–
После четырёх дней затишья между ними Юнги получает сообщение. хоби привет, ты в студии? юнги да хоби не против, если я заскочу? я прохожу недалеко юнги да, конечно Хосок появляется через полчаса, врывается в дверь студии с разрумяненными щёками, скрытыми под бини волосами и руками, нагруженными пакетами с китайской едой на вынос. Он садится напротив Юнги на скрипучий стул и передаёт старшему контейнер с той же едой, которую Юнги постоянно заказывает, когда они выбирают китайскую еду, что происходит часто. Несколько минут всё тихо, тишина прерывается лишь шелестом открываемых упаковок с едой. Это по-новому ужасно, словно ломать впервые кость. Однажды, давным-давно, Юнги и Хосок не были друзьями. Потом Юнги забыл ключ-карту в своей комнате, рыдал в хосоковых объятиях и спал на полу в его комнате. После этого они были лучшими друзьями. С тех пор между ними не было неловкой тишины. А эта тишина неловкая. Хосок смешивает ложку риса и курицу с кунжутом, делает кусок, жуёт, проглатывает и слишком небрежно спрашивает: — Так как дела? — Хорошо, — отвечает Мин. Его голос хриплый. Он прокашливается и пытается снова. — Хорошо. Занят. Очень занят. Прости, что был вне поля зрения. — Без проблем, — проговаривает младший. — Я тоже был занят. У детей со второго уровня скоро выступление. — Точно, да. — Юнги знает об этом. Он знал об этом неделями. Дети будут танцевать под несколько семейных песенок, но также станцуют и под Gee группы SNSD, и будет здорово и забавно, и Юнги планировал появиться там в качестве сюрприза. Он собирался принести жёлтый тюльпан, потому что он всегда дарит Хосоку жёлтый тюльпан после его танцевальных выступлений, потому что они оба считают, что розы переоценены. Чёрт возьми, не может, блять, быть, чтобы Хосок не знал, что Юнги влюблён в него. Это настолько, нахуй, очевидно. — Они готовы? — Да. Нет. То есть, я уверен, что будет немного грязно в нескольких местах, они шестилетки. Но они такие милые. Будет очень весело. Родители в любом случае любят, когда они лажают, это всегда очаровательно. — Да, это точно. Тишина. Юнги набивает рот говядиной с брокколи, чтобы у него было оправдание не говорить. — Хей, так что, — начинает Хосок. Он звучит нормально, он звучит абсолютно в порядке, но он смотрит вниз на рис и продолжает ковыряться в нём палочками для еды. — Так что, типа, пока я здесь, я хотел кое о чём сказать. Что-то холодное и колкое оседает на юнгиевых лёгких. — Хорошо, — произносит он медленно. — Дерзай. Хосок вздыхает. Он опускает палочки, снова берёт их в руки и смотрит Мину в глаза. Он улыбается немного так, как он обычно и улыбается. Он выглядит нормально. Он выглядит абсолютно нормально. — Просто, типа, я думаю, может, нам стоит перестать заниматься всеми этими штуками для друзей с привилегиями, — произносит он. — Понимаешь? — Оу, — слышит себя Юнги. — Просто я боюсь, что от этого будет странно, — говорит Хосок, — если мы продолжим этим заниматься. Это уже немного странно, понимаешь? И я этого не хочу. Ты мой лучший друг, и это намного важнее для меня, чем удобный трах или что-то такое. Так что, думаю, нам, скорее всего, следует остановиться заниматься, эм, такими вещами и вернуться к просто супер крутым лучшим друганам. Он делает пальцы пистолетом. Юнги пялится на него. — Так что, да, — заканчивает Чон и делает большой кусок курицы с кунжутом. — Это всё. Ты не против? — Да, — отвечает старший. — Я хотел предложить точно то же самое. — Да? Его внутренности сминаются как бумага. — Ага. Как ты и сказал, мы не хотим, чтобы это было странно. Так что. — Круто, — проговаривает Хосок. — Рад, что мы договорились. Это было легко. — Ага. Больше тишины, прерываемой только царапанием палочек и звуками тихого жевания. Уши у Юнги немного звенят. На протяжении нескольких месяцев в старшей школе он прошёл через фазу, когда мог уснуть ночью, только если послушает одно видео на ютюбе, где около восьми часов в арктической тундре завывал зимний ветер. Воздух, лёд и пустота. Именно так он себя и чувствует сейчас. Он уже совсем не голоден, но продолжает есть дурацкую говядину с брокколи, только чтобы чем-нибудь занять руки. — Упс, — произносит Хосок через какое-то время. — Мне лучше вернуться, мой следующий урок начинается примерно через двадцать минут. — Хорошо, — проговаривает Мин. — Удачи с работой, бро. Увидимся? Может, завтра или в другой день? — Ага. — Круто. — Хосок выбрасывает недоеденную еду в мусорку и мнётся мгновение, словно он не уверен, можно ли ему обнять Юнги на прощание, и это почему-то даже хуже всех тех вещей, что привели к этому моменту. — Хорошо, ну, я пошёл. Увидимся! — Увидимся, — повторяет Юнги. Хосок не обнимает его. Вместо этого он просто уходит. Дверь закрывается за ним, и Юнги снова один в звуконепроницаемой комнате. Он стоит без движения долгое время. После чего тянется к телефону. юнги >> джин-хён мне нужна водка и я не должен пить её один джин-хён где ты? юнги собираюсь домой джин-хён встретимся там.–
— Всё в порядке, — произносит Юнги спустя два часа и пять шотов, лёжа щекой на ковре. — Всё правда в порядке. Так будет лучше. — Угу, — бормочет Джин. Он не настолько бухой, как Юнги, но близится к этому, делая два больших глотка водки с клюквенным соком, с акцентом на водку. — Именно поэтому мы пьём в три часа дня в среду. — Просто, знаешь... — Мой лучший друг назвал меня удобным трахом. Я умудрился стать брошенным даже без отношений. Думаю, наверное, так ты чувствуешь себя, когда у тебя разбито сердце. Я не понимаю, почему об этом так много песен, потому что прямо сейчас у меня такое чувство, будто я никогда не буду снова писать. — Просто это отстой. Прямо сейчас. Но всё будет в порядке. — Жиза. — Типа, я буду в порядке. — Жиза. — Просто это может занять время. — Жиза. — Типа... — Юнги замолкает, щурясь на узоры на ковре. Он лежит на животе на полу, потому что где-то между шотом номер два и шотом номер четыре идея сидеть вертикально показалась слишком сложной. Джин свернулся на диване, на нём спортивки и футболка с Супер Марио, которую, как знает Юнги, ему подарил Намджун на день рождения. Они пьют водку из кружек. У Юнги — дурацкая новая кофейная кружка с подписью НЕ ГОВОРИ СО МНОЙ, ПОКА ЭТО НЕ ОПУСТЕЕТ. Хосок подарил её три года назад без