Реплика

Несмотря на густые тучи по всему небу, Юра нацепил очки, чтоб люди не оборачивались на его со следами явного ахуя лицо, но лыбился как дурак и всё равно привлекал внимание. Ну вы на них поглядите, щас ещё нового великого фигуриста забацают, старичье, вот это будет сенсация, Никифоров и Милка Бабичева со своими выходками померкнут. И всё-таки, нагнало Юру уже в метро, они целовались, и явно с желанием, хотя Лилия и отнекивалась, а Юра, вот такой молодой и прекрасный, не целуется. Он бы не делал вид, что не хочет, и не скромничал бы, честное слово. Он взял бы Отабека за шею и залез ему языком в рот. И Отабек бы тоже что-нибудь сделал, запустил Юре пальцы в волосы, заставил запрокинуть голову и… Дальше фантазии сметал бешеный мах крыльев бабочек, роившихся у Юры в груди. Стаями. Лилия сказала: видно, что он влюблен. Вот это глаз! Юра сам только-только недавно это о себе понял, а она уже углядела. Понял не после первого же раза. Думал, что это похоть всё застилает, и адекватность в первую очередь, потому что это для человека ненормально вообще-то — тыкаться членом в того, кто этого не просил. Но у Юры вот уже больше года никого не было, с прошлого лета, потом тяжелый сезон, потом… дедушка. И как-то ни до чего. А тут Отабек, молодой и красивый. Просто взглянешь, как он крутится между печкой и холодильником в одном фартуке и тесных шортах, и уже стоит. Нормально это, естественно, реакция молодого и здорового организма на другой молодой и привлекательный организм. Юра же не дурак, понимает. А оказалось — нет. Не в том дело, что красивый, и не в том, что друг, — хотя просто как друга, как человека, которого давно знает и который его не бросил в самый страшный момент, Юра Отабека очень ценил! — а в чем-то большем дело. И это большее тяжелело в груди и ныло, нежно и сладко. А Отабек? Вот что Отабек? Показать бы его Лилии, раз у неё такой острый глаз! Может такое быть, что человек, который заботится о другом человеке вплоть до того, что спасает его от спермотоксикоза, видит в этом самом другом человеке просто близкого друга? Юра никогда не считал, что шарит в отношениях, но даже для него это всё как минимум странно. Даже самый космически охуенный друг ограничился бы звонками и долгими вечерами в скайпе первое время, предложил бы вообще его не выключать и быть таким способом рядом. «Давай, Юра, я знаю, как тебе страшно и тяжело, но я с тобой. В смысле, физически, конечно, хер знает где, но мысленно вот хлопаю тебя по плечу». А Отабек приехал! Всё поменял, выдернул тренера, а это опасно, это угроза будущему сезону: новые условия, новый каток. Юра даже не просил — он решил так сам. А теперь извиняется, что не купил кефира. Ага. Друг. Или так бывает всё-таки? Не со всеми, а только с такими, как Отабек, для которых дружба то самое светлое и высшее в отношениях между людьми, а Юра своей влюбленностью всё перепортит! Уж это он умеет мастерски — портить. На улице всё хмурилось, и поднялся ветер. Юра нацепил капюшон, подтянул завязки, ворот плотно прилег к шее. На остановке толпился народ. Ждать автобус, чтобы проехать три минуты или идти пешком пятнадцать минут? Юра выбрал второе, и уже когда свернул между домами, чтобы срезать, за спиной грохнуло, точно где-то обвалился каменный козырек, и вибрация прошла от пяток по всему телу, приподняла волосы на макушке. Юра вскинул голову, на лицо упали крупные капли, а тучу в обрамлении крыш разделила молния, и скоро вновь загремело. Ветер погнал пыль по дорожкам, её тут же прибивало дождем. Юра ускорил шаг, выбирая между: бежать или спрятаться под первым попавшимся навесом, и тут полило. Кеды намокли мигом. Щербинки в