***
За час до срока появился высокий блондин с голубыми глазами, и его внешность была мне непривычна, будто никогда прежде и не видел такую вживую. Что является неправдой, но… спустя восемнадцать лет лицезрения в основном черноволосых и черноглазых макушек, глаза цепляла необычность и яркость данного персонажа. Хотелось любоваться им, чтобы взор наслаждала такая светлая внешность, словно солнышко. — Привет, кора! — я улыбнулся и поприветствовал военного, по-прежнему рассматривая его. Быстро выяснив где его комната, тот пропал, чтобы появиться через пару минут уже переодевшимся. В мыслях я подумал, что он по-военному быстро, привык, похоже. Военная форма ему шла, конечно, но в обычной майке и спортивных штанах он выглядел более внушающе, так как довольно узкая и облегающая майка четко очерчивала мускулистое развитое тело. Мы познакомились, представились, с ним на удивление было хорошо и весело — у Колонелло было хорошее чувство юмора и шутки травил он до нашего с Луче искреннего смеха, который просто не получалось сдерживать. Чуть позже мужчина признался, что поначалу принял меня за красивую азиатскую девушку с хоть и низким, но нежным и плавным голосом. Ну да, по местоимению «я» и глаголам в английском не понять, девушка говорящий или парень. Потом уже, рассмотрев меня поближе, увидел и отсутствие груди, и практически незаметный кадык, и не совсем женские руки, хотя бывают в жизни исключения, вдруг я одно из них? — Луче, твое платье творит чудеса и превращает полное отсутствие груди в уверенную однерочку, — Луче наигранно удивилась, не «поверив» и прижав руки к щекам. — Неужели? Тогда надо будет почаще его носить, вдруг прибавит мне размерчик! Я посмотрел на женщину — куда еще размерчик? Да, не пятый размер, но и зачем он ей? У нее прекрасная двоечка, а после родов станет возможно и троечкой, так чем она недовольна? (Помню, как радовался, когда обнаружил, что груди у меня никогда-никогда не будет, а то был в моем молодом и юном возрасте уже третий, одна морока с ней, честное слово) И вообще… это нормально разговаривать с мужчинами о своей груди? То есть, не то чтобы я мог что-то сделать или захотеть соблазниться на эти прелести, да и Колонелло не производит такое впечатление, но если бы это были другие мужчины? Кажется мне, что Луче слишком наивна. Колонелло тоже задался этим вопросом, раз спросил именно то, что я не озвучил. — Ну так это же вы, моя будущая семья! — она ласково улыбнулась, и желание убедить ее в неправильности своих действий пропало: барану не объяснишь, что он баран, как и Луче не объяснишь, что она не права и слишком наивна. Я немного устало вздохнул, улыбаясь кончиками губ — похоже я уже привыкаю к этой несносной женщине. Возможно, нас сблизила судьба, одна на семерых, а может мы просто такие люди, что подходят друг другу — с Колонелло у обоих было точно также, ведь знакомы всего ничего, всего пару часов, а общаемся так, словно знакомы много лет. И это совершенно без притворства, что удивительно! — Ты такой ребенок, кора! — Луче почему-то грустно улыбнулась, взгляд стал стеклянным, будто смотрит и не видит. Или видит, но точно не нас напротив себя. И только спустя долгую секунду, я догадался, что, возможно, причина в словах блондина. Он сказал, что она ребенок. Но… Луче очнулась, взгляд прояснился, и сказала, пытаясь вновь натянуть на себя искреннюю улыбку: — Я, как раз таки, единственная не-ребенок, — Колонелло услышал ее, но не понял, списав ее слова на мелкую причуду женщины. Вот только я подозревал, что эта деталька будет сохранена и отложена на дальнюю полочку в памяти дождя, до тех пор пока не понадобится. Или пока множество деталек не сложатся воедино. Мы с