повода, просто потому что Это напомнило мне о тебе ха-ха-ха, и это был первый раз, когда Юнги подарили рандомный подарок, просто потому что о нём подумали. Однажды кружка упала, и край немного скололся, и ему хотелось заплакать. — Типа что? — Что? — Ты что-то говорил. — Оу. — Юнги хмурится немного, думая. — Наверное, просто. Знаешь. Это не может длиться вечно. Правильно? Не может. — Надеюсь, что нет. — Он не мог даже... — Смотреть на меня. Коснуться меня. — Так не может быть вечно. — Думаю, наверное, — произносит Джин, его голос срывается и он делает забавный маленький вдох и моргает часто, пытаясь снова. — Думаю, наверное, после клуба я, эм. Думаю, я пытался поцеловать Джуни. Но я не могу вспомнить, сделал ли я это или я это так выдумал. — Как давно? — Мм? — Как давно это длится? С тобой и ним. Всегда хотел узнать. — Оу. Эм. Ну. Сложно... Я не уверен. Потому что знаю, что этого не было в начале. А теперь это вот так. И так было долгое время. Но. Я не уверен, когда... когда всё изменилось. Это не было, типа... — он активно жестикулирует мгновение, после чего щёлкает пальцами. — Не было вот так. — Да. — Жаль, что не было. Я бы хотел, чтобы я просто, просто проснулся однажды, типа, о нет, я с ним... да. С Джуни. Так было бы легче. Но такого не было. — Да. Джин вздыхает. — Можно использовать тупую метафору? Ты будешь смеяться надо мной. — Дерзай. — Типа, знаешь, когда ты печёшь хлеб... — Я не пеку хлеб. — Или другую выпечку, неважно, Юнги. Но, знаешь, когда ты засовываешь что-то в духовку, и это тесто, а потом ждёшь немного, и это хлеб? Это одна и та же вещь, типа, она не исчезла, она просто перешла в нечто новое, типа, знаешь, изменилась кардинально или как-то так из-за окружающей среды и вещей, которые ты туда положил. Типа. Дрожжи. — Дрожжи. — Так что ты открываешь духовку и вот он. Хлеб. Но когда он стал хлебом, а не тестом? Даже если ты будешь сидеть там и смотреть, как оно поднимается два часа, невозможно сказать. Юнги кивает. Ковёр царапает ему щёку. — Я почувствовал. — Так и происходит. — Да. — Да? С тобой и Хоби тоже? — Оу, — произносит Юнги. — Нет, не с нами. — Тогда как? — Думаю, это даже тестом не было. С моей стороны. — О нет, — проговаривает Джин, звуча ужасно расстроенно. — О нет, серьёзно? Юнги смеётся, низко, сухо и жалко. Он делает очередной глоток отвратительной водки из своей дурацкой ебучей чашки. — Да. Я просто всегда, типа, с ним. Типа. Всегда. — Ох, Юнги. — Всё в порядке. Я привык. Но, эм. — Он зажмуривает глаза. Отказывается плакать. Он делает очень хорошую работу, чувствуя себя пьяным и подавившим эмоции прямо сейчас, и он отказывается всё портить плачем. — Думаю. Думаю, возможно, эм, возможно, то, что я спал с ним, сделало это. Сделало немного хуже. Джин тянется, чтобы погладить Мина по голове. — Мне так жаль, малыш. — И теперь он больше не хочет этим заниматься. Потому что я облажался. Я облажался так, так сильно, хён. Та ночь после клуба, я... и теперь он не хочет... и я такой тупой, я не должен был продолжать делать всё это таким простым и, и удобным... Пальцы Джина застывают на месте. — Удобным? Что? — Когда он порвал с этим. Он сказал, он сказал, эм, он сказал, что наша дружба важнее, чем, — он не собирается плакать. Не собирается. — Эм, важнее, чем удобный трах, и... — Он сказал это? Хоби? Чон Хосок сказал это тебе? — Я такой тупой. — Чон Хосок, — произносит Джин медленно. — Чон Хосок назвал тебя удобным трахом? — Он сказал, что хотел вновь быть просто друзьями. — О мой бог, я убью его. Юнги приоткрывает глаз. — Не смей, блять, говорить ему о том, что я только что сказал. — Он не может просто... — Типа, не то чтобы он был не прав. Это одна из самых унизительных вещей во всей этой унизительной ситуации: что Юнги был доступным. Он был таким доступным для Хосока. Одна трубка, одно ебаное гетеро-порно, один взгляд тёмных глаз, и он уже буквально раздвигает ноги. Забирается на хосоковы колени, скользит ладонями по хосоковой футболке, трётся бёдрами, стонет, вздыхает, сильнее, Хосок, потрогай меня, Хосок, назови меня деткой. Он не был холодным, не строил из себя недоступного, не был достаточно хорош или достаточно безнравственен, чтобы Хосок захотел большего. Он был удобным. Потом он поцеловал Хосока с пятилетней жаждой. И внезапно он больше не был удобным. Он был сложным. Теперь всё кончено. Всё будет в порядке, действительно будет, однажды, возможно. Но не сейчас. Они будут лучшими друзьями, супер крутыми лучшими друганами, как выразился Хосок, и Юнги будет больно долгое время, скорее всего, но не настолько долгое, сколько продлится их дружба. (До тех пор, пока она уже не разрушена. До тех пор пока не пройдёт неловкость и Хосок не сможет быть друзьями с кем-то, кто так ужасающе в него влюблён. Тогда они перестанут быть друзьями, и Юнги будет больно ещё больше, ещё дольше, в разных местах). Он переживёт это. Просто это будет очень сложно. И он уже очень устал чувствовать себя так, будто кто-то выцарапал самую важную часть его и оставил после себя ничего, чтобы заполнить разрушенное пространство. Он не может думать об этом. Он не может перестать думать об этом. Он допивает чашку с водкой и дрожит. — Теперь ты скажи что-нибудь ужасное, — говорит он Джину. — Не весело, когда только один из нас эмо. — Хорошо. Думаю, я попытался поцеловать Джуни, и думаю, что он меня отверг. Никто из нас об этом не упоминал. — Ты должен, — он не может говорить слишком много. — Ты должен, может, типа, упомянуть об этом. — Конечно. Или, возможно, я просто умру. Юнги машет немного рукой. — Почему всё так? — Как так? — спрашивает Джин. Он сдвигается на диване, но его пальцы не покидают юнгиевых волос. — Дерьмово? — Просто... тяжело. Очень тяжело. — Да, — произносит Ким тихо, и оба они затихают.–
