Родная кровь

      Руки у Беллатрисы неприятно тянуло, когда она в очередной раз переложила «Военные хроники» с места на место, но она все равно упрямо проделывала это каждый день. На днях она по рассеянности от очередной бессонной ночи, на протяжении которой корпела над злосчастной книгой, забыла наложить на входную дверь своей комнаты дополнительное заклинание. Чтобы затем обнаружить диковатого Альбуса с пугающим колдовским отблеском в зеленых глазах, усердно рывшегося в ее вещах. В этот момент он больше походил на нее саму, безумную и раздраженную бестию, а никак не на самого себя. И уж тем более, не на ее родного брата, который бы педантично разложил весь ее бардак по полочкам, между прочим, даже не взглянув на содержимое некоторых трактатов. Беллатриса недовольно скривилась и с силой тряхнула головой. Волосы, неряшливо собранные в пучок, тут же рассыпались густыми волнами по плечам, а кружка с кофе в правой руке опасно накренилась.       — Кто позволял тебе рыться в моих вещах, Альбус? — едва ли не прошипела Поттер и мысленно отдернула себя. Главное — держать все под контролем. Пусть девушка и не чувствовала в себе былой тьмы, которая так часто застилала разум при любой вспышке гнева, лучше лишний раз не рисковать. Тем более, что Трис этого мира явно не стояла на учете в Святом Мунго. И потому… что здесь не было отца. Того Гарри Поттера, который бы перегрыз любому глотку за собственных детей, попади они в передрягу.       — Я все еще жду ответа, — предельно холодно отрезала Трис и ненароком завела свободную руку за спину. Запасная палочка, скрытая в рукаве серого свитера, опасно потеплела. Конечно, она не собиралась серьезно калечить брата, тем более, навряд ли бы Альбус — один из сильнейших боевых магов — ей это позволил. Кроме того, Беллатриса не в совершенстве владела левой рукой, в отличие от своего отца. Именно он, внимательный, но строгий учитель, заставил всех своих детей хотя бы немного натренировать вторую руку. Признаться честно, тогда Трис не видела в этом особо смысла, но сейчас…       — С каких пор ты скрываешься от меня? — хриплый, едва различимый шепот брата заставил Беллатрису нервно вздрогнуть. Не от страха, нет, а от вполне объяснимой горечи, которая осела где-то на корне языка. Парселтанг. Он говорил на парселтанге. Языке, о существовании которого волшебница, к своему стыду, уже успела позабыть, живя в месте, где не было ни то, что ни одной темной твари, а даже простой кошки. Языке, на котором, как она думала до этого момента, никто в семье Поттеров не разговаривает. Выходит, либо она просчиталась, либо у их отца из этого мира все же был дар от Волдеморта. Ошеломленная, она безмолвно открывала и закрывала рот, как выкинутая на берег рыба, не в силах сказать что-либо вразумительное. И это было огромной ошибкой. Заминка девушки, судя по резко сузившимся, как у змеи, зрачкам и нервно дернувшимся рукам, была растолкована неверно.       — Трис, почему ты молчишь? Разве тебе не нравилось разговаривать со мной на нашем общем языке? — глухим шепотом спросил Альбус. На его лицо, перекошенное опасной гримасой почти физической горечи, было больно смотреть. — Что с тобой произошло, Трис? Ты ведешь себя крайне странно с самого начала каникул. Нарычала на маму, вечно сидишь, запершись в комнате, и ни с кем не хочешь общаться, но самое обидное, — ты избегаешь меня. Постоянно дразнишь своими долгими и игривыми взглядами, а потом с каменным отчуждением захлопываешь дверь прямо перед носом! Чем я провинился перед тобой, Трис?! Я не понимаю! Ты хоть знаешь, как я хочу прикоснуться к тебе? Обнять и не отпускать, зарыться носом в твои пушистые волосы, как раньше… — на последней фразе голос Альбуса надрывно дрогнул; казалось, юноша задыхался. Постоянно хватался руками за горло, коротко царапал его ногтями и сжимал так, что на чувствительной коже постепенно распускались синяки красными цветами. Беллатриса внезапно почувствовала, как к горлу подступил непонятный ком, кончик носа кололо сотнями маленьких невидимых иголок, а глаза противно зажгло. В груди колючим клубком свернулся необъяснимый трепет. Девушка вполне осознавала всю трагичность ситуации, но, к огромному сожалению, не могла ничего поделать. Судя по всему, этот разговор зрел у Альбуса очень давно.       