Сердцебиение

Вадиму не спалось. Оно и верно; зачем спать, когда на небе так много мелких красивых размытых точек, которые расплываются то ли от сигаретного дыма, то ли от едва сдерживаемых слез? За дверью что-то падает. Вадиму откровенно плевать. — И что ты будешь делать всю жизнь? Вот так… пить? — Самойлов-старший чеканит каждое слово, пристально смотря Глебу в глаза. — Почему же только пить? — горько усмехается тот. — Пить и танцевать. Танцевать… Вадим вздрагивает от внезапного порыва ветра и едва не роняет сигарету, пытаясь одной рукой поправить съехавшую с плеч куртку. Что-то за спиной неуловимо колышется в такт его движениям. Он торопливо докуривает, а затем, будто скрываясь в собственной квартире, быстро проскальзывает обратно. Глеб ворочается во сне, бормоча что-то несвязное и несуразное, комкает и без того беспощадно смятую простынь. Таким младший брат нравился Вадиму больше всего. Вадиму не спится. Глеб словно читает мысли старшего брата и в полудреме прижимается к его плечу. Густая шевелюра младшего немного раздражает, но Вадим совсем не хочет отодвигаться. Он лишь осторожными ненавязчивыми движениями откидывает отросшие пряди с его лба, едва касаясь кончиками пальцев лба. Вадим заблудился между явью и сном. — Ты слишком громко думаешь, — Глеб просыпается неожиданно и глубоко зевает, пытаясь согнать остатки сна, и смотрит затянутыми легкой поволокой глазами, кажется, прямо в душу. — Неужели, — полувопрос-полуутверждение неловко повисает между братьями. Слово слишком быстро срывается с языка, и Вадим торопливо отводит глаза, лишь бы не ощущать этот прилипающий к коже взгляд. Младший брат неуловимо усмехается и тянется за сигаретами. — Ты слишком громко думаешь, — повторяет Глеб и подносит сигарету к припухшим губам, почти что одновременно поднимая с пола зажигалку. Сигарета не поджигается с первого раза, и Глеб пару раз щелкает колесиком — просто чтобы позлить Вадима — и кидает бесполезный кусок пластика на пол. Зажигалка отлетает куда-то в угол и, кажется, дает трещину. — Чудовище, — Вадим ласково усмехается. Глеб доверчиво подтягивается поближе, и на секунду Вадим замечает еще не до конца сошедшие темноватые отметины на сгибе локтя младшего. «Промолчать, промолчать, промолчать…» — мелькает в голове давно заученная наизусть мантра. До какого дна социального дна нужно докатиться, чтобы тайно спать с собственным младшим братом и к тому же упорно не пытаться это прекратить? — Если бы ты хотел изменить хоть что-то в своей жизни, то что бы ты сделал? — Глеб обожает задавать тупиковые, сумасбродные и неожиданные вопросы, даже толком не успев их обдумать. Не спал бы с тобой. — Позвал бы тебя в «Агату» раньше, — хрипло шепчет Вадим лишь потому, что Глеб жаждет это услышать. Самойлов-младший хрипло выдыхает, прикрывая глаза и устало проводя ладонью по лицу. С него будто сходит излюбленная маска декадента, за которой Глеб так отчаянно прячет настоящего себя. Вадим всегда любил наблюдать за этой переменой, ведь было в этом что-то необъяснимое, любопытное, загадочное в конце концов. — Я бы ни за что не пошел, — устало выдыхает Глеб. Самойлов-старший ошарашенно смотрит на брата. — Да, черт возьми, я сейчас полностью отдаю себе отчет. — Почему, Глеб? — Вадим, кажется, знает ответ, но до последнего надеется, что младший ответит по-другому. — Потому что… — Только то, о чем я думаю, умоляю — я мог бы никогда не быть здесь с тобой. Сердце Вадима глухо бьется о решетку грудной клетки, потом затихает и обессиленно падает куда-то вниз. А затем приходит опустошение. Глеб расценивает затянувшееся молчание по-своему и со всей юношеской пылкостью целует старшего брата, пока тот прислушивается к отчаянному биению чужого сердца, совсем не чувствуя собственного.