асфальте в секунду наполнились водой. Громыхнуло опять, где-то истошно залаяла собака, и Юра побежал. Он взлетел на крыльцо магазинчика уже насквозь промокшим. Матеря себя на чем свет стоит за то, что никак не купит дождевик и не приучится носить его в рюкзаке. Подумал, что тут как раз можно купить кефир, но магазин оказался булочной. Дождь усилился, и с небес уже не поливали из ведер, а просто открыли заслонку, и на землю хлынуло занебесное море. Капли ударялись с такой силой, что над асфальтом, дворовыми скамейками и ступеньками крыльца стояла водяная пыль, как туман. И я, подумал Юра, жил бы по сей день, как в тумане, если бы Отабек не спас меня, если бы его не было рядом. Вот о чем говорила тогда Лилия: есть боль, с которой один не справишься. И тут не о том речь, сильный ты или слабый, просто есть боль, которая согнет любого. Но Отабек забрал себе часть этой боли, Юра и не заметил — как, но с оставшейся, переполовиненной, сумел справиться. Спасибо тебе, шепнул он дождю, а на деле Отабеку, конечно же, спасибо тебе. Это — любовь? Даже если не говорить вслух об этом, даже если называть это дружбой или как угодно ещё называть — это любовь! Юра побежал по лужам, когда дождь ослабел только едва-едва. Плевать, всё равно до трусов мокрый. Он ворвался в квартиру, когда — ну конечно же! — дождь почти совсем стих. Отабек выскочил из комнаты на шум, распахнул глаза. — Юра, господи, почему ты не переждал? Бегом в ванную. Юра сдернул с себя кеды, они упали на пол с тяжелым чавканьем, как две до предела напитанные губки, кинулся и взял Отабека одной рукой за затылок, а второй за спину. Тот не зашипел, что холодно же, не вывернулся, а смотрел в глаза, молча. Смотрел и ждал. Только выдохнул на губы теплом, за мгновение до того, как Юра притиснул его, сухого и жаркого, к холодному и мокрому себе, вжался ртом и сразу же влез языком между острых зубов. Рту было странно. Щеки и нёбо занемели, как от ментолового леденца, и ту минуту, что они стояли вот так, прижавшись и впившись друг в друга, Юра верил, что это первый в его жизни поцелуй. И хотя потом, отдышавшись, вспомнил, что нет, вспомнил все остальные, ощущение так и осталось: это первый в жизни настоящий его поцелуй. Может, не первый с другим человеком или даже с мужчиной, а первый в том смысле, что всё перевернулось внутри, и после стало совсем иначе, чем до. Отабек его не оттолкнул. И даже не засмеялся, когда Юра, дыша ртом, сказал: — Извини, и я кефир не купил тоже. — Это ничего. Хотя жаль — ты же его пьешь. Обсуждать, в общем-то, было нечего. Юра признался в любви, Отабек ответил взаимностью, и жизнь потекла своим чередом: тренировки, быт, сон. На большее в последние месяцы Юра не был способен, но в августе стал замечать, что остается ещё немножко энергии к вечеру. Не в дни, когда он еле волочится домой после балетной студии, разумеется, но вот в другие — вполне. Не просто лечь и чувствовать себя выпотрошенным, а вроде как есть ещё силы ворочаться и даже вставать. Он выплескивал эту энергию в ладонь Отабека, но она всё равно прибывала, и Юра углядел в этом добрый знак. Он восстанавливается. Как же лицемерно устроен человек. Вот недавно же думалось: не переживет, не выдюжит, ноги не держали. Юра выходил на лед, потому что надо, потому что зачем тогда вообще ему жизнь, если не тащить себя на каток, но внутри была пустота. А теперь — легче. Так и переживают утрату? Так дедушка пережил смерть мамы и бабушки, а мама, на минуточку, была ему дочерью, а значит, всё было поперек природы, потому что родители не должны переживать детей, это известно всем. Неужели Юра тогда помог ему выкарабкаться? Он не помнил, но это