Альбус, медленно моргнул, рассеянно посмотрел на младшую сестру, а затем словно бы очнулся. Нервно дернул плечами, пытаясь скинуть с себя ореол жуткого безумия, взгляд зеленых глаз на мгновение стал чуть светлее, но, впрочем, потемнел так же внезапно и быстро. Поттер даже невольно подумала, что внезапная перемена Ала ей только показалась. Молодой человек отчаянно растрепал свои чернильные волосы, сдул со лба мешающую челку и сделал два неуверенных, но широких шага по направлению к Беллатрисе. Его вытянутая рука чуть дрожала, а кончики пальцев хватали только мерзкую, холодную пустоту. Сейчас Альбус был похож на слепого пророка, о которых девушка читала в одной из отцовских книг. Ослабший и медлительный, как зомби, маг выглядел пугающим. До дрожи и иррационального ужаса, который Беллатриса испытывала прежде лишь от длительного сеанса воспоминаний о Второй магической войне.       Беллатриса неосознанно отпрянула назад. Ее взгляд судорожно заметался по темной комнате в поисках какого-нибудь предмета, на который можно было бы ненадолго отвлечь внимание старшего брата, однако, как назло, ничего стоящего не находилось.       — Трис, — заискивающе позвал Альбус. — Подойди, пожалуйста. Ты же знаешь, я не обижу тебя, никогда.       — Нет, — безапелляционно отрезала Беллатриса. Жестко, властно, так, как умела только она. В ее черных глазах постепенно разливался знакомый мрак, по венам каленым железом текла магия, распирая изнутри и заполняя, на первый взгляд, хрупкое тело. Девушка неловко отставила кружку в сторону, на старый пыльный комод, заваленный книгами и покрытый коркой старых кофейных пятен, а затем все-таки уверенно вскинула руку с изогнутой палочкой.       — Покинь мою комнату, Ал. Пожалуйста, — ядовито передразнила Трис и чуть склонила голову набок. Жест, полный притворного презрения и сожалеющей ненависти, должен был оттолкнуть брата, но, судя по хищной улыбке, которая сама по себе расползлась на лице Альбуса, все вышло с точностью наоборот.       — Беллз, давай поговорим. Просто поговорим, и я уйду, — юноша приближался к девушке мелкими, отрывистыми шажками, вскинув руки в, казалось бы, примирительном жесте, однако цепкий взгляд Трис сразу же разглядел боевую напряженность, сковавшую кисти и плечи брата. — Давай так, я положу палочку на комод, чтобы ты не сомневалась в моей искренности. Хорошо?       Сонм фальшивых улыбок, которым по очереди наградил ее Альбус, заставил Беллатрису зябко передернуть плечами и следить за действиями дражайшего брата еще тщательнее. Девушке даже казалось, что в ней медленно, но верно, просыпались отголоски старых боевых навыков мадам Лестрейндж, ее опасная, хищная ярость, жажда крови, отголосок желания погони с шальными боевыми искрами, срывающихся с палочек и со скоростью звука проносящихся над головой. Ее военный инстинкт, который был заложен еще в предыдущей жизни, принюхался голодным зверем, поднял косматую голову и оскалил пасть, в которой желтел ряд крупных, окропленных старой кровью зубов. Альбус под внимательным взглядом совсем не растерялся, неспешно завел всего одну руку за спину, ближе к заднему отделу ремня, где был прикреплен держатель с палочкой. Послышался глухой звук извлекаемого инструмента, показавшегося в полной тишине до ужаса громким, и, мгновением спустя, чуть нервный юноша отбросил его прочь. Беллатриса на автомате проследила взглядом за полетом палочки, малодушно решив, что брат, ее любимый внимательный Альбус, ничего ей не сделает, но это стало роковой ошибкой. Казалось, он только этого и ждал, — кинулся к ней шальным штормовым ураганом. Юноша бесновался по комнате, словно одержимый демонами, и Беллатриса едва успела выставить вокруг себя простенький, но весьма крепкий щит. Вокруг Альбуса плотным роем клубилась тьма, холодная, неприветливая, словно бы живая. Она с ломким визгом, металлическим перезвоном пугающих голосов что-то ласково нашептывала юноше, пропускала через свои невидимые пальцы чернильные пряди, ласково мурлыкала, ластясь, как большой пушистый кот. Бледное лицо Альбуса с редкими черными прожилками-венами, которые раскинулись на щеках мелкой сеткой, невольно отталкивало. От ярких изумрудных глаз осталось только жалкое воспоминание, — белки, радужка и зрачок, все превратилось в сплошное кромешное месиво.       