Трефовый лейтенант

      Кухулину не нужно было приподниматься на цыпочки и вытягивать шею, высматривая поверх мудреных дамских причесок и париков мисс Стеллу. Он и так хорошо видел ее нежную шею, открытые плечи и золото кудрей, подвязанное жемчужными нитями. Она как обычно цеплялась за Роке, оживленно крутя головой и стараясь впитать глазами каждое мгновение хрустально-сияющего вечера. Это не было похоже на то загадочное исступление, поразившее Кухулина в лабиринте, но искренняя радость невесты и ее воодушевление невольно заражали, и он чуть приподнимал уголки губ, предвкушая танец с ней.        Последние три дня в доме дяди царило спокойствие, почти переходящее в уныние – Роке вяло терзал клавикорд, Кэтрин читала, видимо, скучая без подопечного, днями и ночами пропадавшего на верфи, а мисс Стелла писала бесконечные письма неизвестно кому. Она начинала царапать пером, но, написав пару абзацев, комкала бумагу, пачкая пальцы чернилами, и выбрасывала листок. Кухулин мельком заглянул в один, но увидел только смазанное обращение к «милой, любимой, драгоценной госпоже Дрэйк». Что желала поведать наставнице мисс Блад, так и осталось для Кухулина тайной.        Фланн и Дези то вместе, то по очереди пропадали на «Сент-Джеймсе», следя за работами, и возвращались, разнося неощущаемый аромат морского ветра и вполне чувствуемый запах смолы, досок и железа.        Последним в дом возвращался Тернион, Кухулин даже не знал бы об этом, если бы не засиживался допоздна с торговыми делами. Сын всегда пинал двери и комкая, бросал камзол на кресло в малой гостиной, затем доставая откуда-то бутылку и делая пару глотков. Сначала Кухулин думал, что Тернион желает если не напиться, то хотя бы расслабиться после тяжелого дня, но суть его судорожных, заставляющих дергаться кадык, хлебков стала понятна после. Тогда, глядя из-за полуоткрытой двери Кухулин увидел, как Терри хватает опустевшую бутылку за горло и со всего маху бьет ее о стол. Несколько толстых осколков вонзились ему в руку, но он даже не поморщился, спокойно вытащив стекло и приложив кровоточащие пальцы к белой рубашке. Красные пятна расплывались на ткани, а Тернион снова и снова наступал каблуком на блестящие, с хрустом рассыпающиеся ошметки – жуткое впечатление еще некоторое время не отпускало Кухулина.        Он желал узнать, как сын выглядит утром и что он бьет тогда, но Терри уходил затемно, несмотря на просьбы Кэтрин не надрывать себя. Он не слушал никого, и это слегка пугало – немного найдется мальчишек, для которых не имеют значения ни голос отца, ни слова матери или возлюбленной.        Теперь, на празднике, Тернион хмурил черные брови, стреляя глазами в проходящих мимо него девушек, но ни одну он не приглашал на танец, молча хмыкая вслед особо симпатичным. Было ли это просто стеснительностью или так Терри доказывал мисс Линтон свое расположение – Кухулин не знал. Однако, высокий, одетый в черное на испанский манер, Терри привлекал внимание женщин – несколько совсем молоденьких девчушек шептались, то и дело поглядывая на него.        Кухулин, в общем, понимал сына – он тоже то и дело переводил взгляд, разыскивая Кэтрин среди гостей. Она единственная из собравшихся женщин была в сером – он не обратил бы на это внимания, не напоминай платье мисс Линтон доспех. Сшитое из блестящего материала, оно казалось бы совсем простым, если бы не воздушная белая ткань, окантовывающая вырез. Кэтрин не стала идти против традиций и приоткрыла плечи, весьма разумно решив, что тридцать пять – не тот возраст, чтобы скрывать ключицы и грудь.        Не это ли так подействовало на Терниона? Не это ли заставило его забыть об остальных женщинах?       – Ты прелестно выглядишь, – Кухулин поцеловал бывшей любовнице руку.       – Благодарю, – Кэтрин улыбнулась, – сегодня все так радостны и нарядны – одно удовольствие созерцать праздник.        Кухулину потребовалось сделать над собой усилие, чтобы не начать искать глазами мисс Стеллу.       – Да, замечательно. Тернион пригласил тебя на танец?        Кэтрин чуть помрачнела.        – Нет, не знаю, может быть, у него и не было таких намерений.        Кухулин сильно сомневался, но спорить не стал.       – Тогда я опережу его – не составишь мне пару?        «Менуэт, где партнеры лишь держатся за руки – невелика подачка после тех танцев, которые делали нас единым целым».       – С удовольствием, – мисс Линтон снова улыбнулась, ее взгляд потеплел, и Кухулин в который раз поразился ей. Каждая ее эмоция, каждое слово – все было выверенным, как идеально сыгранная роль.        Гости разыскивали знакомых, осведомлялись у полковника о здоровье, смеялись, а музыканты уже настраивали инструменты.        Менуэт всегда напоминал Кухулину переливчатые напевы птиц, то радостные, когда мелодия весело и плавно взлетала вверх, то тревожные, когда пара мрачных трелей разбивала всю беззаботность. Несколько шагов вперед, поворот, поклон – Кэтрин легко скользила, словно летя над полом, и подол серого блестящего платья качался вслед ее шагам. Кухулин даже спиной чувствовал настороженный взгляд Терниона.       – Послушай, я хотела бы кое-что сказать тебе... наедине, – когда их руки в очередной раз соприкоснулись, быстро проговорила Кэтрин, – сможем после танца выйти на балкон?       – Конечно, ты заинтриговала меня, – Кухулин попытался всмотреться в собеседницу, ища следы насмешливой улыбки или озорных искорок в глазах, но черты Кэтрин дышали обычным умиротворенным спокойствием, да и поклоны с поворотами не давали как следует изучить ее выражение. Эмоции мисс Линтон ускользали, как вода сквозь пальцы, как некий загадочный эфир, дающийся в руки одним лишь фейри.        