так похоже на правду. Вот так: он помог дедушке, а ему самому помог Отабек. Круговорот вытягивания из болота, и тот, кто вытянул, становится самым близким и дорогим. Заполняет собой пустоту, а потом отодвигается понемногу и помещает на это место то, что было там раньше: дело, хобби, повседневные радости. Дело у Юры было, а вот повседневность всё ещё не особенно радовала. — Может, сходим куда-нибудь? — предложил как-то Отабек. Они лежали перед сном, в темноте, Юра на голом Отабековом плече головой. — Куда? — В парк, в музей, просто прогуляться пешком. Ты никуда не выходишь, кроме катка, вянешь. — Увидят нас, — отозвался Юра. Увидят, сфоткают, узнают тренеры и пиздец, Лилия быстро сложит два и два и всё поймет, а надежды, что она не донесет Якову, нет. С другой стороны, Отабек прав. Вот-вот начнется сезон, Юра выступает на Ростелекоме, а значит: Москва, квартира. Он даже не вспоминал, старался не воспроизводить комнату в памяти: кресло, свисающая через подлокотник дедушкина рука, открытая форточка. А Юра не готов. У него перед началом сезона нет сил, он действительно вялый, Яков видит это, и Отабек видит. А чем разогнать себя? По-настоящему? В самом деле, прогулками? Раньше ему нравилось подолгу гулять пешком, в наушниках. Фантазировать про будущие программы, прокручивать в голове, что можно сделать под эту песню, а вот под эту, а под эту вообще целое шоу поставить можно! — Увидят, — вздохнул Отабек, — но мы можем по одному. Как шпионы, знаешь? Шпионы, улыбнулся Юра и зарылся носом ему в подмышку. Мы и так, как шпионы. И придется быть осторожными в сезон, чтобы никто не просек. Потому что мы не как эти… все остальные. Мы — это мы. Вместе. — Как хорошо, что ты здесь, — шепнул он. Отабек промолчал, а потом спросил: — Правда? Ты так считаешь? Юра приподнялся на локте, заглянул ему в лицо, едва различимое в темноте. — Конечно! Нет, правда, это охуенно, что ты здесь, что не зассал приехать. Я б без тебя не выкарабкался. — Я ещё и не выкарабкался окончательно, заметил он про себя, но говорить не стал. Уже вот-вот, к началу сезона будет в норме. Он чувствует. — Не представляю, чтобы тебя не было. Это была б не жизнь. Отабек опять помолчал. Юра думал, уже совсем ничего не скажет, но Отабек всё-таки сказал, положив руку ему на голову: — Хорошо, что ты так думаешь. Спасибо, Юра. Да, Юра так думал. И с тех пор как узнал, что Отабек тоже ни о чем не жалеет, всё пошло на лад. Первым делом он возобновил утренние пробежки. Отабек тоже бегал. Они выходили на улицу, рано, вместе с собачниками, и разбегались в разные стороны, от греха и «ангелов» подальше. Юра уже почти позабыл, какой он — утренний город, но теперь вспомнил. И вообще, весь этот адский ритуал, когда еле выдираешь себя из постели и ненавидишь весь мир. Выходишь в утренний холод, вкус зубной пасты изо рта добрался, кажется, до самого желудка, а в желудке муторно. Не от голода, а от того чувства, какое бывает у сов от ранних подъемов: легкая тошнота. Но стоит выбраться на дорожку, наушники в уши, трек какой-нибудь подходящий, воинственный, и погнали. И всё отступает: тошнота, сонное отупение, ненависть к миру. Вот это особенно ценно: не ненавидеть всё и вся в шесть утра. Кровь разгоняется. Шаг, два, отдается до самой макушки. Тело отзывается и вдруг чувствуется своим. Оказалось, он сам себя почти и не чувствовал с самой весны. Делал, что должен был: ел, мылся, прыгал, вращался, кончал, но каждый раз как будто чуть-чуть не он. А тут вдруг вернулось! Даже Яков это заметил, не говоря уж о Лилии. Он кивал от бортика: вот, хорошо, и почти не хмурился, что означало: отлично, но показывать это не надо, а то