Щит Беллы трещал по швам, кое-где уже начали образовываться глубокие трещины от огромного напора тьмы. Одно из клубящихся обсидиановым туманом щупалец нервно дернулось и с ужасающей скоростью бросилось к девушке. Она едва успела отскочить в сторону, когда первородная тьма с характерным грохотом пробила стену ее комнаты. Щупальце мерзко заверещало множеством переливом, потянулось обратно по полу, чуть ослабленное, но не менее опасное. По паркету и жалкой тряпке, что осталась от ворса ковра, вслед за непонятным чудовищем тянулся багряно-черный след. Местами в липкой субстанции в предсмертной агонии извивались крупные черви.       Беллатрису сковал ужас. Руки онемели и мелко дрожали, не в силах поднять даже палочку, чтобы выставить хоть какую-то жалкую защиту; в голове гаденько звенело, а все мысли с громким треском лопнули, как натянутые гитарные струны. Ноги подозрительно обмякли, словно разом лишились всех костей, и девушка в любой момент могла рухнуть прямо посреди комнаты. В груди и животе клубами свернулся страх, сжал внутренности стальной рукой с такой силой, что, казалось, и саму Трис начнет выворачивать кровавыми ошметками. Она слышала, как кто-то закричал, и только спустя пару бесконечно долгих и мучительных мгновений поняла, — это ее вопль. Она впервые была в такой панике, что совершенно не могла с собой совладать. Дрожь никак не желала оставлять тело, а рассудок хотя бы немного соображать. Трис видела обскура впервые, причем настолько уродливого и, черт возьми, такого прекрасного в своей гротескности, что становилось тошно. Вместо ее брата перед ней застыл монстр с изломанными под немыслимыми углами конечностями, кишащий кровавой живностью, что с огромным удовольствием пожирала темную плоть. От тела Альбуса не оставалось ничего, кроме перекошенного маской сумасшествия лица и совершенно безумных, затянутых поволокой глаз.       — Отец! — душераздирающий выкрик, казалось, разнесся по всему Гриммо. Ему вторил громкий, содрогающий стены рев обскура. Беллатриса звала отца инстинктивно, по старой привычке, точно уверенная, — он всегда спасет свою дочь, вытащит ее из любой передряги, поможет. Однако Гарри Поттера здесь не было. Эта зловещая мысль пришла к девушке слишком поздно, когда оцепенение полностью завладело телом.       Волшебница чувствовала, как ее саму на мгновение укрыла старая, проверенная опытом чернота, как хорошая подруга или самоотверженная мать. Очередной выброс энергии пришелся именно на эту импровизированную препону; она содрогнулась под напором чужой мощи, но все же устояла, практически ничем не уступая. Когда дьявольская сила отступила, а по инерции зажмурившаяся Белла открыла глаза, мир плясал перед глазами яркими вспышками. Расколотые линзы очков никак не улавливали слишком быстро меняющейся реальности — в комнате слышались испуганные выкрики, юркими молниями искрились разные заклинания и мелькали неясные силуэты, в которых девушка никак не могла узнать собственную семью.       Она немного пришла в себя, когда почувствовала, как кто-то подхватил ее на руки и помчался в сторону выхода. Как только они вместе с неизвестным спасителем оказались в коридоре, последовала быстрая, но весьма грубая и болезненная аппарация. Трис впервые за долгое время почувствовала, как желчь подступила к горлу от перемещения, но все равно упрямо не отпускала футболки человека, который укачивал ее, словно маленького несмышленого ребенка, который прибежал к родителям — искать спасения от кошмаров. Беллатриса бессвязно звала отца и шептала путанные слова благодарности, ее руки жили отдельной жизнью — тянули жесткую ткань чужой одежды, цеплялись за руки и шею, до синяков сжимали крепкие плечи.       — Тише, Трис, успокойся, все хорошо, все будет хорошо, — успокаивающе произнесли где-то над головой подозрительно знакомым голосом Тедди Люпина. Трис наградила его коротким взглядом, но не увидела ничего, кроме смазанных черт. Особенно резким пятном выделялась чуть кудрявая белоснежная шапка волос. — Ты меня слышишь? Беллз? Мистер Малфой! Слава Мерлину! Скорее, мне кажется, у нее сильная контузия! — взбудоражено крикнул Тедд уже куда-то в сторону, а у Беллатрисы, казалось, на мгновение перехватило дыхание.       — У нее обычный шок, Люпин, надо лучше учить теорию, — как обычно, надменно фыркнул мужчина ледяным тоном, а затем девушка увидела столь родное и дорогое сердцу лицо. В этом мире у Драко Малфоя были коротко подстриженные волосы, высокомерный взгляд присыпанных пеплом глаз и неизменный хирургический костюм, на этот раз траурного черного цвета, почти в тон случившейся катастрофе. Беллатриса не сразу поняла, почему внезапно смолк голос колмедика и почему его лицо приобрело столь озадаченное, если не шокированное выражение.       Поттер тянула к нему раскрытые руки. Впервые за последний месяц из глаз нескончаемым потоком вырвались горячие слезы, из-за тоски по отцу, братьям, сестре и самому мистеру Малфою, из-за бесконечной усталости, страха и глухого отчаяния, которые волшебница испытала за все это время. Удушающая паника Беллатрисы отступила только тогда, когда крестный отец Альбуса наложил на нее отвлекающие и сонные чары, а затем вколол совершенно маггловским способом сильное успокоительное. Кажется, она даже уснула, крепко вцепившись тренированными в квиддиче пальцами в светлые волосы Драко. Когда Поттер пришла в себя, возле нее осунувшейся и уставшей тенью дремал Джеймс, неловко примостившись в узком кресле. Беллатриса неловко поднялась с кровати, собрала в хвост волосы, накинула на старшего брата тонкую простыню, взяла с тумбочки свою палочку и вышла из палаты. Внутри была пугающая пустота. Словно под империусом, она подошла к одной из санитарок и спросила, где она может найти кого-нибудь из своей семьи. Женщина только как-то непонятно покачала головой, наградила волшебницу скорбным взглядом и указала в сторону уже знакомого крыла обскуров. Пройдя нужный поворот, Белла снова наткнулась на работников Святого Мунго, которые и проводили ее до нужной палаты и коротко прояснили ситуацию.       «Синдром скрытого обскуризма с раннего возраста, шансов катастрофически мало».       Каждое слово вбивалось в душу ржавым гвоздем и ввинчивалось в мозг старых шурупом. У Беллатрисы гноилось сердце, заштопанное черными нитками за ее сравнительно недолгую жизнь уже несчетное количество раз. Ее душило какое-то глубокое, но непонятное чувство, такое, какое нельзя высказать словами, потому что подходящих попросту не существовало. Она сидела в крыле обскуров, унылом и тошнотворно белом, знакомая пациентка, и довольно-таки терпеливо ждала, когда Джинни наконец-то выйдет из палаты, в которой временно (по крайней мере, Трис надеялась на это) разместили Альбуса. Время ползло, испуганное резкой сменой лиц и, наверное, суровой грозой за окном. Оно, как тихий печальный старец, баюкало обскуров в Святом Мунго, а затем, словно помутнившись рассудком или, скажем, попав под мощный империус, превратилось в импозатную дамочку с яркими губами, которые кривились в издевательском оскалом. Беллатриса тяжко вздохнула, — все они здесь были узниками. А страхи и тревоги стали цепями. Стальными, крепкими, смертельными. Они все приросли к одному месту, пустили каждый в свою камеру глубокие корни, а их души — наброски и начальные штрихи прошлого — ускользали через них в вечность. Трис, к сожалению, слишком четко ощущала себя в этом безумии этаким дополнением, подходящим паззлом в чертовой картине. Колыбель ее собственного мрака пока мирно дремала где-то на глубине души болотным илом. Но только лишь до поры.       