Проходят дни. Затем недели. Юнги думал, что весь смысл разрыва их предыдущих отношений с Хосоком будет состоять в том, что они снова будут лучшими друзьями. Но они больше не видятся часто. Когда они видятся, это всегда происходит между их работой или хосоковыми занятиями, или работой Юнги в студии, они берут кофе. Десять минут взаимодействия, едва ли достаточно, чтобы наверстать упущенное, и их всё ещё сопровождают паузы. Всё ещё длинные отрезки времени, которые обычно должны быть заполнены словами, заметно пустые, и никто из них не кажется достаточно уверенным в том, что с этим делать. С этим можно жить: с частыми неловкими паузами с человеком, который знает Юнги лучше кого-либо во всём мире. Это заставляет его хотеть сорвать с себя кожу собственными ногтями, но технически с этим можно жить. Он переживает это. Ноябрь приходит с ледяным дождём. Небо вечно серое. Юнги заворачивается в свитера, шапки, шарфы, надевает мягкие пушистые носки под своими Док Мартенс, покупает новую пару перчаток. Он ненавидит холод. В такие дни он чувствует себя хуже, чем обычно. Уходить из квартиры — словно опускать всё своё тело в полузамёрзшую реку, как в тот раз, когда он поехал в летний лагерь, и вожатые заставили всех детей окунуться в горный источник в четыре утра, и это честно было Худшим, и Юнги заболел. Ноябрьский воздух ощущается точно так же: холод, пробирающийся дальше его кожи, оседающий внутри него и устраивающийся там, как у себя дома. Но он в порядке. У него всё хорошо. Он находит хосокову футболку, зажатую между кроватью и стеной. Он может сказать, что она принадлежит Хосоку, потому что на ней написано СНУ* ЗИМНЕЕ ШОУ '14 и ещё она пахнет им. Юнги хоронит её на дне кучи грязного белья, после чего достаёт её, нюхает и ненавидит себя, и кидает ебаную футболку в машинку, чтобы избавиться от запаха, потому что он чувствует себя отвратительным извращенцем, помешанном на запахе нижнего белья, а потом он проводит всё утро, скучая по кондиционеру с запахом Морского Бриза и хосоковым мягким-мягким волосам. Так что да, Юнги держится хорошо. Держится отлично. Все его песни о пустых пространствах и холодной стороне кровати, но он держится молодцом. — Йоу, — произносит Намджун, плюхнувшись на место рядом с Юнги. — Ребята не оставят тебе джоинт, пока ты не споешь. Юнги стонет. Редко, когда у всех семерых свободен вечер, но такое случается, и было решено, что они проведут его в норэбане*. Алкоголь льётся рекой весь вечер — Чимин и Тэхён особенно бухие, смешливые, прыгучие, поющие глупые любовные песни друг другу, — но Юнги не пьян настолько, чтобы хотеть петь. Или по-кошачьи выть. Неважно. — Разве я не могу просто наблюдать, — проговаривает он, наливая себе очередную стопку соджу с ужасным вкусом яблока, потому что кто-то позволил Чимину заказывать напитки. — Мне и здесь удобно. Не хочу вставать. — Мне всё равно в любом случае. Это ребята заставят тебя спеть. — Намджун кидает взгляд на остальных. Чонгук и Джин танцуют под песню какой-то женской группы, Чимин с Тэхёном смеются над ними. Хосок упал на пол от силы своего смеха. — И, возможно, Джин. Ты знаешь, каким он бывает. — Агх. Они заставляют его петь дважды. После второй песни он умудряется вырваться из тэхёновой хватки и сбежать на своё место и к бутылке. Хосок идёт за ним. Чон садится рядом с ним, наливает себе стопку отвратительно сладкого соджу. Опрокидывает её в себя, его горло блестит от пота. Юнги кашляет немного и пялится в пол. Последний раз, когда он был таким подвыпившим, он был голым, а Хосок прижимал его к кровати своими крепкими и аккуратными руками. Но они больше этим не занимаются. Больше они не занимаются многими вещами. Это нормально. — Ох, фу, — произносит Хосок, скривив лицо. Он щурится на бутылку соджу, словно она лично оскорбила его мать. — Что за нахуй? — Яблоко, — отвечает Мин. — Спроси Чимина. — А. Понятно. — Хосок откидывается на спинку сиденья, закрывая глаза. — Ты в порядке? — Ага, — проговаривает Юнги. — А что? — Просто так. Хотел уточнить. После этого никто из них не говорит. Даже в крохотной комнате, заполненной пятью другими очень громкими людьми, это чувствуется, как пауза. И это чувствуется неловко в худшем смысле. Хосок продолжает проверять время на телефоне. В какой-то момент он встаёт, чтобы отойти отлить. Оставляет свой телефон экраном вверх на сидении рядом с Юнги. Он вибрирует. Экран подсвечивается push-уведомлением.ТИНДЕР — ВАМ ПОСТАВИЛИ СУПЕР-ЛАЙК! ПРОВЕДИТЕ ПО ЭКРАНУ, ЧТОБЫ УЗНАТЬ, КТО ЭТО.
Юнги пялится на телефон, пока экран не гаснет вновь. Оу, думает он оторопело. Оу. Значит... это. Этим Хосок занимается. Сидит в Тиндере, ищет людей для траха или, может, свиданий. Это... происходит. Видимо. (Чёрт. Насколько знает Юнги, это могло происходить всё это время. Не то чтобы он и Хосок были даже неразличимо близко парой. Не то чтобы они когда-либо, блять, говорили об этом. Они оба регулярно проверялись, оба всегда были чисты, так что не то чтобы они когда-то... господи, они просто это не обсуждали. Юнги не спал с кем-либо ещё, и он думал... он надеялся, что...) Он чувствует тошноту. Это глупо. Как много людей побывало в постели Хосока после Юнги? Он встречается с кем-то? Впервые за пять лет Юнги не имеет ни малейшего понятия. В прошлом Хосок всегда держал Мина в курсе того, с кем встречался младший. Он любитель свиданий — конечно, он красивый, добрый, уверенный, хорош в светских беседах, хорош в создании уютной атмосферы для людей. Девушка с его занятий по биологии, девушка, с которой он встретился в метро. Он брал её номер, звал на свидание и тут же писал Юнги: Омг я встретил САМУЮ. МИЛУЮ. ДЕВУШКУ. И МЫ ИДЁМ ПИТЬ КОФЕ В ЭТУ ПЯТНИЦУ :'DDDDD. И Юнги отвечал ему: хаха поздравляю, веселись. надеюсь, всё пройдёт хорошо. И он надеялся, каждый раз. Действительно надеялся. Так что хорошо, что Хосок в Тиндере. Хорошо, что веселится, встречается с новыми людьми, ходит на свидания и всё остальное. Действительно хорошо. Хосок возвращается из туалета. Он берёт телефон, смотрит на экран, и выражение его лица не меняется. Он облокачивается о спинку, достаточно близко, чтобы Юнги мог чувствовать исходящее от него тепло, и наблюдает за остальными. Намджун читает рэп, Чимин танцует. Тэ, Чонгук и Джин на вокале, задыхаются и переигрывают. Смеются. Хосок наблюдает за ними и выглядит таким нежным и наполненным любовью. Такой он человек. Хосок такой человек, который разворачивается любовью, цветёт любовью, как утреннее сияние на рассвете. Он растёт, расцветает любовью. Он наполняет каждую комнату любовью. Он многое может отдать. Я ухожу пишет Юнги Намджуну. И уходит.–