Она даже не стала дожидаться окончания танца – легко выпорхнула из ряда кружащихся и раскланивающихся парочек, ловко спряталась в толпе, спеша уйти. Кухулин почти потерял ее, и наверняка потерял бы, если бы не знал, куда она направляется. Ему нелегко было идти сквозь гостей, не расталкивая их локтями – он то и дело извинялся, задевая кого-то, и раскланивался со знакомыми дамами. Он опасался нарваться на мисс Стеллу, которая наверняка надолго задержала бы его, заставив забыть о разговорах и сосредоточив внимание на себе одной.        Кэтрин уже стояла на балконе, прислоняясь к каменным перилам и слегка ежась от легких дуновений ветра. Закат еще не отгорел до конца и теперь последними лучами играл на щеках женщины, кровавыми всполохами отражаясь на полупрозрачной окантовке ворота и алым бликуя на платье.       – Красиво, правда? – задумчиво спросила мисс Линтон, рассматривая облака. – В Старом Свете закаты еще прекрасней и отгорают по нескольку часов...       – Да, – Кухулин кивнул, – особенно красиво, когда солнце отражается в озере или слепит на снегу. Глаза закрываются сами собой, но все равно завораживает.        Кэтрин отвернулась от созерцания неба и опустила голову, словно избегая смотреть на собеседника.       – Я хотела бы попросить тебя... – начала она, – ...может быть, это тебе безразлично... но я давно знаю тебя и ни за что не поверю, что в сорок ты стал жестокосердней, чем был в двадцать пять...        Кухулин заинтересованно приподнял бровь и сплел пальцы в замок, чувствуя, как соприкасаются массивные перстни.       – Попросить?        Он и правда не мог даже предположить какого рода просьба может быть у Кэтрин. Сколько наглости нужно иметь, чтобы обращаться за помощью к человеку, которого когда-то предал? Кухулин не считал себя злопамятным, но и христианским всепрощением блеснуть не мог. Конечно, они говорили о том, что теперь будут добрыми друзьями... но ведь добрые друзья не стараются оттолкнуть семьи друг друга от власти?       – Тернион захотел повидать Ирландию, Линдро много рассказывал ему о ней. Да и его имя, его происхождение, простое любопытство – все влечет его туда... – Кэтрин закусила губу.       – Ларк был в Ирландии? – невпопад спросил Кухулин, осмысливая фразу.       – Он оттуда родом, как и полковник Руэри, и ты. Черный ирландец... [1] Я думала, ты знаешь...        Он покачал головой.       – Откуда бы мне, я не задумывался о происхождении Ларка, – Кухулин вспомнил надменный, почти королевский профиль адмирала и внутренне содрогнулся, – так что у тебя за просьба?        Кэтрин опустила голову еще ниже.       – Ты ведь еще не решил, куда вы с мисс Стеллой поедете после свадьбы? И если вдруг ты отправишься на родину, то не мог бы ты присмотреть и за Терри?       – Ты думаешь, он согласится? – Кухулин едва удержался, чтобы не фыркнуть. – Он ненавидит меня и точно будет против.        Кэтрин подняла голову – ни торжествующей улыбки, ни злорадных насмешек – обычное спокойствие, ледяное и успокаивающе-теплое одновременно. Но Кухулин понял, что она вытащила козырь.       – Я могла бы поговорить с ним. Ради спокойствия Линдро и моего, думаю, он согласится потерпеть твою опеку и твое общество. Если ты действительно соберешься повидать родных, то, прошу тебя, возьми с собой Терниона.        «Может быть, тебе это безразлично. Не поверю, что в сорок ты стал жестокосердней, чем в двадцать пять, – Кэтрин словно говорила: – Тебе и сейчас есть дело до Терниона, пусть даже он сын Ларка».        Кухулин сцепил пальцы сильнее, отчаянно желая снять перстни и ногтями расцарапать старые шрамы, оставляя болезненные красные полосы. Совесть долго мучила его, сделав потерянного ребенка ближе. Да, он не любил Терниона, как любят отцы своих сыновей, да, он уже давно оставил надежду отнять его у Ларка. Но суметь искупить хоть эту вину, загладить грех, поняв, что Тернион не держит на настоящего отца зла... Отдать долг, камнем лежащий на сердце с тех пор как Кухулин узнал, что у него есть ребенок.        Кэтрин это поняла или просто поставила на то, что любовник не изменился? Будь Кухулину все равно, он бы забыл, он не спрашивал бы ее о Терри, не наблюдал бы за ним так пристально. Не привязанность, но ответственность и угрызения совести.        Кухулин кивнул.       – Хорошо, если Тернион согласится терпеть нашу с мисс Стеллой компанию, то я с радостью навещу родных и покажу молодой миссис Руэри красоты Европы.       – Спасибо, Кухулин, – Кэтрин с облегчением вздохнула, – я буду знать, что могу на тебя положиться.        Он смущенно хмыкнул.       – У меня было мелькнула мысль, что ты будешь отговаривать меня от свадьбы с мисс Блад... ты умеешь удивить.        Звуки нового танца хлынули на балкон – приглушенные, словно источившиеся о камень волны, они легко и ритмично накатывали на стоящих. Кэтрин мягко улыбнулась.       – С твоей стороны логично было предположить подобное, но нет – я не имела таких намерений. Я вижу, что ты нравишься мисс Блад, а мисс Блад нравится тебе – не вижу смысла разрушать вашу симпатию. Я не так жестока, как ты думаешь...        Кухулин пожал плечами и перевернул один из перстней камнем вниз.       – Это к лучшему, – только и сказал он, пропуская Кэтрин вперед, навстречу менуэтам и контрдансам.        Кухулин невольно кинул взгляд на ее спину и усмехнулся – отчего-то смотреть вслед мисс Линтон было приятней, чем в лицо. Даже не приятней – разумней. Верней. Взгляд вассала, следующего за своей королевой, взгляд пажа, идущего сзади. Тонкая талия, идеальная скромно-царственная осанка, серый металл платья в окантовке белого пуха облаков. Только глядя вслед, Кухулин понял, что Кэтрин в очередной раз обвела его.        Она мыслила, как полководец – «разделяй и властвуй». Римские сенаторы знали, что говорили – разделенные противники слабее вдвое, если не можешь их победить – разобщи, разнеси, отдали друг от друга.        Кухулин уедет в Ирландию, хоть и не собирался – он уедет, оставив дядю без помощника, без правой руки, без верного пса. Он уедет, искупая долг, довлеющий над ним восемнадцать лет. Он не может не уехать – слишком совестлив, благороден и глуп, слишком сожалеет о том, что потерял ребенка когда-то. Кэтрин хорошо знала его и рассчитала точно. «Разделяй и властвуй».        Кухулин улыбнулся – чуточку завистливо, восхищенно и зло – королева Катарина – идеал правительницы, тигрица из Форли. Она даже желания Терниона поставила на кон, вывернув все так, что нелепая мальчишеская блажь послужит выгоде. Было ли для нее хоть что-нибудь святое?