расслабится. — Видите, — сказал ему Юра, — а вы боялись. Из-за друга. — Чего это я боялся? Что ты выдумываешь? Катайся. Юра пожал плечами на развороте и покатил, настроение было что надо. И вообще как-то выправилось — настроение. Вспомнишь о дедушке — катится вниз на сверхзвуковой, не вспомнишь — можно, оказывается, жить и радоваться. С Отабеком. И от радости так и подмывало кому-нибудь о них рассказать. И он нашел — кому. Милке. Если бы Мила Бабичева всё ещё жила и тренировалась в Питере, Юра даже не сомневался, она не оставила бы его в покое по сей день. Но Мила жила в Канаде. И Мила, по факту, была ещё одной причиной, по которой Юра теперь стремался рассказать дяде Яше про Отабека. Потому что это дяди Яшино проклятие: фигуристы, которые трахаются с соперниками. Ну, в случае Милы, с соперницами, само собой. Мила, во всяком случае, поступила честно: она не пыталась протащить Сару Криспино к своему тренеру и на свой каток, и не свалила к ней, не предупредив заранее. Не сказать, чтобы это начисто сгладило эффект вотэтоповорота для Якова, но он хотя бы был морально готов, что у него минус успешная фигуристка в команде и надо натаскивать новую. А вложенное в Милу… Ну что же, это обычное дело, спортсмены меняют тренеров, тренеры отказываются от спортсменов — жизнь есть жизнь. Ага, как будто Юра не видел, каким усилием ему дается это спокойствие. А Мила просто сказала: всё, хватит, так вся жизнь пройдет, а я всё буду чего-то ждать. И свалили обе на родной каток Леруа. Тому ещё хватило наглости писать Юре, что он всенепременно возьмет опеку над его подругой, но Юру уже не бесил так сильно один его вид, так что он просто отправил в ответ картинку с факом и думать о Леруа забыл. Неизвестно, действительно он там как-то поддерживал новичков или так попиздел, но что Мила и через океан умудрялась опекать Юру — это факт. Юру это со временем перестало бесить настолько, что он даже жалел иногда, что Мила уехала, и о своей грубости прежней жалел, потому что ну ненормально это, когда к тебе по-человечески, а ты как мудак. Но то ли у Милы был легкий характер, то ли короткая память, но зла она не держала. И теперь поддерживала Юру как могла, с учетом занятости и часовых поясов. Весной они с Сарой мотались по всяким шоу, и она отовсюду писала Юре: «Ну как ты? Может, выберешься хоть куда-нибудь, а?». Мила всегда верила в силу действия. Если плохо, не сиди сиднем: бегай, катайся, смейся, съезди куда-нибудь, даже если дыра прямо посреди сердца, даже если не хочешь открывать по утрам глаза. Всё правильно, думал тогда Юра. Всё правильно, но я теперь так не могу. Они редко созванивались, и ещё реже Юра звонил ей сам. Так редко, что Мила первым делом спросила: — Контактом ошибся? — Что? — возмутился Юра, поправил вебку. — Чё ты начинаешь сразу? Привет! Мила откинулась на подушку, подняла над собой телефон: — Привет! В объектив влезла Сара, поцеловала её в щёку, поздоровалась с Юрой и скрылась. Они поговорили о погоде, о новостях с катка, о наступающем сезоне, о дяде Яше, об очередном успехе Никифорова, и только тут Юра решился подступить к главному. Отабека ещё не было дома, но он всё равно обернулся на дверь, поежился, как под ветром, и спросил: — Помнишь, я говорил, что ко мне переехал друг? — О, — удивилась Мила, — он ещё у тебя? Я думала, это на время, пока… Ну, пока ты не придешь в себя. Юра замялся, поднял чашку с чаем, но не спешил пить, а упер в неё подбородок и подбирал слова по одному. Вот так запросто: «живу с Отабеком Алтыном» тоже не вывалишь. — Нет, — сказал он, наконец, — ещё у меня. Мила на секунду пропала из кадра, зато появился фиолетовый плед, край подушки, яркие волосы