В начале декабря Хосок начинает встречаться с другим преподавателем танцев в его студии. Её зовут Момо, и, судя по её странице на Фейсбуке, она дружелюбная, забавная и невероятно талантливая. Они с Хосоком ходят на четыре свидания до того, как Юнги об этом узнаёт. Об этом ему говорит не Хосок. — Прости, — говорит Намджун и морщится. — Мне очень жаль, чувак, я не хотел... я ещё не совсем уверен, вместе ли они, но... типа, не знаю, если да, то я бы хотел знать. — Всё в порядке, — проговаривает Юнги. — Я понял, что он с кем-то встречается. — Ну, это даже не обязательно серьёзно. Они гуляли лишь пару раз. Если это Хосок и если прошло четыре свидания, это довольно серьёзно. — Точно, — произносит Мин. Намджун стонет немного. — Хён, я до сих пор даже не знаю, что произошло между вами, но как бы то ни было, вы оба ведёте себя нелепо, и всё это можно решить лишь... — Ага, — говорит Юнги и надевает свои шумоподавляющие наушники.–
Он видит их на свидании однажды. Рядом со студией Хосока есть небольшое кафе. Юнги оно нравится, потому что там крепкий кофе; Хосоку оно нравится, потому что бариста рисуют маленькие милые рисунки на пенке. На улице стоит холодное утро вторника, когда Юнги заскочил, чтобы взять американо, и спасибо, боже, спасибо, боже, что он видит их до того, как заходит внутрь: Хосок и милая красивая Момо сидят за столом прямо напротив окон, поделив между собой кусочек чизкейка. Юнги застывает с ладонью на дверной ручке. Они видели его? Нет, не видели. Хосок повёрнут к двери спиной, а Момо... что ж, Момо смотрит только на Хосока. Юнги знает это чувство. Она действительно красивая. У неё длинные волосы, и она одета в мягкий белый свитер, и ногти, барабанящие по кофейной кружке, покрашены в жёлтый. Она хорошо смотрится с Хосоком. Они выглядят хорошо и нормально вместе. Момо говорит что-то, что заставляет Хосока прыснуть от смеха, запрокинуть голову назад и похлопать два раза, что он делает всегда, когда находит что-то по-настоящему смешным. У Хосока безнадёжный смех. Такой смех, который завладевает всем его телом, который перехватывает дыхание. Юнги отступает от двери кафе. Он готов просто уйти, как что-то тёмное и ужасное овладевает им. Тёмное и ужасное, что заставляет Юнги взять телефон и начать печатать сообщение. юнги >> хоби привет, чем ты сейчас занимаешься? ОТПРАВЛЕНО. Юнги ждёт, слыша стук сердца в ушах, чувствуя себя грёбанным младшеклассником. В кафе Хосок достаёт телефон из кармана. Смотрит на экран. Печатает. Кладёт телефон обратно. Говорит что-то, что заставляет Момо наклониться ближе и улыбнуться. Юнги прикусывает губу настолько сильно, что ощущает вкус крови. Его телефон вибрирует. хоби просто на танцах, пока занят но поговорю с тобой позже! Хорошо. Хорошо. Это... ответ. Не тот, на который Мин надеялся. Но также тот, который он ожидал. Это не дружба, думает он совершенно ясно. Это не то, какими мы были. Раньше Хосок бы сказал: НА СВИДАНИИ!! ПОТОМ НАПИШУ <33333. Теперь он врёт. Потому что он знает. Хосок добрый. Он не хочет, чтобы кому-либо было больно. Конечно, он бы не рассказал об их отношениях с Момо, об их сегодняшем свидании за чашкой кофе. Он добрый, всегда был добрым. Он был добрым, когда позволил Юнги спать у себя в комнате на первом курсе; он был добрым, когда пригласил Юнги к себе домой в Кванджу; он был добрым, когда сказал, что им стоит снова стать друзьями. Он добрый и тактичный и всегда, всегда щадит чувства Юнги. Потому что он знает. Он всегда знал. Не об этом, но об остальном: о юнгиевом отце, семье, грусти, ориентации; о его глупых мечтах.–
[тогда] [второй курс] — Ты осознаёшь, что я гей? — спрашивает Юнги однажды вечером, неспособный держать это в себе дольше, потому что это (эта дружба) стало Реальным. Стало Реальным до той степени, что было бы отстойно, если бы всё кончилось, так что. Лучше обрубить всё сразу. Ты осознаёшь, что я гей. Он говорит это как: это тот, кто я есть, и ты можешь это принять или проваливать нахуй, но он имеет в виду: пожалуйста, прими это. Пожалуйста, не уходи. — Э, — произносит Хосок. — Да, я был... я осведомлён в какой-то степени, да. Юнги пялится на него. — Да. — Хосок пожимает плечами немного, искоса глядя на монитор ноутбука. Он скулил из-за своего доклада всю неделю. — То есть, типа, я не хочу... стереотипизировать? или что-то вроде того? но, типа, у меня была такая мысль, и ещё, разве у тебя нет краша на Дэвида Бекхэма? У Юнги честно занимает секунду, чтобы перезагрузить мозг. — ... Что? — О мой бог, чувак. Опять, я не хочу показаться равнодушным или типа того, но это двадцать первый век, но типа. Чувак. — Я... у меня нет краша на Дэвида Бекхэма. — Ты уверен в этом? — произносит Хосок. — Потому что, знаешь, когда я смотрел телевизор и вышла та реклама? Что-то вроде благотворительности для брошенных собак или типа того? И там был Месси и Роналдо, и кучка других знаменитых футбольных чуваков, которые такие все супер вовлечены в благотворительность для собак, и ещё вышел Бекхэм? И ты чуть не уронил тарелку? — Я, — проговаривает Юнги. — Так что Бекхэм, — говорит младший, загибая пальцы. — И ещё, дай подумать, тот чувак из Unpretty Rapstar*, которое, да, я знаю, ты втайне ненавидишь смотреть, но в любом случае да, парень с клёвой задницей, который зачитал куплет о социальной справедливости, и ещё парень из Начала. Джонни что-то там? — Джозеф Гордон-Левитт, — слабо проговаривает Юнги. — Точно. Он. В любом случае, хён, у тебя определённо есть типаж. — Нет его у меня. Хосок фыркает. — Бро. Ты западаешь на немного худых, немного атлетически сложенных парней с красивыми лицами. Это твой типаж. — Оу, — произносит Мин. — Эм. Точно. — Это не плохо! Это нормально. Типа, мой типаж — низкие милые девушки, которые могут меня убить. Но да, я почти понял, что ты гей. Или по крайней мере не гетеро. Ориентация — это спектр, знаешь? — Ухмыляется парень. — Я провёл некоторый поиск. — Ты... искал инфу об этом. — То есть, да. После того, как ты увидел Дэвида Бекхэма и чуть не уронил тарелку. Юнги открывает рот, но ничего не выходит. — Просто хотел убедиться, — произносит Чон. — Хотел поискать нужные слова и термины, которые можно использовать, чтобы нечаянно не сказать что-нибудь глупое. — Хорошо, — говорит Юнги. — Окей, это было... хорошо. — Серьёзно, чувак, — проговаривает Хосок. — Ты мой лучший друг, и я люблю в тебе всё, несмотря ни на что. Так что если я скажу что-нибудь глупое, что я определённо могу, потому что это я, просто скажи мне. Хорошо? Просто скажи мне. Последнее, чего я хочу — поставить тебя в неудобное положение. В общем, не хочешь посмотреть Волейбол*? Я больше, блять, не могу сосредоточиться на этом докладе. Юнги кивает. Они смотрят Волейбол. Два года спустя, в ночь после того, как они окончили колледж, Юнги спросил Хосока, что именно он искал. Хосок засмеялся и упал на него, пьяный и наглый, и отказался отвечать.–