***

       – Ты будешь танцевать? – отец явно беспокоился, но вряд ли из-за пары танцев, скорей, из-за дурацких слухов, которые пойдут, если сын не пригласит на танец какую-нибудь девушку. Нелепицу любили придумывать всегда – про то, что молодой Руэри мужеложец или влюблен в загадочную незнакомку из Ирландии, про то, что он поклялся не смотреть на дам, пока не станет адмиралом – над всем этим Фланн в свое время немало посмеялся, успев позавидовать тем, у кого есть время на подобные басни. Но отец желал быть губернатором и видеть семью на недосягаемой для сплетен высоте, чему, увы, ни один Руэри пока соответствовать не мог. Один только брак Марии, и то, как быстро Дези после него ушел в море, вызвал много кривотолков.        «Капитан Бланко желает улучшить свое благосостояние» – шептались за спиной одни. «Молодой капитан давно нашел себе женщину из краснокожих, белокожая красавица ему только для вида» – вторили другие. Глупости расползались, как гонимый ветром мор, и только прошедшее время и безупречное поведение Марии заставили их улечься и затихнуть. Стать следующей целью сплетников Фланн отнюдь не желал.       – Я уже потанцевал и с мисс Джонс, и с мисс Блад, пока немного отдохну, – Фланн оправил камзол, – может быть, потом приглашу мисс Риверс... она действительно здорово изменилась, созрела...        Фланну было плевать и на мисс Джонс, и на мисс Риверс, и на всех молоденьких и еще совсем пустоголовых мисс, которые восторженно вздыхали по его званию лейтенанта и ореолу мужественности, что придавала работа в море. Да и мисс Риверс, несмотря на округлившуюся грудь и густо нанесенные румяна, все так же чудилась ему десятилетним ребенком.       – Ты ужасно равнодушен, – усмехнулся отец, – ладно уж, выбирай.        Фланн прикрыл глаза, пристукивая носком сапога в такт музыке. Он бы выбрал – может быть, не на этом дивном празднике, а на другом, как выбирал раньше. Может быть, не какую-нибудь только что оперившуюся девчонку, а взрослую женщину. Все его романы ведь начинались и заканчивались одинаково – полным крахом, долгами и тяжелым расставанием. Вся его влюбленность сыпалась в ад, чтобы сгинуть в его глубинах вместе с воспоминаниями о тех прекрасных и злобных созданиях, которые если не трясли из него деньги и подарки, то без конца изводили скандалами и требованиями.        Кто-то все время проходил мимо, и танцующие пары поворачивались и приседали ровно так, как и полагалось. Фланн хорошо видел немного смущенное лицо мисс Стеллы, которую держал за руку Дези. Его, казалось, совсем не смущало, что мисс Блад, надевшая туфли на каблуках, почти с него ростом – он выглядел куда как веселым, и, судя по то появляющейся, то исчезающей улыбке девушки, постоянно шутил.       – Разве в тебе не вызывает азарта мысль о женщине, которую можешь заполучить? – прервал размышления Фланна отец. – Многим мужчинам именно это не дает покоя – подобие некой охоты.        Фланну надоел разговор, и он ответил весьма равнодушно:       – Женщина не дичь, чтобы охотится.        Впрочем, и настоящая охота никогда не вызывала у него особого азарта – волнение приходило только когда он ставил на кон свои деньги, свои вещи и свое благополучие. Жизнь другого существа, даже зверя или птицы, никогда не привлекала его как ставка.        Отец покачал головой и отпил из бокала. Музыка сменилась более медленной, и теперь, в неверном свете множества свечей, окутанный романтично-печальной мелодией, он казался таким умиротворенно-старым, какими бывают девяностолетние деды.       – Я только недавно понял, что ошибся, отдав тебя в армию, а потом во флот, – негромко сказал отец, – если призвание не просто пустое слово, чтобы оправдать лень и безынициативность, то твое призвание в чем-то другом. Ты совсем не жесток и не азартен, равнодушен к дракам и почти равнодушен к женщинам, спокоен и вовсе не честолюбив – ужасное сочетание качеств для солдата или моряка, – он снова отхлебнул вина, – раньше я был молод и не понимал этого со всей ясностью, как понимаю сейчас.       – Не думаю, что мне сейчас имеет смысл что-то менять, – Фланн наклонил голову, рассматривая носки сапог, – тем более, если как ты говоришь – призвание... я не знаю, в чем мое призвание, если не считать, что я точно не художник, не музыкант, не поэт и не плотник. Наверное, на своем месте я не так уж и плох.        Противное чувство пиявкой шевельнулось внутри – детский протест против слов, что справедливы, но обидны. Не солдат, не моряк – никто – человек без талантов и призвания – на мгновение Фланну захотелось доказать отцу обратное, но это желание быстро захлебнулось под напором действительности.       – Я и не говорю, что нужно что-то менять, – отец оставил стакан и потеребил усы, – ты – лейтенант, и отлично справляешься со своими делами на «Сент-Джеймсе». Твое жалование, деньги от торговых дел семьи, даже небольшое состояние твоей матери – вряд ли тебе есть смысл беспокоится о будущем. Ты не адмирал и не полковник – но что с того? Если тебя это устраивает, то и мне нечего больше желать для тебя, кроме удачного брака. Женись ты на достойной девице, я бы спал с чистой совестью.        