***
Фланн курил, опершись на перила террасы, и всматривался в ночную темноту. Кольца серого дыма растворялись, не успев толком подняться, будто он нарочно сгущал мглу вокруг них. Полковник покашлял, прочащая горло, и сын обернулся – отчего-то он казался бледнее и старше, словно какая-то усталость давила на него изнутри. – Хочу устроить на днях небольшой праздник, – Ирвин-старший подошел к Фланну и достал трубку, решив последовать его примеру. Сын пожал плечами. – Пригласишь соседей? – равнодушно спросил он. – Скорей всего. У нас давно не было чего-то подобного, окрестные девочки должны были уже превратиться во взрослых барышень, если захочешь... – Раньше ты говорил о моей карьере, которой брак будет только мешать, – Фланн выпустил новое кольцо дыма. – Я изменил свое мнение, да и ты изменился, – полковник набил трубку, – тем более, твоему другу жена как будто не мешает заниматься продвижением по службе. Фланн скривился – он, как и любой человек, не любил сравнений не в свою пользу. – Желаешь и мне приискать жену? – сын сегодня явно был не в настроении, полковник редко замечал за ним вспышки ехидства. Он хорошо знал, что Фланн курит, когда чем-то обеспокоен, и резок, когда сердится. – Я был бы не против, вступи ты в брак с достойной девицей, – ответил полковник, вдыхая дым. Фланн издал странный звук – что-то среднее между фырканьем и кашлем, и снова пожал плечами. Как Ирвин-старший и ожидал, его предложение не вызвало в душе сына ни малейшего отклика. Он давно с некоторой опаской отмечал, что Фланн, в отличие от того же Кухулина, весьма равнодушен к прекрасному полу – если сын и заводил какие-либо интрижки, то непременно связывался с откровенно дрянными женщинами, оставлявшими ему на память только долги. Полковник никогда не спрашивал сына, чем его привлекают подобные романы, хоть бесконечно желал узнать. – Как тебе мисс Стелла? – Фланн облизнул искусанный мундштук и снова затянулся. – Она достойная девица? – Я не слишком хорошо ее знаю, как ты мог понять, – полковник снова почувствовал в голосе сына ехидство, – она миловидна и очень... непостоянна, впечатлительна. Если это не будет нести дурных наклонностей, то я от всей души благословлю их брак с Кухулином. – Мне показалось, что будь ты сам лет на двадцать моложе, ты не отказался... – Фланн! – Прости... я знаю, ты больше не женишься, – сын отвернулся. – Мисс Стелла очень, очень красива, но, как ты заметил, я не имею намерения как вступать в брак повторно, так и тащить девицу в постель, минуя священные узы. Кухулин... я буду искренне рад за него, – повторил полковник. – У мисс Стеллы два лица... – задумчиво протянул Фланн, выдыхая тут же растворяющиеся клочья дыма, – ...никто не заметил? Она ведет себя как ребенок, но, когда что-то ее злит, она куда как взросла. – Так часто бывает. Недаром женщины считаются капризными, нежными созданиями. Ирвин-старший уже догадывался, что ответит сын. – Мисс Линтон не такова. – Про таких как мисс Линтон в Ирландии говорят, что они ведьмины подменыши. В ночь на Самайн ведьмы меняют мальчиков на девочек. Будь мисс Линтон мистером Линтоном... наверное, она уже заседала бы в адмиралтействе. Фланн хмыкнул, но ничего не ответил. – В детстве мама рассказывала похожие сказки. И говорила, что в лабиринте живут фейри, – сын снова задумчиво уставился в темноту. «Фейри, которые сожрут вас, если вы не перестанете так кричать!» – он сам слышал эти рассказы Лотти. Он не понял, почему сын вдруг вспомнил об этом, и не знал, что ответить. – Ты правда хочешь найти мне жену? – Фланн вытряхнул пепел и обернулся к отцу. – Я буду рад, если ты найдешь ее себе, – с нажимом произнес полковник, рассматривая сына. Сегодня Фланн выглядел совсем иначе, чем обычно – не было ни его обычной зажатой нелюдимости, ни восторженного азарта, ни сросшегося с его нравом смирения. Фланн странно глядел на отца, будто изучая – оценивающий, заглядывающий внутрь взгляд, более присущий Морригану, чем ему. – Я поразмыслю над этим... – он отвернулся. – Может быть, есть