мельком, а потом Мила возникла снова — села. — Так в чем проблема, выгнать теперь не можешь? Он не местный, да? — Не местный, — кивнул Юра. — И выгонять не собираюсь. Наоборот. Он замолчал, и Мила молчала. Потом сказала медленно: — Оу. Понятно. Это какой-то, кхм, старый друг? Юра неопределенно пожал плечом. Вообще-то старый. Вообще-то не то чтобы у него много друзей, и Мила это прекрасно знает. Ну кто, кто у него был за всю жизнь? Дедушка, тренеры, приятели по катку, все старше, даже вот Мила. С ровесниками как-то не задавалось, с младшими тоже. Ну и всякие мимокрокодилы, которых он в эти месяцы видеть точно не хотел. — Ну так, — промямлил он. Мила смотрела прямо и как-то перестала улыбаться. — Юр? Юра, а это с катка кто-то, да? С нашего? Юра чуть не ляпнул «не с нашего», вовремя прикусил язык и промолчал. Мила терла губу большим пальцем. — А Яков знает? Юра молчал, проклиная себя за всё на свете. Потянуло потрепаться, дебил! Дальше Милки не уйдет, но и она сама с него теперь не слезет. — То есть, не знает, — резюмировала она. — Если имя спрошу — скажешь? Да ты сама догадалась, поморщился Юра нервно. Друзей у меня мало и все их знают. Методом исключения вычислить нетрудно. Ну давай, он стиснул край столешницы, напряг пальцы, догадывайся уже, и мне полегчает. — Не мне тебя учить, но ты понимаешь же, что это сложно, да, Юр? — Что, тебе прям так сложно? Мила помедлила и ответила: — Бывает нелегко. Но я отдельно от Якова, это на меня не давит. Спроси у Никифорова, каково ему было, и как Яков смотрел на Кацуки и на всю эту ситуацию в принципе. — Да что мне спрашивать? Не, я в курсе, что я тогда был, по-твоему, вообще без мозгов, но, блядь, глаза-то у меня были! Плохо Яков на это смотрел, и на Кацудона, и на Виктора. Работу работал, тренировал, но это ему было не по душе. А с другой стороны, Отабек тренируется отдельно, тренер у него свой, так что какого хера? Это Юра чисто из любви к нему, единственному и уважаемому, нервы себе мотает. Что вот начнется сезон, и всё как-нибудь всплывет. Ну мало ли, как оно всплывает, как и всегда. Папарацци, фанаты, «ангелы» за последние годы выросли, кто-то отстал или стал адекватнее, а новые появились совсем отбитые, не все, но в таком деле пары человек за глаза хватит: кто будет тусоваться с камерой возле гостиницы, возле катка, везде. И обязательно что-нибудь да поймает в объектив. Или просто, тренировки же общие будут, выступления, взгляды и это вот всё. Никому ещё не удавалось скрыть, если было что скрывать. Всё тайное становится явным. И окажется, что все в курсе, один дядя Яша не в курсе. И что он скажет? И как это скажется на их отношениях? Потому что сейчас многое стоит на том, что Юра от него ничего не скрывает, он понимает это прекрасно. И тут окажется, что скрывает и не первый месяц, что этот самый добрый друг, который его вытащил и вернул к полноценной жизни — такой же фигурист, и ладно бы с задворок, но нет, с которым придется бороться за пьедестал. Тренерский ад. Юра постарался вежливо, но побыстрее свернуть разговор. Мила глядела обеспокоенно, сказала звонить ей в любое время, а потом, через полчаса, когда Отабек уже пришел домой, написала: «извини, если что не так сказала, но я за тебя волнуюсь». Юра отправил ей гифку, где кот вылизывал кошке уши, кошка жмурилась. Запоздало подумал, что стоило поискать гифку с котом и лисой. А сезон приближался, как скоростная электричка без тормозов. Юра пропадал на катке и в балетном зале, Отабек тоже. На балет он забил сразу после лагеря Якова в бог знает каком году и с тех пор, по его словам, ни разу назад не тянуло. Он занимался в зале, хореографию ему ставили, согласуя