Трис удручающе покачала головой — парочка особо строптивых локонов, что не боялись ни гнева хозяйки, ни старых ножниц, ни режущего заклинания, выбилась из неряшливого хвоста. Ей вдруг сделалось тоскливо и необъяснимо горько. Она обняла себя дрожащими руками, неловко обхватила плечи, не зная, кого из ее настоящей семьи представить. Лицо отца почему-то подозрительно расплывалось перед глазами и стиралось из памяти, как грифельный след от карандаша, и это пугало. Черты лица терялись, сливались в единое пятно, без губ и носа, с лысым, блестящим, как начищенная лампа, черепом. Только глаза, яркие, смеющиеся, самые живые и добрые отпечатались на подкорке сознания. Всех остальных Беллатриса видела слишком часто; вернее, лишь их чужие лица, скрытые тенью вуали других личностей. Вредный Том, который постоянно недовольно сверкал на нее своими карими глазами в порыве малейшего гнева, здесь был божьим одуванчиком. Джеймс этого мира никогда не был так близок с сестрами, как ее родной брат, Лили была слишком занята своими проблемами и делами, чтобы замечать что-то кроме себя. А Альбус…       Спустя бесконечно долгих полчаса противной старушкой заскрипела дверь больничной палаты, напротив которой сидела Белла. Она тут же оторвалась от напряженного, почти гипнотического разглядывания сероватых половых плит, растерянно посмотрела в заплаканное, опухшее лицо Джинни. Женщина неловко поправила рыжие волосы, вытащила из них пару деревянных щепок, на которые у нее не было времени до этого, а затем робко подсела под бок к дочери. Ее губы, нервно дрожащие, попытались сложиться в улыбку, но получилось, откровенно говоря, плохо.       — Не стоит притворяться, особенно, если заранее знаешь, что не сможешь удержать лицо, — с легким укором пробормотала Беллатриса. Печаль в ее черных глазах, чуть блестевших из-за слез и стекол очков, иссякла, уступила место вселенской усталости и глухим к состраданию равнодушию. Она просто хотела домой: в свой мир, в свою семью сумасшедших Поттеров.       — Прости, — неловко потупилась женщина, смахнула рукой мелкие капельки с ресниц. — Трис, как ты, родная? — мягко поинтересовалась Джинни и ласково, насколько это было возможно в данной ситуации, погладила дочь по копне спутанных волос. Беллатриса наградила ее долгим не читаемым взглядом, сама растянула губы в фальшивой, бесцветной улыбке. Так улыбались маги, поцелованные дементором, — жутко, слепо, застывшие в своем отчаянии.       — Как интерфенал времен Основателей, может, чуть хуже, — неожиданно даже для самой себя призналась Беллатриса. Прикосновения, пусть и аккуратные, вызывали глухое раздражение и беспричинный гнев, но скинуть чужие руки просто не было сил и особого желания. Может быть, на нее так влияла тягостная атмосфера крыла обскуров, а, может, и присутствие Джинни, которое напоминало о сложном детстве и сумасшедшей рыжей бестии, пытавшейся их убить.       — Пап… Почему же ты не здесь? — необдуманно прошептала Беллатриса и тут же застыла каменным изваянием, бросив короткий испуганный взгляд на Джинни. Она всегда обдумывала все свои слова и действия, пока мозг не охватывал гнев, размазывая мысли по дну черепной коробки, тогда почему именно сейчас?! Девушка зло скрипнула зубами и от всей души пожелала себе прикусить язык.       — Он слишком занят на своей проклятой работе, — желчно процедила Джинни в ответ. Ее палочка, которая свободно лежала в хрупкой ладони, опасно заискрилась лиловыми и аквамариновыми искрами, равномерно женской печали. — Мерзавец, прости меня Господи. Никак не может вырваться из рук своей ненаглядной занятости, чтобы повидать хотя бы детей! Знаю я эту его занятость с раскосыми глазами! На меня ему и должно быть плевать, но на вас… — Джинни пристыженно замолкла, низко опустила растрепанную голову вниз, и Белла заметила, как мать тихо всхлипывает.       — Мам, не надо, — глухо прошептала Белла, неуверенно положила руку поверх чужого плеча и слабо сжала — в знак поддержки. Эта милая, добрая и открытая Джинни, коей Поттер не знала в своем мире, не заслуживала всей той грязи, которая была в ее жизни. — Не плачь, пожалуйста. Я уверена, что с Альбусом все будет хорошо. Мистер Малфой — отличный колмедик, он свое дело знает и быстро поставит его на ноги. Давай, не плачь… Я не умею успокаивать.       