Наверное, это была похвала, или, по крайней мере, констатация его успехов, но Фланн еле удержался, чтобы не скривиться. Противное чувство колющей болью воткнулось поперек грудины – что-то в словах отца занозой заныло внутри, противно садня.        Фланн пожал плечами.       – В любом случае, я и не собираюсь уходить в отставку, – ответил он, – к чему ты вообще начал говорить об этом?       – Знаешь, как любят говорить мои ровесники? «Вспомнил себя в твоем возрасте – я был совсем не таков», – отец усмехнулся и сразу стал похож на себя – амбициозного, еще совсем не старого мужчину с выправкой и взглядом военного, – меня в молодости раздражала эта фраза, теперь же я ее понимаю. Я был ужасно честолюбив и горел, просто горел всем, что происходило вокруг – своей любовью к твоей матери, карьерой, переездом. Ты же гораздо спокойней...       – Просто другой характер, – заметил Фланн, – не всем быть одинаковыми... Поговори лучше с Марией – она ужасно честолюбива – спит и видит себя адмиральшей...        Отец хмыкнул.       – Мария разделяет взгляды мужа, как и положено хорошей жене. Даже не хорошей – идеальной – понимать, поддерживать, мечтать мечтами супруга.        «Тебе такой не досталось», – подумал Фланн, но благоразумно придержал свое мнение при себе.       – Пойду переодену сапоги, жутко жмут, – стремясь уйти от беседы с отцом, вывернулся он, – потом, наверное, еще потанцую.       – Иди, – ответной реплики от полковника не требовалось, но он слишком привык командовать и подтверждать приказы.        Музыка снова стала быстрой, почти тревожной – правда, кроме Фланна никто этого не заметил – пары снова сходились и расходились в нелепом танце, каждый четвертый такт кланяясь друг другу. Новые сапоги и правда поджимали, и, надень он их не на один вечер, это действительно раздражало бы. Но сейчас Фланн желал просто расслабится – в конце концов, если все празднуют и веселятся, разве он не имеет права на маленькую радость?        Погреб встретил его дуновением сквозняков. Отец тщательно следил за всем домом и еще до рождения Фланна нанял каменщиков и переделал помещение, чтобы убрать следы сырости и навсегда избавится от плесени. Теперь тут даже в самую ужасную жару царила прохлада, а сухой воздух щекотал ноздри. Здесь хранились самые изысканные вина, коллекцию которых исправно пополнял отец, иногда выставляя запасы на стол: благородный в своей простоте джин, мадера, приобретенная в день крещения Марии и Ирвина, настоящий ирландский виски, привезенный Кухулином в подарок дяде.        Фланн вытащил из деревянного шкафа бутылку – он не желал открывать бочонки, не имея намерения напоить большую компанию, а свою меру он прекрасно знал.        К виски он пристрастился еще в Англии – там его пили все, кто воротил нос от дешевого пива. Фланн не любил ни того, ни другого – почти все хмельные напитки имели отвратительный привкус, а крепкие еще жгли горло, заставляя кашлять. Сначала он пил, чтобы, по словам сослуживцев, «стать мужчиной», потом, чтобы немного расхрабриться и унять тоску по дому, теперь же просто ради ощущения легкого головокружения.        В малой гостиной было пусто, и Фланн со стуком поставил бутылку на круглый стол. Книжные шкафы молчаливыми стражами хранили покой комнаты, словно вслушиваясь в уютное потрескивание камина, который растопили специально для желающих отдохнуть гостей. Фланну понадобилось некоторое время, чтобы найти нож для бумаг, который Ирвин обычно использовал для писем, и отковырнуть им сургуч, а затем и пробку. Мерзкое жгучее пойло потекло по горлу, заставив на мгновение задохнуться, и медленным током тепла растворилось где-то в животе. Гадостно и глупо – Фланн никогда не понимал тех, кто смакует виски – он никогда не чувствовал ни «торфяного привкуса», ни «яблочных ноток» – только ощущение легкости, приходящее после, то, ради которого все и затевалось.        – Вот ты где спрятался, я-то думал, куда ты исчез... – даже потеряйся лейтенант в открытом море, Дези все равно бы его нашел.        – Отец... стал обращать мое внимание на разных девиц, я решил, что лучше будет посидеть здесь. А ты что, разве не танцевал?       – Эта кобылка – мисс Блад – совсем загоняла меня, я уже не так молод, – усмехнулся Дези, отбирая у Фланна бутылку и зачем-то заглядывая в нее, – я отвел ее к Кухулину и решил найти тебя – разве положено хозяевам пить, когда гости желают развлекаться?        Фланн отмахнулся и сел в кресло напротив камина, забрав бутылку назад.       – Ты прекрасно развлечешься без меня, считай, я оставил это на Ирвина, – он снова отхлебнул виски и сморщился.       – Тебя что, так расстроили предложенные полковником невесты? Так глупы или уродливы? – Дези облокотился на стол, стараясь заглянуть другу в лицо. Блики от потрескивающего огня плясали на его золотистых прядях, делая их почти бронзовыми, красивого медвяного оттенка – с таким обычно сравнивали то пойло, которым Фланн сейчас давился.       – Я пока не имею намерения вступать в брак, ты же знаешь... ты сам тянул с этим, несмотря на уговоры дона Хуана, – Фланн выпрямил ноги, наслаждаясь жаром камина.       – Да, нет смысла спешить, я так думаю, – Дези опять схватил бутылку, теперь рассматривая ее на просвет, словно пытаясь найти в темном мутном стекле ответ на какой-то вопрос, – но все же, ты чем-то расстроен?       – Нет, просто размышляю, – Фланн отчаялся вернуть виски и оставить его у себя, – знаешь, как юноши, когда им пятнадцать, думают, какую карьеру избрать – стать военным, как дядя? Или не умничать и развивать поместье, как отец? Или отправиться за приключениями в Новый Свет, как мистер Эрнандес?        