Луче переглянулись: она приподняла уголки губ, и я в точности повторил ее движения. В сердце была слабая грусть. Слабая и почти неощущаемая потому, что Юшенг психологически и морально поддерживал, физически согревая в груди, позволяя почувствовать, что я не один, что я справлюсь и все еще будет хорошо. За это время я сумел принять неизбежное и смириться, не до конца конечно, — в глубине сердца тлело неприятие, — но до того, чтобы не впадать в меланхолию или пассивную агрессию от любого напоминания о нерадужной судьбе. Хах, точнее, как раз таки радужной, ведь аркобалено — значит радуга. Мир решил, похоже, вывести меня из этого странно-ностальгического состояния, потому как со второго этажа раздался грохот и громкие маты на непонятном для меня языке. «Так ему и надо», лицо выглядело неприлично счастливым, никому бы и в голову не пришло подумать, что это злорадство, а не радость.***
Ровно в назначенное время мы почувствовали стремительное и быстрое приближение к домику (не знаю конечно, где именно мы находимся, но предположу дом в какой-то глуши), и самое странное, что человек не то чтобы бежал… казалось он летел. Я смутно припомнил фиолетово-черно-синее нечто непонятного пола, что являлось хранителем шрамового алкоголика, но… не более. Что меня разочаровало. Записи мои, хах, давно сгорели вместе с храмом, и возврату не подлежат, а помню я только то, что к некому японскому школьнику с шухером на голове придет репетитор-киллер Реборн и будет (м)учить его как быть Боссом мафиозной семьи. Помню, там было куча стеба и глупого юмора. Несколько разочаровывающе было признавать, что только свою судьбу, своего… «персонажа», я помнил лучше всех. Эгоистично даже, но моему сознанию и памяти явно были важнее знания обо мне, а не о ком-то совершенно чужом, и я принимал себя таким, какой я есть, со всеми своими недостатками. Ощущая чужое присутствие, чуткий дождь молниеносно спустился вниз. Правильно говорят, все самые важные встречи и разговоры происходят на кухне. Луче давно сидела в кресле и читала книгу, когда ее глаза вновь остекленели, что для неподготовленного человека выглядело довольно жутко. После, придя в себя, начала поглаживать свой живот и улыбаться непонятно чему. На тихий вопрос полушепотом, чтобы, — не дай Будда, — Колонелло не услышал, она ответила тем, что придет время, и я сам все пойму. Я таким доволен не был, но вдохнул воздух, успокоился и принял. Хочет повеселиться, пусть. Худое нечто влетело на кухню в сантиметрах тридцати от пола. Почему я понял, что оно худое? А потому, что при полете плащ развевался и позволял увидеть тонкие, анорексичные запястья и острый подбородок. Щеки были тоже худыми, кожа практически обтягивала кости лица, выделялись четкие скулы. Оно, — я честно не помнил, какого пола Туман, так что будем называть его/ее оно, — остановилось в середине комнаты, повернуло голову в обе стороны, наверняка исследуя пространство и людей в ней, и молча пролетело дальше, в кресло, что стояло в углу. Гостиная состояла из камина, ковра напротив, и двух кресел. Чуть в отдалении, рядом с окном, стоял круглый деревянный стол, а вокруг него такие же деревянные стулья песчаного цвета. В другом углу комнаты был поставлен низенький журнальный столик, вокруг него несколько подушек. Миленько и просторно, и не надо всем тесниться за одним столом — с удобством можно как сесть на подушку, так и в кресло, так и на стул. — Как ваше имя, любезный? — спросил я его вежливо, улыбаясь, а на самом деле думая, какой невежливый хам. — Слова — деньги. Хочешь чтобы я рассказал о себе, плати. Сто евро за вопрос. «Воу, ничего себе запросики!», я был неприятно удивлен. Ему же не сложно открыть рот и сказать пару предложений, а строит тут из себя… — Наглеж, кора! — озвучил мои мысли дождик, скрещивая руки на груди. Ай ты моя лапочка, не только веселишь, но и делаешь то, что я хочу, но ввиду приличий не могу. Китайских, конечно же.***