та, что привлекает тебя? – полковник помнил, как в молодости раздражали его подобные вопросы, и постарался поинтересоваться как можно тактичней, – или некий идеал? Фланн покачал головой. – Нет. В юности я хорошо представлял себе свою милую «Джульетту», но отчего-то все женщины, с которыми я заводил романы, были больше похожи на ее изломанные, исковерканные тени. Клыки вместо жемчужных зубов, щупальца вместо объятий, – Фланн пожал плечами, – звучит странно, да? Я просто имел в виду то, что некоторые прелестные, искренние леди оказывались жадными, вздорными девицами. «Щупальца вместо объятий» – полковника передернуло, он слишком хорошо помнил свои чувства. Он мог даже пересчитать эти осколки воспоминаний, те разы, когда его бесценная жена превращалась в «изломанную тень». «Он такой мерзкий, похож на розового червяка» – Лотти с презрением отталкивала новорожденного Фланна, который кричал, требуя молока. Потом она громко рыдала, требуя положить ребенка рядом с собой, чтобы чувствовать его мирный сон и трепетное дыхание. – Бывает, – бросил Ирвин-старший, желая оставить тему, – ты еще так молод... я буду рад, если ты женишься, – повторил он, – но торопить тебя не стану. Полковник вытряхнул трубку и оправил камзол, уже собравшись в дом, проверять, все ли готово к ужину. Только тогда Фланн ответил – глухо и устало: – Спасибо. Все же сын был какой-то странный сегодня – хорошо знакомый и близкий, но словно другой, почти чужой, неизвестный. «Свой» Фланн не смотрел так пристально и не сравнивал объятия со щупальцами.Интерлюдия полковника. Шарлотта
14 июля 2018 г. в 22:26
За 22 года до событий.
Русые волосы растрепались, и розовые ленты, которыми были связаны косы, теперь выглядывали из-под блестящих прядей, как черви из под земли. Лотти безжизненно смотрела на свои руки, словно забыв о хныкающих малышах в нарядных кроватках. Полковник Ирвин Руэри хорошо знал это ее состояние – состояние неба перед грозой, затишье перед бурей, тихие щелчки сгорающего перед залпом фитиля.
– Ты говорил, у них будут нормальные глаза, и они исправятся, – глухо пробормотала она, – им уже почти год, а они все те же.
Ирвин-младший захныкал сильнее – у него резались зубки, и он все время ворочался, постоянно просыпаясь и мучая няню.
Губы Лотти задрожали.
– Они уродцы, Ирвин, уродцы!
– Неправда, – Ирвин Руэри сел рядом с женой, стараясь обнять ее. Даже не обнять – удержать.
– Кто возьмет Марию замуж? У нее один глаз совсем косой, это так жутко... – плечи жены вздрогнули, она запнулась.
– Не сомневайся, она вырастет красавицей, несмотря на свой недостаток. Разве такая мелочь сможет испортить настоящую красавицу? – Ирвин старался говорить спокойно, но голос все равно звучал неуверенно. Он боялся припадка, того, что Лотти снова начнет кататься по полу и рвать на себе волосы, а потом целый день проведет в постели. Страх за жену давил, как не давил грохот орудий и дым канонады. Он знал, что делать в бою, но не мог удержать хрупкую молодую женщину, которая иногда билась в его руках, как безумная.
Она была молода, даже сейчас, когда седина уже посеребрила его виски, а морщины зимними ледяными трещинами задели углы рта. К нему обращались «полковник», их старший сын уже читал греческую литературу, а Лотти все еще была нераспустившимся бутоном. Легкая, маленькая, по девичьи худая, она и сейчас, после рождения близнецов, казалась девушкой. Казалась, пока не приходили припадки.
«Это ее нрав – говорили доктора, – и это не падучая». «У всех женщин бывают истерики».
Полковник кивал и старался поменьше тревожить ее. Но в такие часы ему казалось, что Лотти ненавидит весь мир – шаловливых громких детей, нерасторопных служанок, витающего в облаках Кухулина, своего мужа.
Иногда Ирвину казалось, что она ненавидит его одного, и все истерики – просто способ уязвить его побольнее. Он гнал от себя подобные мысли, но они снова возвращались, особенно когда Лотти начинала биться и вырываться из его объятий после близости, хотя до этого была ласкова и спокойна.