Дези хмыкнул.       – Ты не думаешь, что такие размышления немного неуместны? У тебя есть капитан, у тебя есть Морриган, у тебя есть семья и команда – даже реши ты отправиться искать Эльдорадо – кто отпустит тебя? – он обернулся к камину и поболтал бутылкой, прислушиваясь к плеску внутри.       – Я просто размышляю, с философской точки зрения, – пожал плечами Фланн, – я не собираюсь уходить. Просто думаю, что... – он запнулся, фраза застряла в горле, обжигая, как виски до этого.       – Что? – Дези вернул другу сосуд, видимо, решив, что это сподвигнет его на разговор.       – ...что отец прав, и я зря провел все эти годы – в армии, во флоте, я ведь и правда желал уйти – когда-то – каждый день, каждый час, потом – пореже. Из меня не вышло солдата тогда, не выйдет и теперь, но довольно неприятно знать, что желаешь уйти – и некуда, совсем некуда, будто ты заблудился или вокруг пустота, – Фланн отхлебнул из бутылки.        Дези помолчал, вглядываясь в огонь.       – Я могу представить, хоть почти никогда не чувствовал подобного. Я всегда знал куда иду и зачем. Но почему ты думаешь, что так плох? Ты великолепно справляешься с обязанностями, ты не труслив, не глуп – что еще желать?       – Знаешь, говорят ведь – «призвание», – Фланн прикрыл глаза, прислушиваясь к потрескиванию огня, – погляди на Терниона – наблюдая за ним не скажешь, что это слово – пустой звук. Он живет своим делом, горит им, как бы это сказать... оно внутри него – как кости, как кровь... Я же... я просто делаю то, что скажут – я не живу этим, просто иду и делаю, потому что не знаю другого пути. И это отнюдь не просто мне дается, и особенно тяжело давалось вначале.       – Фланн, – в голосе Дези прозвенело сомнение – лейтенант хорошо знал эту его фальшивую нотку – густую, терпкую, как бас итальянского певца, непохожую на обычные, насыщенные смехом, интонации друга, – я все равно так не думаю.        Фланн снова отпил виски – привкус стал еще гадостней, словно вся хмельная дрянь жженым раствором осела вниз.       – Я просто скажу тебе: я не желал ехать в Англию, я желал остаться дома. А ты, напоминаю, сбежал сам! Поначалу я только и думал, как бы вернуться, и ужасно боялся – что я опозорюсь, что меня поколотят свои же, что нужно будет кого-то убивать, что я увижу, как мучаются умирающие кони, что кто-то застрелит меня!        Фланн замолчал и поболтал бутылкой – он не думал, что Дези полностью поймет его – друг мало чего боялся – он был стремлением, стремниной, потоком, он не терялся, даже выставляя себя в глупом свете и уж тем более не задумывался о смерти.       – Ты ведь пробыл там четыре года – разве нет? – Дези подтянулся на руках и сел на стол, совсем по-детски пиная каблуком дубовую резную ножку. Глухой стук сливался с треском камина и создавал какой-то странный уют, похожий на зиму в Англии, когда приглашенный в гости Фланн прятался от стылых ветров и снега в теплой протопленной комнатке.       – Да, и все четыре года я желал уйти. Полковник Уиллоби – я рассказывал о нем – тоже был обо мне невысокого мнения, он спал и видел меня подальше от своих людей, – Фланн заметил, как скривился Дези, – не думай, что я хотел уйти только из-за его неодобрения, нет. Меня... все просто выворачивало, не знаю, как объяснить. Помнишь детей Морригана?       Дези скривился сильнее – вряд ли, увидев сыновей контр-адмирала единожды, кто-то сумел бы их забыть – двенадцатилетние крикливые и наглые юнцы вовсюда приносили хаос и гвалт. Совершенно одинаковые с виду и драчливые, как молодые петушки, они то и дело сцеплялись друг с другом и с любым, кто осмеливался влезть в их спор или просто оказаться рядом. Даже их высокомерная мать не могла повлиять на них, бесконечно вступая с детьми в новые и новые перепалки. Один лишь контр-адмирал Морриган имел власть над своими буйными отпрысками, да и то, только будучи с ними в одном доме – в остальное же время неуправляемые мальчишки творили, что хотели.       – Помню, конечно, – Дези особенно громко стукнул о ножку каблуком, – посмотрев на них, я ужаснулся мысли, что был таким же отродьем. Но я, по крайней мере, был один. К чему ты их вспомнил?       – Они все время лезут в драку – вообще не задумываясь о том, нужно ли это. Особенно тот, что погромче... – Фланн нахмурился, силясь вспомнить, как зовут одного из близнецов – прозвище юнца въелось в язык и сознание, намертво вытеснив христианское имя, – ...ну, Хаунд. Ему драка приносит удовольствие, он бросается со всей страстью, с голодным бешенством! Помнишь, как он накинулся на Крофта из-за какой-то ерунды? Кто-то говорит, что это такой возраст, но даже сам Морриган так не считает. Я всегда терпеть не мог драться и не любил, когда меня задирали. Может быть, это неплохо для лейтенанта, который должен быть как можно хладнокровнее, но для меня тогдашнего это было губительно – среди бывалых или молодых, но желающих выслужиться вояк, я торчал кривым, сломанным крылом.        Фланн замолчал, рассматривая перемещающиеся дрожащие желто-зеленые блики на бутылке. Дези задумчиво побарабанил пальцами по столу.       – Я все равно не согласен с тобой. Ты не бешеный кусок гнева и не был таким по малолетству – и что с того? Разве дурно, что ты не несешься куда попало, очертя голову? – друг снова принялся стучать каблуком о ножку стола. – Мы не в Скандии во времена легендарных викингов, не обязательно быть берсерком, не так ли?        Фланн пожал плечами.       – Может быть... но все-таки я считаю, что военное ремесло не для всех, и уж тем более, не для тех, кого от этого выворачивает, – он прикрыл глаза, – а меня выворачивало, на самом деле выворачивало, в самом наипрямейшем смысле этого слова.        