[сейчас] — Какого чёрта, — говорит хосокова сестра, — ты с ним сделал? Юнги буквально убирает телефон от уха и смотрит с секунду на экран. Нет, он не прочитал имя контакта неправильно. Это определённо звонящая ему Чон Джиу, и это определённо Чон Джиу, кричащая на него без повода. — Эм, что? — Ты знаешь что, Мин Юнги! — Нет, совсем нет? — Что! Ты сделал! С моим братом! У неё с Хосоком похожий визг. Юнги морщится и прячется в отделе замороженных продуктов, что переполнен не так сильно, как отдел с крупами. Джиу достаточно громкая, чтобы кто-нибудь в пределах пяти метров от Юнги смог услышать весь разговор. — Я ничего не делал! — шипит он в телефон. — Клянусь! — Тогда почему, — произносит она низко и угрожающе, — мой брат был несчастен в течение двух месяцев? Он не спит! Он едва ли ест! Я прислала ему посылку, и он почти что не отреагировал! Мы говорили по Скайпу, и он чуть не заплакал! Что ты сделал? — Окей, подожди, — проговаривает Мин. — Я видел Хоби неделю назад, и он казался в порядке. Возможно, не в порядке. Возможно, немного бледным, немного болезненным; возможно, круги под глазами были чуть более явными, чем обычно. Но он не выглядел несчастным. — Ну, он не в порядке, — резко отвечает Джиу. — Он в депрессии. Я живу в другой части страны, и даже я могу сказать, что что-то, чёрт возьми, не так, так что либо ты на самом деле не знаешь Хосоки достаточно хорошо вовсе, либо ты умышленно ослеп. Юнги ощетинивается. — Послушай... — Нет, это ты послушай. — Фыркает в телефон девушка, создавая помехи. — Я не злюсь на тебя из-за того, что ты к нему чувствуешь. Я понимаю, что ты не можешь это контролировать и ты, типа, не должен ему ничего. Я злюсь, потому что ты обходишься с ним дерьмово... Она продолжает говорить, но Юнги не слышит. Что ты к нему чувствуешь. Ты не можешь это контролировать. Его тошнит. Значит, Хосок действительно знает. Хосок знает и, видимо, поговорил с Джиу об этом. Какого чёрта он сказал? Не может, блять, быть, чтобы он рассказал Джиу о всей теме с сексом по дружбе. Не когда вся семья ждёт, когда он остепенится с какой-нибудь милой девушкой, как Момо, и поженится, и заведёт сыновей. Не когда Хосок гетеро, и неважно, чем ему нравится заниматься в темноте с выпивкой в организме. Что он сказал Джиу? Да, я уверен, что у Юнги чувства ко мне. Типа романтических. Придётся отшить его помягче. — Я не обхожусь с ним дерьмово, — выдавливает Мин. — Я не знаю, что... не знаю, что он сказал тебе, но я не обхожусь с ним плохо. Я бы не стал. Не смей думать, что я бы так мог. — Я не знаю, что думать, — произносит Джиу. — Он ничего мне не расскажет. Всё, что мне удалось из него вытянуть, это то, что вы ребята, типа... не знаю, поссорились? И теперь ты с ним не так часто видишься. Боже, Юнги. Я понимаю, что определённые вещи доставляют тебе некоторый дискомфорт, но я не думала, что ты тот, кто проворачивает такую херню. Определённые вещи. Юнги сжимает телефон настолько сильно, что пальцы начинают болеть. — Это было его идеей. — Что было? — Чтобы мы не так часто виделись. Пауза. — Не похоже на него, — медленно проговаривает Джиу. — Ну, да. Но даже... но даже если мы не сходимся во мнениях, я... я бы не стал, знаешь. Не стал его избегать. — Не думаю, что стал бы. Поэтому я так зла, — вздыхает девушка. — Чёрт возьми. Наверное, пойду поору на него. — Пожалуйста, не надо, — произносит Юнги. — Это сделает только хуже. — Грубо. — Прости. Какое-то мгновение они молчат. Юнги может слышать слабый звук её дыхания. — Прости, что накричала, — наконец говорит Джиу. — И мне жаль, что мой придурошный братец — придурок. Я не могу лезть в это пока, но я очень надеюсь, что вы скоро помиритесь. Ваша дружба сильнее всего этого. Так что просто... продолжайте пытаться, наверное. Хосоки скоро приедет. И Юнги? — Да? — Я буду очень грустить, если ты никогда не приедешь к нам на каникулы. Мама и папа тоже. Ты часть нашей семьи, понимаешь? Это слишком. Это слишком. — Ага, — проговаривает Юнги и вешает трубку.–
К тому времени, как наступает Новый год, они не видят друг друга три недели и не писали друг другу две. Их последний разговор прошёл так: хоби привет, ты идёшь на вечеринку Джуна? будет выпивка и настольные игры~ юнги а, прости помогаю с миксом друга хоби оу, хорошо! без проблем!! тогда увидимся потом, хён юнги звучит здорово И на этом всё. Юнги печатал половину от сообщений (привет—как ты—что делаешь сегодня—прости, я был занят—у тебя есть планы на выходные?—не хочешь приехать?—не хочешь покурить—я скучаю—я скучаю—я скучаю) около тысячи раз за последние две недели, но не отправил ни одного. Остальные его входящие выглядят так: намджун Йоу хочешь прийти завтра? Или на этих выходных Или когда-нибудь Я не могу сказать, это твой обычный связанный с работой акт исчезновения или что-то более тревожное, но я чувствую что последнее и беспокоюсь. брооооооооо хееееееееееен Агх существо 1 привет ежедневное напоминание что всё будет хорошо и я здесь если захочешь поговорить <3 существо 2 посмотри на кошку которую я встретил сегодня! она бы тебе понравилась~~ (jpg2) окей но Серьёзно мы все по тебе скучаем чувак!!!! не знаю деталей или чего-то ещё, но пожалуйста знай что мы все любим тебя и хоби Очень любит тебя и всё будет хорошо!!!!!! если когда-нибудь захочешь поговорить о влюблённости в своего лучшего друга я настоящий эксперт в этом лмао так что просто дай знать ок???? сопляк привет я знаю что это не моё дело но типа хоби-хён кажется грустным и всё такое что значит что ты скорее всего тоже грустный :(( ты можешь поговорить с нами хён, поэтому мы и здесь джин-хён хорошо значит давай договоримся ты говоришь с хоби, я говорю с намджуном. я серьёзно. я могу *чувствовать* как срываюсь и это на 100% твоя вина. твоё