Это началось давно, и поначалу Ирвин успешно убеждал себя в том, что и без того чувствительная Лотти просто тяжело переносит положение – бесконечные капризы, слезы по любому поводу, беспричинные смех и попреки. Он надеялся долго, но когда Фланн научился не только ходить, но и бегать – перестал.
Он даже нашел особую радость – забота о измотанной своими же криками жене заставила его понять суть смирения и помощи ближнему – он мог часами сидеть у ее постели, читая вслух или занимая ее новыми сплетнями. В конце концов, забота о ней была обещанием, и обещанием, данным куда ранее брачных обетов.
– Все равно они уродцы! – проревела Лотти, уткнувшись мужу лицом в грудь. – Косые! Косые!
Дремлющая в колыбельке Мария проснулась и закричала, словно понимая слова матери. Голоса обеих словно слились в ужасной симфонии, вливаясь в уши и горло и норовя свести с ума. Громкие, с четко различимыми паузами вдоха – они будили внутри бешенство, смешанное с болезненной жалостью.
– Лотти, успокойся, вот и Мария раскричалась... – как можно тише и умиротворенней попросил Ирвин.
Жена напряглась, но уже через несколько мгновений обмякла в его объятиях, перестав рыдать. Теперь только тихие всхлипы изредка прерывали плач маленькой Марии.
– Вдруг она поняла, Ирвин? – Лотти опустила лицо, вытирая слезы о рукав мужа. – Вдруг я обидела ее? Я бываю ужасно груба, да? Я плохая, да!? – последнюю фразу она почти прокричала, и полковник понял, что припадка не миновать.
– Она плачет, ей плохо! Почему ты не заткнешь ее! Почему ты не заботишься о ней и обо мне?! – Лотти вырвалась из объятий мужа и подбежала к колыбельке дочери, крик которой уже подхватил и Ирвин-младший.
– Лотти! – полковник попытался перехватить жену, но она ловко вывернулась и склонилась над Марией, перегибаясь через резные перильца.
– Милая моя, драгоценная, не плачь! Не плачь, умоляю тебя! – жена ласково улыбнулась сквозь слезы, словно рассчитывая, что ее уговоры успокоят дочь, но покрасневшее от рыданий лицо Марии не изменилось – она только закричала еще громче.
– Лотти, сейчас придет няня, дай им поспать, – полковник осторожно обхватил жену поперек талии и оттащил от колыбельки, – пойдем, я налью тебе воды или вина...
Лотти снова заплакала и начала оседать на пол – Ирвин Руэри уже тысячу раз это видел – безумную, вывернутую наизнанку трагедию Шекспира с единственной актрисой, которая никому не давала вставить и слова. Заломленные руки, спутанные волосы, бессвязные причитания и жалобы – на «детей, что не любят свою мать», «слуг, что ненавидят хозяйку» и «тебя, я ведь только твоя шлюха, правда?». Фразы менялись, но смысл оставался прежним – пару раз он пытался залепить жене оплеуху, но это приводило только к новым потокам слез и растягивало представление до бесконечности. Но хуже всего была искренность – в такие моменты Лотти и правда желала избавиться от детей и мужа, только чтобы потом, оправившись и приходя в себя в мягкой постели, прошептать:
– Ты любишь меня, Ирвин? Если не любишь, то я умру! Ты любишь меня? Трахай меня сколько угодно, только не оставляй меня!
Наверное, смерть родителей все же повлияла на девочку слишком сильно, так, что теперь уже женщина боялась оставаться одна и всегда звала к себе на ночь служанок или Марту, если мужа не было рядом. А, может быть, ядом, что разъедал душу Лотти, был он – Ирвин Руэри? Ведь без него у нее гораздо реже случались припадки. Актрисе не хватало зрителя? Или он нарушил обещание и накликал на себя гнев господа?
– Ты любишь меня? – прикрывая покрасневшие от слез глаза, спросила она, позволяя мужу уложить себя в постель.
– Да, конечно.
Маленькие близнецы уже спали, уложенные и успокоенные кормилицей. Ночная тишина окутала дом, и кроме них с Лотти не спал только один человек:
– У мамы снова был припадок? – даже в неровном свете единственной свечи полковник видел лихорадочный румянец на щеках Фланна и его огромные испуганные глаза.