с растяжкой. Нет, размышлял Юра, трибуны, конечно, ахают, когда он сам демонстрирует идеальный прыжок в шпагат, но таких мощных прыжков, как у Отабека, у него в жизни не будет, не тот костяк. Ну вот, думал он, мы разные. Соперники, претенденты на лидерство, но разные, и тут всё будет зависеть от нас самих и от судей. Отабек с ним соглашался: да. — Но так даже интереснее! — распалялся Юра. Отабек кивал: да, наверное, так. Они виделись утром и вечерами, днем получалось редко. Зато к ночи, после ужина, душа и серфинга соцсетей с телефона, они выключали свет, ложились близко-близко друг к другу, так, что Юра чувствовал на своем лице чужое дыхание, и целовались. Эти моменты Юра ценил особенно: чувствовать, что он рядом. Что он-то не бросит, он не оставит, он никуда не денется. Он не как дедушка, хотя дедушка не виноват. Не виноват, но его уход едва не сломал Юру напополам. Обязательно сломал бы, если бы не было у Юры такого друга. — Ты улыбаешься? — спросил Отабек, положив руку ему на лицо. — Да, — признался Юра. — О чем? — Дедушке ты понравился бы. Он не познакомил их лично, просто не получалось как-то, но дедушка Отабека одобрял. Как друга, конечно, но он понял бы. Деда Юру любил как никто, он обязательно бы всё понял. Юра никогда не говорил, что ему нравятся и девочки, и мальчики одинаково, потому что не было человека, которого он в принципе хотя бы подумал познакомить с дедушкой, но Отабека скрывать не стал бы. Юра впервые рассказал дедушке об Отабеке сразу после лагеря, ещё тогда, в детстве. Он приехал в Москву, но ненадолго, уже было решено, что дядя Яша берет его к себе, а это значило — переезд. Юра рассказал о своем новом — первом и единственном, что уж там, — друге Отабеке и посетовал, что его Яков к себе не отобрал. Ничего, сказал тогда дедушка, сейчас у вас все эти телефоны-интернерты, не то что мы, телеграммы слали и звонили из автоматов. Если дружба крепкая, ничто её не одолеет, ни время, ни расстояние. Дедушка так сказал, а уж он понимал в жизни и в людях, в этом у Юры были возможности убедиться. Отабек молчал, поглаживал его большим пальцем по скуле. Вот так, подумал Юра, ты рядом. Плохо, что нет больше дедушки, и всегда будет плохо, никогда он к этому не привыкнет, но помимо «плохо» есть в жизни и «хорошо». «Очень хорошо!» Вот такие минуты. — Что я могу сделать для тебя? — спросил Юра, прижал руку Отабека к своей щеке, дотянулся губами, поцеловал основание ладони. — Сделать? Зачем? Ты и так много для меня делаешь? — Неправда. — Правда. — Да ну тебя! Я же серьезно. Ты столько… ради меня. А я для тебя — ничего. Хочу сделать для тебя что-нибудь, понимаешь? Не как оплату, а просто, потому что люблю. Ну, может, ты хочешь чего-нибудь? Я всё-всё сделаю. Юра сказал и осекся, задумавшись. Всё-всё. Это он погорячился, наверное, сезон на носу, все силы будут туда уходить, соревнования за соревнованиями, еле-еле успевать отдышаться, но с другой стороны, они же не расстаются, сезон закончится, а они будут вместе, и Юра сможет сделать то, о чем Отабек попросит его. Но Отабек ни о чем не попросил. Он придвинулся совсем вплотную, взял Юру за затылок, ему пришлось задрать подбородок, и губы столкнулись с губами, так что Юра не просто слышал, а чувствовал каждое слово: — Ты всё уже сделал. Благодаря тебе я есть. Да ну тебя, подумал Юра опять, всю жизнь будешь бегать со спасибами за ту помощь в лагере, хотя и там я тебе просто отплатил за добро. Но внутри разлилось теплое-теплое, как молоко с медом, которым отпаивал от простуды дедушка. — Я люблю тебя. Отабек прижался губами в ответ. Скользнул обеими руками под одеяло, и Юра выгнулся со стоном навстречу.