отсутствие взаимодействия с хосоком буквально забивает мне поры. ИСПРАВЬ ЭТО. (а ещё я люблю тебя и я здесь для тебя). Юнги не ответил ни на одно из сообщений. Сейчас всё немного слишком. Единственная причина, почему он не планирует провести канун Нового года, забившись у себя в квартире, — Намджун, который появился в студии вчера и угрожал притащить Юнги на их групповую ежегодную вечеринку физически. Юнги сказал: "Ты и что за армия, каланча?" и Намджун ответил: "Чонгук и его бицепсы. Удачи, зубочистка". Так что, похоже, Юнги идёт на вечеринку. Всё будет хорошо, уговаривает он себя. Это не просто их маленькая группка — будут друзья Намджуна и Юнги из колледжа, соседи Намджуна и все их друзья, джиновы коллеги, вся танцевальная труппа Чимина, странные люди науки Тэхёна, немного соплячная университетская команда Чонгука. Будет еда и алкоголь (и алкоголь), и действительно хорошая музыка, если Намджун составляет плейлист. Юнги может просто слоняться поблизости и избегать Хосока — и, боже, Момо — достаточно долго, чтобы все были удовлетворены его появлением, и тогда он может сбежать пораньше и уехать к чертям домой. Всё будет хорошо. Может, даже будет весело.–
Это не будет весело. Юнги знает в ту же секунду, как входит в намджунову квартиру, что это будет отстой, потому что первое, что он видит, входя в плохо освещённую, наполненную людьми, пахнущую травкой квартиру — Хосок. И Момо. Они стоят к Юнги спиной, но он узнал бы Хосока везде, и у Момо длинные светлые волосы. Они оба смеются, стоя в кругу людей, которых Юнги может смутно узнать по выступлениям Хосока. Когда Момо смеётся, её голова падает Хосоку на плечо. Юнги идёт прямиком на кухню. Что, если честно, делает только хуже, потому что нахождение в намджуновой кухне — маленькой, тёмной, закрытой, со столешницей, полной красных пластиковых стаканчиков, бутылок виски, водки, соджу и единственной бутылкой вина, что должна принадлежать Джину — просто напоминает Юнги о последнем разе, когда он был здесь. Когда он сидел прямо здесь, на столешнице рядом с печью, пил Джек и закусывал его кусочками лайма, а затем вошёл Хосок, скользнул между его ног и прижался своими прекрасными губами к его горлу. Держал дольку лайма у юнгиевого рта и смотрел на него тёмным горячим взглядом, когда Юнги обхватил губами цитрус и сосал его, как липкий сок скатывался вниз по подбородку. Потом ладони Хосока были на юнгиевой заднице, а потом они были в спальне Намджуна, Хосок прижимал Юнги к двери, а после упал на колени. И Юнги был разрушен снова. Теперь, здесь, в холодный и снежный канун Нового года спустя шесть месяцев Юнги один. Хосок прямо по ту сторону кухонной двери, но он не собирается войти сюда в этот раз. Он собирается провести ночь с девушкой, с которой встречается. Три часа, и они будут целоваться в полночь, как это делают пары. Встретят новый год вместе. Это нормально. Юнги наливает себе немного водки. Он залпом выпивает два глотка, содрогается и наливает себе ещё.–
— И я просто, — говорит Намджун, жестикулируя двумя руками, — типа, я всегда думаю "если я буду создавать музыку и никто её не услышит... будет ли это всё ещё делать меня счастливым? Делаю ли я это для себя или для других? Зависит ли моё счастье от остальных?". Что-то вроде того. Джин кивает и делает очередной глоток своего вина, которое он пьёт из кружки с Пикачу. — Как вопрос о дереве. — Вопрос о дереве? — Знаешь. Если дерево падает в лесу и никто его не слышит, создаёт ли оно звук всё равно. Если ты создаёшь музыку и никто её не слышит, продолжает ли это делать тебя счастливым. — О мой бог, — проговаривает Намджун с широко распахнутыми глазами. — О мой бог, да. Именно так. Юнги выдёргивает из намджуновых пальцев джоинт, пока тот не начал чёртов пожар. — Но знаешь, что я думаю? — произносит Джин. — Я думаю, что это нормально, если ты становишься счастливее, создавая музыку, когда другие её слышат. Вместо того, чтобы просто, типа, создавать музыку и вбрасывать её в пустоту. Потому что это... это не, как твоё счастье зависит от них? От других людей? Это больше как, словно ты даёшь им счастье. Свою музыку. И их счастье делает тебя счастливым. Намджун медленно кивает. — Я никогда не думал об этом в таком ключе. — Тебе надо мыслить более позитивно, — говорит старший. Его глаза закрыты. Он не может видеть, как Намджун смотрит на него. — Это не "я не могу быть счастлив, пока люди не начнут слушать мою музыку". Это "делая людей счастливым, это делает мне приятно". — Ты такой умный, хён, — бормочет Намджун, пряча лицо в ладонях. Юнги отводит взгляд. Они трое сидят на полу в тёмном углу гостиной, прислонившись к стене. Вокруг них продолжается вечеринка. Музыка, разговоры, смех. Сейчас почти одиннадцать часов. Несколько людей начали открывать шампанское. За окном гостиной снова идёт снег. Юнги наблюдает за падающими в свете жёлтой уличной лампы снежинками. Они похожи на искры, парящие над костром, или на светлячков. Чимин и Тэхён обнимаются на кровати. Чонгук сидит напротив них, оживлённо говоря о чём-то, что приводит Тэхёна в изумление, и Чимин выглядит сонным, но влюблённым. Где-то на другой стороне гостиной Хосок порхает между несколькими кружками: друзьями по колледжу, друзьями по танцам, группой девочек с Момо. Каждый раз, как Юнги мельком видит его, он улыбается. Это странно. Это странно, потому что это именно то, чего Юнги всегда хочет: Намджун и Джин рядом, ребята, свернувшиеся вместе калачиком, как лисички, болтающий макнэ, улыбающийся Хосок. Все в безопасности и тепле. Это именно то, чего хочет Юнги, все уточки выстроены в ряд, и это странно, потому что он застрял между светящимся удовлетворением, но также и в том же самом месте, в котором он был эти пару месяцев, в холодном, пустом месте. Он одновременно невероятно счастлив и невероятно несчастен. Словно его тело наполнено гелием, но его обувь из свинца. Он закрывает глаза и делает очередной глоток водки. Теперь в ней клюквенный сок. Намджун. Это на самом деле немного приятно, чувствовать себя так. Знать, что он способен испытывать так много. Это напоминание, что даже если он сломал самую важную вещь, однажды он будет в порядке. Однажды Юнги будет в порядке. Возможно, не сразу. Но однажды. — Полчаса до полуночи! — кричит