Реборн, мужчина, которого я помню под видом младенца в костюме, с соской и пистолетиком, оказался на удивление харизматичным. Он вошел в комнату, сел рядом со мной на стул с видом, будто он тут король, и по комнате прошлась удушающая волна его терпкого и дорогого парфюма. Чтобы промочить горло, я сделал глоток чая, кружку которого держал в руках. Молчал, исподтишка рассматривая мужественного мужчину. Бакенбарды с такими милыми завитушками, черные глаза, будто нефть, четкие и острые выразительные брови, не тонкие, но и не по-женски пухлые, а совершенно обычные, губы. Раздался громкий звук удара двери о стену, но никто не вздрогнул, так как только этого и ожидали — последний человек. Точнее, этого ожидал я и Луче, а вот другие пока понятия не имеют, зачем их собрали тут, но привычки не позволяют не быть начеку. Шаги человека, что не скрывается и даже не старается идти аккуратно, громко топая. Реборн, за которым я осторожно наблюдал, скривился в отвращении, Луче снова улыбнулась и захихикала, эмоции «фиолетового оно» не понять, Верде начал спускаться с лестницы к нам, почувствовав посторонних, и сев, индифферентно уткнулся в свои расчеты. Колонелло усмехнулся, «Какой придурок будет идти на такую встречу… так»? Я тоже приподнял уголки губ, слыша, как чье-то тело громко запинается, падает и экспрессивно выражается, но не зло, а будто такие происшествия с ним — норма, и тот уже ни удивляется, ни злится. Внутрь зашел молодой парень моего возраста, в облегающем кожаном мотоцикленом костюме. Фиолетовые волосы, глаза подведены этим же цветом, дерзкий пирсинг губы с тянущейся к проколу в ухе цепочкой, колечко в брови, в руках шлем — ну чисто панк! Он наткнулся взглядом на нашу колоритную компанию, что расселась кто где, остановился в ступоре. И только рассмотрев в молчании каждого, приметив взглядом и большой живот Луче, и полирующего пистолет Реборна, остановился на самом безобидном мне, что мило улыбался, иногда поднося японскую кружку без ручек к губам. В мыслях я смеялся, ведь видеть сомнения и колебания парнишки было весело — он не мог решить, идти ко мне или нет: с одной стороны я самый располагающий (глазки Луче страшненькие, да), а с другой стороны… напротив сидит Реборн, что все еще держит в руках пистолет и «любуется» им. О, увидел сидящего на пуфике Колонелло, рядом с которым лежала его верная винтовка, сглотнул, и нервно улыбнулся всем сразу. — Привет! — на английском, и похоже, это его родной, судя по тому, как он потом начал тараторить, — Можете звать меня Бессмертный Скалл! А вы все, что, тоже увлекаетесь опасными играми? Наткнулся на ужесточившийся взгляд Реборна и замахал руками: — Я каскадер и мотогонщик, самый лучший в мире! А вы, значит, не тем же увлекаетесь, да? — и опасливо кинул взгляд на пистолет и винтовку. — Ты не против, если я сяду рядышком? — он обращался явно ко мне, неловко улыбнувшись, эта невинная душа, и я кивнул, — Просто ты самый безобидный, остальные какие-то чудики, а женщина еще больше выделяется тем, что она женщина и она беременна… — шепот обжег ухо: парень, даже юноша, видно, очень переживал. Пх, какой милый мальчик, будто совсем ребенок. В середине комнаты начал сгущаться синий туман. Аквамарин заполнял воздух, создавая завесу, за которой ничего не видно. «Пф, позер, выпендривается явно», я снисходительно посмотрел на появляющегося Кавахиру в маске с шахматным узором. — Раз уж все наконец собрались, то, пожалуй, начнем.