Фланн снова взял бутылку, и на этот раз Дези не стал ни отбирать виски, ни как-то еще препятствовать другу, только молча покачал головой.       – Многих выворачивает поначалу, я помню, какими замурыженными и забитыми были те маменькины сынки, которые пришли на «Сент-Джеймс» примерно в одно время с нами, я забыл их имена... – друг досадливо скривился и щелкнул пальцами, – ... как их там, черт! И в отличие от тебя, они исчезли из флота быстро, за последние десять лет я ничего о них не слышал, иначе не забыл бы. Дряблые, жалкие мальчишки! Отчего-то даже воспоминания о них слегка омерзительны, на словах-то они были ого-го! А на деле... – Дези усмехнулся.       – Обычное хвастовство, – Фланн сморщился от крепости глотка, – Дик и Джеймс их звали, Ричард Хартман и Джеймс Фрауд, кажется. Да, я о них тоже не слышал уже давно. И поверь, я держался лучше них, только потому что уже прошел через разлуку с домом, дисциплину и выстрелы в Англии, наверное, поэтому тебе и показалось, что я ужасно спокоен. На самом деле мне было не намного лучше, – Фланн поднял бутылку, поднося горлышко к самым ноздрям и до покалывания в горле вдыхая резкий пряный запах, – я каждое утро хотел уйти и каждый вечер оставался. Ты и Морриган – вы были единственным, что держало меня на корабле. Ни качка, ни подвесные койки, ни работа или желание выслужиться – ничто не вызывало желания остаться. Но я думал о доме, о том, как «обрадуется» отец, разочаровавшись в своих планах насчет меня, о том, что идти после этого мне все равно особо некуда, и я оставался еще на одну ночь. Будь капитаном кто другой, или не относись Морриган ко мне с таким терпением и пониманием... не говори он со мной так, будто я должен быть на «Сент-Джеймсе» и нигде больше, не обращайся он со мной так же, как со всеми остальными – бывалыми моряками, я бы ушел... – Фланн поболтал бутылкой.       – А я? – Дези перестал качать ногой, пиная стол. – ты сказал «ты и Морриган». Я-то что такого сделал для тебя? Даже сейчас... как бы выразиться... да что там... даже сейчас я далеко не так чуток и умен, как Морриган, что уж говорить о восемнадцати годах! Наверное, я все время поддевал тебя! – друг коротко фыркнул, словно вытолкнув из себя смешок.       – Ну... ты... – Фланн и сам не мог точно сказать, как именно удерживало его на корабле общество Дези, – ...наверное, то, что мы сдружились...        Дези всегда был скор на язык и редко считался с чужими чувствами, особенно в восемнадцать, когда он только освободился от опеки и наставлений своей нежной матери и оказался между приказами Морригана и сухопутными маменькиными сынками. Наверное, он тоже чувствовал себя не слишком уютно, оттого и накидывался с язвительными шутками на каждого, кто как-то не мог угодить ему, и к одному лишь Фланну не вязался со своими поддразниваниями. Даже спустя тринадцать лет Фланн не смог бы ответить – почему. Просто Дези с самого начала, с самого первого и ничего не значащего разговора, относился к Руэри как к равному. Видел ли он в нем нечто большее, чем испуганного желторотого растяпу?        Дома Фланна никто не ждал – ни отец, желающий видеть первенца мужчиной, ни мать, мучившаяся болями и не имевшая времени даже на близнецов, ни братья или сестры – либо слишком юные, либо за время службы Фланна в армии успевшие отдалиться от него. Морригану же нужны были еще одни руки и не самая бестолковая голова, а Дези каждое утро будил приятеля звонким смехом, бесящим Дика и Джеймса, и болезненным тычком в бок. Наверное, Бланко, оторванному от любящей семьи, просто нужен был друг, и он нашел его в спокойном, принимающем его выходки Фланне.       – Мы быстро спелись, да? – Дези усмехнулся, видимо, тоже вспомнив то время. – И Морриган, по-моему, был этим доволен, насколько он вообще может быть чем-то или кем-то доволен. Если, конечно, держать в уме, что он совсем не желал набирать себе разных бестолковых вздорных юнцов.       – Я был скорее бестолковым, а ты скорее вздорным, – не удержался от ехидства Фланн.        Дези рассмеялся и глухо щелкнул по бутылке в руке друга.       – Скорее, мы оба были хороши, я хотя бы не старался проиграть как можно больше денег, я вообще не играл.        «Потому что тебе не присылали денег – мысленно уточнил Фланн, – вернее, ты не брал.»        Хуан Бланко присылал расписки и передавал значительные суммы, он уже тогда был богат и не жалел денег для сына, на зависть другим морякам и Фланну, которого отец не желал баловать, тем более, зная склонность последнего к азартным играм. Но Дези не брал ни монетки сверх скромного жалования канонира, ни единого песо. Он так и не простил своего отца, даже став старшим канониром, а потом и шкипером. И в этом нелепом показном протесте, в этом нежелании Дези принимать помощь, Фланну чудилось что-то одновременно детское и невероятно волевое.        Полено в камине треснуло и с хрустом разломилось напополам, вытолкнув из себя сноп пламени и обнажив мерцающее жаром нутро. Друг снова побарабанил пальцами по столу, бросив алчный взгляд на кочергу. Наверное, он желал ударить по остаткам тлеющей деревяшки, выбивая новые и новые искры, растаптывая пламенеющее полено до звенящих от жара углей, но поленился слезать со стола и только вздохнул.       – Все же я не считаю тебя неподходящим для этого ремесла, – сказал Дези, отведя взгляд от камина, – ты из тех людей, которые на любом месте становятся необходимыми. Опора – вот кто ты, надежный столп для любого, кто попросит о помощи.        