кто-то, и все аплодируют. Джин поднимает свою кружку с вином и говорит очень тихо: — Уууу, ура, о боже мой. — Намджун смеётся. — Я выйду подышать немного, — проговаривает Юнги и перебивает Джина до того, как тот может протестовать. — Я не убегаю, клянусь. Просто хочу на воздух. Я вернусь до полуночи. — Хорошо, — говорит Джин. — Но тебе лучше быть здесь к обратному отсчёту. — Да, да. Он встаёт, оставляет свой напиток и прокладывает себе дорогу сквозь заполненную гостиную к двери. Намджун живёт на втором этаже, так что Юнги быстро сбегает по лестнице, прежде чем выходит на морозную, снежную улицу, его дыхание вырывается белыми облаками. Он тут же замерзает, засовывая руки глубоко в карманы своей худи. Так близко к полуночи на улицах никого нет. Они все внутри: в барах, клубах, домах, квартирах, ждут, когда начнётся новый год. Далеко, возможно, на полпути через Сеул Юнги может слышать треск фейерверков. Он может видеть, как они взрываются в ночном небе отдалённым расцветом. Юнги обычно не курит что-то, кроме редкого джоинта, но сейчас ему хочется сигаретку. Это такой момент. Такая ночь. Вокруг него снег молчаливо ложится на землю. Позади него дверь в дом Намджуна открывается со скрипом. Юнги оборачивается. Это Хосок, потому что, конечно же, это он. Вокруг его шеи повязан шарф так, словно он покидал вечеринку в спешке и не успел собраться, когда вышел на улицу. Он встаёт рядом с Юнги на скользкий тротуар. Какое-то мгновение никто из них не говорит. Хосок подаёт голос, на удивление тихий и дрожащий: — Думаю, я должен извиниться. — ...Что? — Я, я должен... — из Хосока вырывается короткий безрадостный смешок, самоуничижающий — такой Юнги ненавидит. — Я... да. Я определённо должен извиниться. Перед тобой. Юнги запутался. — Зачем? — Э, потому что я облажался? Я не идиот, Юнги, я... я знаю, я всё усложнил той ночью, а потом... я пытался сделать лучше, но думаю, это не сработало, и теперь мы не разговаривали с месяц. Даже когда я провёл два месяца в грёбанной Японии, мы разговаривали чаще, чем делаем это сейчас.–
[тогда] [второй курс] — Привет! — буквально кричит Хосок, ухмыляясь в камеру. Качество видео дерьмовое, и Скайп то и дело лагает, но он слышит голос, и это всё, что Юнги нужно. — Привет, привет, привет, здравствуй, привет, я скучаю! — Оу, — произносит Юнги. — Привет. Привет, эм... я тоже. Хосок смеётся. — Не напрягайся, чувак. О-о-о-о-о мой бог, так хорошо говорить на корейском. Я думал, что мой японский был хорош, пока я не начал, типа, использовать его ежедневно со всеми. Упс. — Разве большинство людей не знают чуть-чуть корейский? — Да, но хён. Это читерство. Юнги фыркает. Ухмылка Хосока становится немного более нежной, немного более знакомой. — Я правда скучаю, знаешь, — проговаривает он. — Я продолжаю что-нибудь видеть и тут же такой "Оу, чел, Юнги бы это понравилось. Он бы точно купил эту футболку. Юнги бы сделал фото того цветка для своей претенциозной Инсты". — Мой Инстаграм не претенциозный, — произносит Юнги, хотя это абсолютно так. — То-о-о-о-о-чно. В общем, на случай, если это не очевидно, я уже купил тебе около пяти миллионов сувениров. И я составляю список мест, которые мы должны посетить, когда приедем сюда в путешествие. — Мы приедем сюда, да? — Э! Да! — Хорошо, — отвечает Мин. — Приедем. Куда пойдём? — Ну, для начала... — проговаривает Хосок и начинает болтать почти час о деревне, в которой он остановился сейчас, о еде, которую попробовал, о выступлении народных танцев, которое он посетил прошлым вечером. Всё время он продолжает говорить: я точно отведу тебя туда—ты должен попробовать эту штуку с яйцом—я сделал кучу фотографий, но это не то, ты должен увидеть всё своими глазами—мы должны остаться в этой гостинице. Это второй семестр второго курса. Юнги ещё не знает значение растущего в его груди нечто. Нечто, что сверкает и блестит, словно луна, но никогда не ослабевает. Скоро он узнает. Но сейчас он просто сидит и слушает планы Хосока о будущем. Я скучаю по тебе, думает он, глядя на говорящего Хосока. Я очень по тебе скучаю. Два месяца спустя Хосок возвращается из Японии. Чувство того, что он скучает, что в течение первого семестра поселилось в юнгиевых костях, никогда на самом деле не уходит.–
[сейчас] — Это не твоя вина, — говорит Юнги. — Ты не облажался. — Явно облажался, — произносит младший, теперь звуча неподдельно расстроенно. — Облажался. Я был тем, кто... и, и я пытался вернуть всё в прежнее состояние, но мне стоило знать, что это невозможно, и теперь ты даже не взглянешь на меня... Юнги поворачивается к нему лицом, смотрит на бледное, покрытое пятнами хосоково лицо, на его искривлённые губы. На его ресницах снежинки. — Я смотрю на тебя, — произносит он. Хосок качает головой. — Я серьёзно. Всё по-другому, хён. Нет никакого смысла притворяться, что всё в порядке, потому что это не так. Не в порядке. Я скучаю. Я очень, очень сожалею обо всём, и я пойму, если тебе нужно время, чтобы, типа, смириться с этим или что-то такое, но если нужно, пожалуйста, просто скажи мне, потому что я ненавижу не разговаривать с тобой. Я ненавижу это. — Смириться с этим? — повторяет Мин. — Да. Знаешь. С... с той хернёй той ночью. После клуба. Оу. Точно. Смириться с этим. Это словно ужасное эхо слов Джиу. Я не злюсь на тебя из-за того, что ты к нему чувствуешь. Я понимаю, что ты не можешь это контролировать. Я понимаю, что определённые вещи доставляют тебе некоторый дискомфорт, но я не думала, что ты тот, кто проворачивает такую херню. Да, думает Юнги, немного дискомфортно любить своего гетеросексуального лучшего друга. Нет, он не может контролировать это. Да, ему может понадобиться время, чтобы смириться с этим. Внезапно он чувствует волну злости. — Ты прав, — проговаривает он достаточно холодно, что Хосок вздрагивает. — Не в порядке. Ты... ты начал это, знаешь? Я не говорю о грёбанном клубе, я говорю о том, что было около десяти месяцев назад, когда мы накурились и посмотрели это дурацкое порно. Ты это начал. Ты это начал, а потом тебе, видимо, стало некомфортно или что-то в этом роде, что... это нормально, очевидно, что ты можешь разрывать отношения тогда, когда захочешь, но ты не можешь ожидать от меня, что я забуду обо всём, что случилось, и буду