Сердцебиение

Глеб в своей жизни повидал много такого, после чего нормальный человек не спал бы неделями. Там и обшарпанные стены притонов, и неоднократные передозы (свои и чужие), и чьи-то тела, беспорядочно сваленные в кучах — влияние лихих девяностых — и еще много чего, что держалось Самойловым-младшим в огромном секрете. Но последнюю неделю он попросту боялся закрывать глаза, ибо каждый раз к нему во снах приходила она. Глеб будто со стороны видит себя, смело зажимающего свою (не)любимую «Еву» у пыльной стены, ощущает «ее» сбившееся дыхание и чувствует на себе загнанный взгляд, в котором сквозит страсть, смешанная с повиновением. Самойлов-младший не может подобрать слов, да и это определение тоже неправильно. Тот взгляд невозможно описать ни одним словом, можно лишь почувствовать на себе. И Глеб раз за разом, проваливаясь в бездну этого кошмара, вглядывается в эти слегка наивные глаза и чувствует себя последней, падшей на самое дно, мразью. Самойлов-младший снова чувствует тот поцелуй и его солоноватый металлический привкус, слышит небрежно брошенное: «Nicht gegenseitig, моя дорогая Ева» и видит падающее с громким хрустом тело, пробиваемое окровавленными стеблями ярко-пурпурных гвоздик. Глеб хочет броситься к нему, выдернуть к чертям эти цветы и воскресить «Еву», но понимает, что просто прикован к одному месту и не может сделать и шагу. «Ева» истекает кровью и, кажется, смотрит Глебу прямо в его выжженную грязную душу своими остекленевшими глазами. А затем встает с окровавленного пола и, пошатываясь, подходит на негнущихся ногах к Глебу, кладет свою тяжелую холодную руку на его плечо и, нелепо наклонив голову, вглядывается в изумленные и напуганные выцветшие глаза. Самойлову-младшему неуютно, он хочет хотя бы прикрыть внезапно отяжелевшие веки, но не может, так и продолжая смотреть в мертвые опустевшие глаза «Евы», скрытые за треснувшими стеклами очков. Глеб просыпается в холодном поту, затем закуривает прямо там, где довелось отрубиться — неважно, на полу или на старом диване — и долго-долго лежит с тлеющей сигаретой, бездумно рассматривая потолок. Он уже устал от этого непрекращающегося несколько недель кошмара. Устал видеть лицо Кости, которого убил. Устал засыпать на микрофонной стойке на репетициях под тяжелыми взглядами Снейка и Хакимова. Самойлов отчаянно думает, как все это прекратить, но спустя минут двадцать раздумий понимает, что иного выхода, кроме как гордо напиться, нет. Но после второй (или третьей) бутылки водки снова начинается в его подсознании все тот же бесконечный карнавал-кошмар: «Ева». Гвоздики. Кровь. А стоит ли это прекращать? Глеб мучается от невозможности все исправить, с каждым поворотом сознания все глубже и глубже уходя в себя. Он видит все тот же приевшийся образ, который сам же и создал для Кости и отчасти для себя. А теперь реальность жестоко смеется ему прямо в лицо — в той каморке Глеб убил не преданную ему «Еву», а всего лишь Костю, глупо влюбившегося в него паренька. Который, возможно, даже не осознавал, какого тут происходит. Вот черт. Протрезвев, Глеб вспоминает, что вообще-то через час-полтора должен быть на репетиции, и долго думает, стоит ли сослаться на какую-нибудь фигню или все же надо сходить. В конце концов, необходимость пересиливает, и он выходит на промозглую сырую улицу и пешком идет на репетиционную базу, поплотнее закутываясь в плащ. Та, как ни странно, встречает его пустотой и одиночеством. И именно в этот момент Глеб понимает, что окончательно потерял связь с реальностью, запутавшись в своем не имеющем конца кошмаре. Все слишком сильно сплелось в единое целое, ведь Самойлов до сих пор не понимает, сон это все или явь. Внезапно легкие обжигает невидимое пламя, а Глеб падает на колени и долго и мучительно давится кашлем, выплевывая на ладонь окровавленные цветы ромашки. С каждой минутой их становится все больше и больше, пока Самойлов не вспоминает, что Костя перед смертью постоянно курил. Возможно, это помогало. Глеб дрожащими руками поджигает последнюю сигарету в пачке и с трудом затягивается. И, как ни странно, становится легче. Вот черт. Но зато теперь он точно знает, что все это — страшная реальность. Ведь влюбленные в мертвых умирают гораздо быстрее, нежели те, кто невзаимно любит живых. Глеб истерически смеется, не обращая внимания на стекающую по губам кровь, и бросает истлевшую до фильтра сигарету прямо в кучу алых лепестков.