Тихий, чуть веселый смешок стал музыкой для чужих ушей. Джинни резко выпрямилась, а затем потерянной девочкой бросилась в приветливые объятия Беллатрисы. Она шмыгала носом, уткнувшись Белле куда-то в ключицу, крепко обвила ее тонкую шею руками и ждала приятного спокойствия и тепла. Девушка рассеянно перебирала кричаще-рыжие волосы матери, так, как когда-то делал отец, чтобы утихомирить буйную дочь. От Джинни приятно пахло булочками с корицей, легкой ноткой ванилина и лимонной цедры. Запах тепла и дома. Беллатриса глубоко вдохнула его и на какое-то время задержала дыхание — вдруг легкие все же запомнят столь дурманящий аромат и сохранят его на всю жизнь?       «Интересно, мои будущие дети точно так же будут искать поддержки в моих холодных руках?» — как-то отстранено подумала Беллатриса и снова попыталась вспомнить лицо главного аврора — Гарри Поттера. Впрочем, безрезультатно. Метка на ее руке сползла кровавыми подтеками, как сходит неудачная татуировка под действием марганцовки, и вместо злорадно скалющейся тройки, появилась загнутая, чуть искривленная влево двойка. Месяц поисков пока что ничего не дал, кроме информации о том, сколько примерно времени ей оставалось.       — Скажи, Трис, — внезапно попросила Джинни, — только предельно честно, тебе передался дар твоего отца?       — О каком конкретно из его даров ты говоришь? — полушутливо поинтересовалась девушка, а внутренне похолодела. Ее лицо застыло в гримасе сущего ужаса. Джинни потребовался всего лишь один быстрый взгляд, чтобы подтвердить свою догадку.       — Значит, ты, как и Альбус, говоришь на парселтанге, — убежденно кивнула женщина. — Когда санитары привязывали его к кровати, кололи успокаивающим и накладывали сдерживающие чары, он шипел на меня. Постоянно кидал безумные, почти отчаянные взгляды на дверь, а затем принялся что-то бессвязно шептать. Наверное, он хотел поговорить с тобой.       — Это могло обернуться очередной катастрофой.       — Я знаю, Трис. В детстве Альбус часто разговаривал с Гарри, когда у последнего выдавалась свободная минутка… Джеймсу, Тому и Лили язык змей всегда был непонятен, он пугал их, так же, как и меня. На этом языке в свое время разговаривал лорд Волдеморт, поэтому мне всегда было тяжело слышать это шипение. По-началу, когда твой отец только стал главным аврором и начал задерживаться, Ал пытался поговорить на парселтанге со мной и Джеймсом. Я видела, сколько горечи и печали было в глазах Альбуса, а потом, когда Гарри принес домой тебя, завернутую в теплое одеяло, его словно подменили. Всегда рассудительный и скупой на эмоции, он превратился в самого улыбчивого и счастливого ребенка, которого я когда-либо видела. Даже Джеймс по-первости уступал ему в оптимизме и вечном желании поиграть с тобой.       — Зачем ты рассказываешь это? — устало поинтересовалась Беллатриса и тут же уверенно продолжила, не дожидаясь ответа: — Я ничего не знала о проблемах Альбуса, даже не подозревала об этом, тем более, что в последнее время мы не были столь близки, как раньше. Должно быть, именно это и дало финальный толчок болезни брата, — чуть подумав, добавила девушка и раздраженно прикусила нижнюю губу. — Он просто хотел поговорить со мной, а я, как последняя сволочь, попыталась выставить его за дверь. Он рылся в моих вещах и… я просто разозлилась. Вот и все. Если бы я только знала… — обессиленно прошептала Беллатриса и закрыла лицо руками. Хотелось снова заплакать, но слезы почему-то упрямо не шли. Должно быть, все высохли, когда у нее случилась истерика.       — Ты не виновата, Триша. Только я. Потому что не заметила, как плохо Алу без отца, не смогла разглядеть за его привычной маской равнодушия глубокую скорбь и боль. Какая я после этого мать?       Какое-то время мать и дочь напряженно молчали. Беллатриса смотрела рассеянным взглядом сквозь пальцы на свои босые ноги и думала о том, что же происходит в этом проклятом, совершенно непонятном мире? О чем в этот момент размышляла ее названная мама, Белла не хотела выяснять. Через какое-то время к ним молчаливой тенью подошел растрепанный, как воробей в зимнюю пору, Джеймс, а следом за ним и Тедди. Они присели по разные стороны от девушек и устремили взгляды в слепое никуда. Крестник отца слабо приобнял Джинни за плечи, пытаясь хоть чуть-чуть подбодрить, а брат лишь слегка сжал ледяную ладошку Трис в своей — большой, чуть мозолистой и очень горячей.