Сердцебиение

Вадим был полностью опустошен. Буквально несколько минут назад Глеб ушел с (как казалось Вадиму) не подлежащим обжалованию приговором для Агаты и для их совместного творчества. «Дальше я хочу идти один». Один. Один… Самойлов-старший раз за разом прокручивал в мыслях этот момент, а особенно последнее слово. Вадим все еще слышал отголоски громко захлопнувшейся за младшим братом двери. Странное признание, если честно. — Дороги манят, — иронично усмехнулся Вадим, подбирая упавшие на пол черновики Глеба для их последнего совместного альбома. Настроение плавно упало до отметки «совсем паршиво». Немного погодя он решил сходить за сигаретами и немного прогуляться, упорно игнорируя ужасную погоду — с утра шел проливной дождь и тоскливо завывал в дымоходах ветер. И почему-то Вадим не удивился, увидев у дверей подъезда нервно курящего Глеба с блокнотом на коленях. Страницы уже промокли, сигарета еле тлела, но он упрямо сидел и делал вид, что занят. На такое показное упрямство Самойлов-старший лишь хмыкнул и прошел мимо, чувствуя на своей спине досадливый взгляд младшего брата. Дорога туда-обратно заняла не так уж и много времени. Еще на подходе к дому Вадим заметил сутулую фигуру брата, который так же упрямо продолжал сидеть у подъезда. То, что Глеб окончательно продрог, выдавали посиневшие губы и побледневшая кожа. Сперва Вадим хотел проигнорировать брата, но в последний момент передумал и подошел к Глебу. Тот, казалось, не удивился, лишь вызывающе посмотрел на брата серыми выцветшими глазами. — Зачем? — уточнения были не нужны; братья понимали друг друга едва ли не с полуслова. Глеб отрицательно покачал головой, беззвучно усмехнулся и встал со скамейки, небрежным щелчком кинув куда-то в мокрую траву еще тлевшую сигарету, и медленно побрел в противоположную от дома сторону. Недоумевая, Вадим пошел вслед за ним. — Я устал, — внезапно и тихо прошептал Глеб. Под ногами тихо позвякивали осколки стекла. — Понимаешь, устал от всего этого. И от Агаты тоже. Вадим лишь недоуменно поднимает брови. Глеб не обращает на старшего брата внимания и будто изливает душу самому понимающему собеседнику из всех возможных — самому себе. Самойлов-старший внезапно почувствовал себя лишним. — Тяжело притворяться всю жизнь. Не понимаю, как люди с этим живут. — Щелкнула зажигалка. Вадим почувствовал аромат своих любимых вишневых сигарет. Глеб с наслаждением выдохнул дым и закрыл глаза. — Двадцать два года. Все это время я притворялся, что ты мне всего лишь брат. Что мне все равно на нашу бурную юность. Что это просто слишком странная братская привязанность, но… Я люблю тебя, Вадик. Вадим грустно усмехнулся. — Я знаю, Глеб. — Всегда? — отрешенно шепчет Самойлов-младший. Окурок выпадает из мигом ослабевших пальцев и сразу же тухнет под подошвой тяжелого берца. Глеб мигом теряет всю свою отрешенность, и в чертах взрослого мужчины проскальзывают эмоции безбашенного юноши. Он нерешительно обнял старшего брата, а затем настойчиво и в то же время робко коснулся сухих обветренных губ своими. — Всегда.