зажимая уши руками, меня уже не интересует разговор со священником, мне нужно лишь место, чтобы укрыться от собственного безумия, которое следует за мной по пятам. Мне кажется, за этой тяжелой деревянной дверью будет безопасно. Но как только ноги пересекают границу церковного дворика, мне в спину стреляют. Уши закладывает от страшного грохота, между лопаток бьет словно кувалдой, от нестерпимой боли перехватывает дыхание, и я сначала падаю на колени, а потом равнодушно наблюдаю, как к моему лицу приближается покрытая пожухлой травой земля.

***

Когда я прихожу в себя, мир оказывается черно-белым. Это не метафора, не преувеличение – он просто черно-белый. Цветов не существует, есть только черный – зло, и белый – добро. И я ощущаю невероятную потерю, мне не хватает этих полутонов, этой неуверенности в том, что я вижу. Сейчас все слишком четко. Со стоном сажусь на земле. Трижды-четырежды вашу мать, меня же подстрелили. Рука тянется пощупать спину между лопаток, но натыкается на то, от чего сразу отдергивается. Нет у меня на спине никакой раны. Я со вздохом поднимаюсь и только тогда могу развести во весь размах два огромных белых крыла.