Фланн отхлебнул еще виски. Еще несколько дней назад друг играл с ним на удары, а теперь убеждал в его полезности. Наверное, Дези просто решил, что Фланн плюнет на свой долг перед семьей и Морриганом и уйдет, и постарался сделать все, чтобы удержать помощника. Лейтенант хмыкнул – он не ушел тринадцать лет назад, вместе с морской болезнью вывернув за борт свое желание вернуться домой, не ушел из армии, покорно терпя все придирки Уиллоби долгих четыре года. Разве мог он уйти сейчас, когда команда стала ему такой же близкой и привычной, как семья, а поддержка амбиций Дези превратилась в некий смысл жизни, став той пользой, которую он мог принести флоту и людям? Фланн давно перестал искать иной смысл, чувствуя потребность в нем только в пьяном угаре азарта, который его душу, обнажая тлеющую угольную сердцевину.       – Я рад такому лестному мнению, рад, что ты считаешь меня надежным, – он не знал, какого ответа ждет Дези, и что на самом деле чувствует он сам, кроме желания напиться сильнее, – просто иногда я завидую Терниону, такому молодому, слитому со своим делом, горящему им. Черт побери, он ведь днями и ночами пропадает на верфи! Мне бы такое стремление!        Дези хмыкнул.       – Так можно быстро сгореть, стремление стремлению рознь. Когда я только пришел во флот, я тоже отчаянно желал выслужиться, показать, что все канониры просто драят пушки, а я ого-го! Теперь же...       – Теперь ты хочешь быть контр-адмиралом, всего лишь контр-адмиралом, – не удержался и перебил Фланн, – все капитаны просто отвечают за корабли, а ты ого-го!        Дези засмеялся, рвано и будто захлебываясь.       – Раньше я желал что-то доказать другим, теперь, в первую очередь, себе, – успокоившись, ответил он, – «никто не знает всех твоих ошибок так, как ты, и ты должен выдерживать оценку самого строгого судьи – самого себя» – так, кажется, говаривал наш капитан Морриган?        Фланн потер донышко бутылки, обводя подушечками пальцев легкие шероховатости. Он готов был ручаться, что действительно где-то уже слышал подобную фразу, но принадлежала ли она Морригану или кому-то из античных философов, он не знал. Выдерживал ли он свою оценку?        Виски уже начал саднить в горле, как простуда, но в пальцы покалывало нежное тепло, приятно стуча в сердце и делая тело легким. Ради этого Фланн теперь пил, давясь крепким пойлом и кривясь после каждого глотка.       – Дези, ты помнишь, как первый раз убил человека? – спросил он, прикусывая горлышко бутылки и ощущая языком прохладную стеклянную гладкость. Почему-то за все время их знакомства Фланн никогда этим не интересовался. Первая женщина, первое жалование, первое плавание – все это они знали друг о друге, и теперь, вспомнив одержимых дракой детей Морригана, лейтенант пожелал узнать, всегда ли Дези был подобен им, или это служба на корабле Хуана Испанского сломала его? Было ли это его призванием?        Дези улыбнулся – не по-обычному хищно и совсем не насмешливо – тепло, словно вбирая серыми глазами медовый жар камина, и смакуя его, как грог.       – Да, я помню. Это странно, но я помню очень хорошо весь тот день с утра и до самого вечера, – желтые блики огня плясали на его лице, искажая выражение от ласково-мечтательного до злобного, – тогда дон Хуан подарил мне пистолет и свой старый камзол, он попросил донну... мою мать перешить его для меня. Камзол был таким роскошным, таким красным, с золоченым шитьем по вороту и рукавам! Боже, какой красивой, какой великолепной казалась мне эта поношенная тряпка! Мне было около четырнадцати, и дон Хуан сказал, что дарит его мне за отличную работу. Как я был горд тогда, каким петухом вышагивал, натянув камзол поверх протертой рубашки. Босые пятки, драные штаны и алый камзол – я мнил себя королем, и даже не так злился на Роке, которому дон покупал новые вещи... И пистолет – настоящее событие для четырнадцатилетнего юнца, который помогает драить пушки! Я носился с ним весь день, как с величайшем сокровищем, я благоговел перед ним, как перед самим доном Хуаном... – Дези сделал паузу, словно стремясь отыскать в огне те давние воспоминания, – ...я ведь называл его тогда «капитаном», долго, очень долго, пока это словно не перестало ассоциироваться с ним. Даже капитан Морриган был для меня просто Морриганом... я отвлекся? – друг расстегнул пуговицы камзола – золотые, с вычурным узором в скандинавском стиле. – А потом мы наткнулись на испанский торговый корабль. Он даже был прилично вооружен, хоть и шел без конвоя. Тогда мы взяли богатую добычу, а мне разрешили поучаствовать в абордаже, и я застрелил какого-то мужчину из новенького пистолета. Только попал неудачно – в горло – кровь брызнула на меня, а я стоял не так далеко, и мне пришлось потом долго отстирывать драгоценную одежку, – Дези закрыл глаза, – дон Хуан тогда хмыкнул – одобрительно, скорей всего, а донна... мама потом долго смотрела на меня, так настороженно, так тревожно...       – Наверное, волновалась за тебя, раз ты полез на абордаж, – предположил Фланн.       – Скорей всего. Думаю, я, как любой сын, доставил ей немало хлопот, – друг пожал плечами, – почему ты спросил про это?        – Ну... – Фланн прижал бутылку к груди, – ...стало любопытно, что ты чувствовал, впервые совершив смертный грех.        Дези помолчал, блики будто просачивались в его глаза, делая их то карими, то серо-желтыми. Непривычно ссутуленная спина, сцепленные в замок руки, прямой, но направленный куда-то внутрь взгляд – Фланн знал Дези достаточно, чтобы разглядеть во всем этом ярость. Подавленный гнев? Отблеск чего-то иного?       – Страх, – глухо ответил друг, – совершая сей смертный грех, я чувствовал лишь страх, что запачкаю новый камзол.        Музыка из зала не доносилась до тихой гостиной, не было слышно даже шагов проходящих за дверью гостей, только огонь сыто потрескивал в камине.       – А ты что чувствовал? – помолчав, спросил Дези. – Ты наверняка раскаивался, правильно? Ты ведь не ходил с малолетства с пиратской шайкой.        Фланн взболтал остатки виски – напитка заметно поубавилось, но блаженная пьяная радость так и не пришла.       – Да, – ответил он, – и это было самое нелепое убийство в моей жизни – самое первое и самое нелепое. Наш полк стоял на границе с Шотландией – тихое место в тихой стране, рядом с каким-то мелким поселением, куда расквартированные солдаты бегали за выпивкой и шлюхами. Естественно, мы не вели никаких боев, ничего вообще - Уиллоби просто гонял новичков, видимо, желая показать всем свои успехи в обучении свежей крови и стать генералом, ха! – Фланн сделал глоток. – Мы разбили некое подобие лагеря и выставили часовых, я дежурил перед рассветом – в самое мерзкое время, когда больше всего хочется спать. К нам и правда иногда приходили шотландцы – горские парни, желающие повыделываться и показать издали «хилым англичашкам» неприличные жесты. Их даже иногда гоняли – руганью и пальбой в воздух...        В ту ночь я уныло пялился в темноту с ружьем наперевес, когда ко мне подошел сам полковник Уиллоби и начал расспрашивать про мою мать... он знал ее до переезда в Новый Свет, и, как я понял, еще тогда был против брака моих родителей. Он все время намекал, что я совсем не похож на отца, и взял от матери хилое сложение и вялый нрав... Я отбрехивался, не желая нарываться на ссору, а потом заметил кого-то, крадущегося к лагерю.        Фланн замолчал, рассматривая бьющийся, мерцающий жар углей.       – И ты выстрелил? – Дези повернулся к другу, с любопытством наклоняя голову.       – Не сразу. Я хотел пальнуть в воздух и напугать этого кого-то, но Уиллоби велел выстрелить по ногам. «Красться может только вор, – сказал он, – а воров нечего жалеть.» Я прицелился, но ружье дрогнуло... я попал в легкое, когда к «вору» подошли, он уже даже не хрипел.       – Это был правда вор? Или шотландец? – Дези снова начал качать ногой, стуча каблуком по ножке стола.       – Это оказался мальчишка из поселка. Черт знает, что он делал в лагере – рассказать он уже не мог. Кто-то из местных начал возмущаться, но Уиллоби их быстро заткнул – «любой, прокравшийся в военный лагерь, считается врагом» – как-то так. «В бою будешь так палить, Руэри, придурок ты безрукий» – вот и все наказание, доставшееся мне. Я потом долго думал о том мальчишке, о том, зачем он пришел, почему крался. Перед глазами стояло его лицо и рот с запекшейся кровавой пеной.        Фланн не стал рассказывать, как он потом не мог есть, как хватался за дерево, когда его выворачивало бесцветной жидкостью, так часто, что начинало болеть горло, как дрожали каждый раз руки, когда он брался за ружье.        Он долго еще стрелял совсем дурно, пока капитан Морриган не поставил ему руку.        «Не прячься за пистолетом и не отшатывайся от него во время выстрела – это твое оружие, а не щит и не змея».       – По твоим рассказал, полковник Уиллоби – настоящий полудурок, почему отец не перевел тебя в другой полк? Наверняка у него были еще друзья в армии, – Дези наклонился, чтобы почесать ногу и чуть не упал со стола, с трудом успев наклониться назад и удержать равновесие.       – Он и перевел, к Морригану, поближе сюда. Причем, Морриган даже не был его близким другом, они познакомились уже здесь, и отец быстро оценил его организованность и ум.        Дези хмыкнул, саркастично и громко, с непередаваемым выражением лица, которое будто бы говорило: «кто вообще может усомниться в Морригане?»       – Тогда тебе повезло, – друг спрыгнул со стола, – ты не пойдешь танцевать? Я бы посидел здесь с тобой еще немного, но, наверное, побуду в зале еще немного и пойду спать. Что мне танцевать, если рядом нет моей душки-Марии? Ты идешь?        Фланн был ровно в том состоянии, что не мог уже ни спать, ни развлекаться. Он недостаточно устал и напился, чтобы завалиться в постель, но уже достаточно выпил, чтобы хмельной запах и опьянение могли помешать ему общаться с гостями. Прослыть пьяницей о не женлал, поэтому склонился к отдыху.       – Я посижу здесь еще немного, а потом пойду лягу.       – Ну хорошо, – Дези ловко обернулся вокруг себя, будто уже танцуя, – спокойных тебе снов! – он подхватил полы камзола, изображая барышню, и проскользил к дверям.       – Дези... – Фланн обернулся, отчего голова тут же закружилась сильнее и мир вокруг мутно качнулся.       – А? – друг остановился, все еще шутливо придерживая «платье».       – Ты когда-нибудь хотел уйти из флота или с корабля твоего отца? Море никогда не надоедало тебе?        Дези отпустил полы камзола и подвигал головой, вытряхивая из воротника зацепившиеся за кружева волосы.       – Нет. Я вырос в прибрежном захолустье и с двенадцати лет хожу на корабле. Море... мне сложно представить жизнь без него, хоть я и знаю, что она есть. Море всегда было рядом, оно – моя карьера, мой хлеб, то, что делает меня мной. Нет, я никогда не хотел уйти.       – Понятно, – Фланн задумчиво кивнул.        – Фланн, – словно стремясь оставить последнее слово за собой, обернулся Дези, – ты сказал – мы с Морриганом были единственным, что держало тебя на «Сент-Джеймсе». Что держит тебя теперь?        – Я не знаю, – честно ответил Фланн, – спокойной ночи.        Друг отвернулся.        – Спокойной ночи.        Дверь за Дези захлопнулась. Огонь тихо пощелкивал остатками дров, все больше и больше смиряя свое пламя. Ему нехватало пищи, и голодный вой углей давил оставшиеся светлые языки.        Фланн, даже не поморщившись, отпил глоток и с размаху швырнул бутылку с остатками виски в камин. Пламя довольно взревело, моментально вспыхнув и закоптив и без того темные стеклянные осколки.