абсолютно, блять, нормальным супер крутым лучшим друганом снова, просто потому что... потому что трахать меня стало слишком сложно. Мы не можем просто решить, что снова станем натуралами. Хосок пялится на него. — Снова стать... о чём ты говоришь? — Ты сказал, что я удобный, — резко проговаривает Мин. Его голос срывается на слове удобный, и он хочет умереть. — Ты сказал, что я был удобным трахом. И я понимаю, так было для тебя, этого ты хотел, но... это не было удобно для меня, понимаешь? Я не такой, как ты, я не могу ебаться просто с любым, и я знаю, что должен был сказать об этом с самого начала. И это моя вина, что не сказал. Но я говорю сейчас. — Э, я тоже не могу ебаться с любым, — произносит младший. — Какого хуя, Юнги, ты что, только что назвал меня шлюхой? — Нет! Нет, блять, я просто говорю, что ты натурал. Так что это всегда будет, блять, по-другому для тебя. И я говорю, что да, хорошо, возможно, мне понадобится время, чтобы смириться с этим дерьмом. Прости, если это для тебя неудобно. Они уже не смотрят друг на друга, смотрят в разные стороны, тяжело дыша. Глаза Хосока широко распахнутые, наполненные болью, злостью и сотней других вещей, которых Юнги в нём никогда не видел. — Что я хочу знать, — говорит Хосок, — так это какого чёрта ты продолжаешь называть меня натуралом. Из всех вещей... Юнги буквально посмеивается, настолько он застигнут врасплох, из-за чего Хосок хмурится сильнее. — Потому что ты и есть натурал? Ты встречаешься с девушками. Тебе нравятся девушки. Ты спишь с девушками. — Хочу отметить, — произносит Чон, — что я регулярно спал с парнем на протяжении десяти месяцев. Я немного удивлён тем, что ты не в курсе, потому что это был ты. — Но ты всё ещё натурал, — говорит Юнги. — Ты никогда... ты всегда был гетеро. Ты никогда не говорил иначе. Ты можешь экспериментировать и развлекаться, но оставаться гетеро. Хосок всё ещё пялится на него. — Я в курсе, — проговаривает он. — Но я не уверен, почему ты думаешь, что я просто экспериментировал. Он, блять, серьёзно? — А что ещё ты делал? — Эм. Был бисексуалом? — Но ты не... ты не бисексуал. — Не думаю, что тебе решать. — Я ничего не решаю, констатирую факт, — говорит Юнги, хотя он начинает чувствовать себя всё более и более запутанным. Он знает, что он и Хосок не были на одной волне, на одной странице, но он думал, что они хотя бы на одной книге. Теперь он думает, что, возможно, они даже не в одной, блять, библиотеке. — Я... просто ты... то есть, ты встречаешься с девушкой сейчас. — Какой девушкой? — Момо, — произносит старший. — Хираи Момо. Из... из твоей студии. Хосок стонет во весь голос. — Ох, да ёб твою мать... Момо, блять, лесбиянка, Юнги. Что. — Что, — слабо проговаривает Мин. — Она лесбиянка, — говорит Хосок. — Мы сблизились за последние несколько недель, потому что пошли выпить как-то вечером после работы, и она рассказала мне, что влюблена в свою лучшую подругу. Потому что опять-таки: лесбиянка. Мы сблизились из-за этого. Теперь мы очень хорошие друзья. Мы не встречаемся, Юнги, бля. — Но, — произносит Юнги, — но, — после чего он понимает, что ему надо присесть. Прямо сейчас. Так что он садится, прямо посреди тротуара, в двух дюймах от свежевыпавшего снега, и подтягивает колени к груди. — Ты на самом деле би? — спрашивает он, скорее обращаясь к своим ногам. Хосок присоединяется к нему на земле. Он сидит, скрестив ноги, прямо напротив Юнги, носки его ботинок касаются юнгиевых Док Мартенсов. — Да. Я би. — Оу. — Да. Ты серьёзно... всё это время ты серьёзно думал, что я натурал? Типа, стопроцентный гетеросексуальный чел, который просто... очень любит сосать твой член? Да. — Я не знаю. Наверное. — Ну, прости и за это тоже, — говорит Чон. — Я думал, что это очевидно, но серьёзно? Я знаю твоё прошлое. Я знаю, как ты вырос. Это было очевидно для меня, но я понимаю, что не для тебя, и мне жаль. Я должен был тебе рассказать. — Он вздыхает, перебирая пальцами края своего пальто. — Думаю, глубоко внутри я знал, что ты не знал, но я всё ещё боялся. Даже когда мы занимались этим. Я всё ещё боялся, типа, совершать перед тобой каминг-аут. Это так тупо. Почти вся наша группа друзей геи, и я всё ещё... не знаю. Боялся. — Я знаю это чувство. Хосок улыбается немного. Слабо и грустно. — Прости, что назвал тебя удобным. Ты не такой. Я бы этого не хотел. — Всё в порядке. — Нет, это не так. Юнги пожимает плечами. — Прости, что почти назвал тебя шлюхой. Я не хотел этого. — Знаю, что не хотел. — И ещё, поздравляю с тем, эм, что ты би. Я принимаю тебя и всё такое. — Ха. Спасибо. — Мне жаль, что ты узнал, — шепчет Юнги, практически не подумав. Он хотел забрать слова назад, но... чёрт. Между ними уже ничего не станет хуже, и он так устал плясать вокруг да около. — Я никогда не хотел, чтобы ты узнал. Прости, я всё так усложнил. Я правда постараюсь с этим смириться, окей? Хосок хмурится, но Юнги продолжает говорить. — Как ты и сказал, может понадобиться время, — произносит он. — Но это произойдёт. Потому что, типа, наша дружба, ты и я, это сильнее, чем... эта фигня, так что. Я смогу с этим справиться. Я справлюсь. Хорошо? — Хорошо, — отвечает Хосок. — Подожди. Что? — Так что тебе не надо волноваться о том, что я всё усложню. Мне понадобится время, но мы снова просто можем быть друзьями. Обещаю. — Чувак. О чём ты говоришь? — Ты знаешь, о чём я говорю. — ...Хён, — произносит Хосок медленно, наклоняясь вперёд. Свет уличных ламп над их головами отбрасывает жёлтое сияние на его лицо, подсвечивает углы его скул, золото его ресниц. Его глаза широко распахнуты. — Хён, почему ты не позволил мне поцеловать тебя той ночью? После клуба. Я попытался поцеловать тебя, и ты меня остановил. Почему? — Ты знаешь почему. — Нет. Я начинаю думать, что на самом деле не знаю. Ответь на вопрос, хён, пожалуйста. — Потому что, — начинает Юнги и останавливается на мгновение: дышит, прячет лицо в коленях, как трус, каким он и является. — Потому что, эм, потому что это бы... это бы испортило всё к хуям ещё больше. Это бы всё разрушило. — Это не ответ. — Ты не можешь просто забыть об этом? — Нет. — Прошу, Хосок, ну же. — Нет, я не забуду. Я хочу знать, почему поцелуй со мной всё разрушит. — Просто разрушит. — Почему? — Блять, забудь. — Нет, — говорит Хосок хрипло и отчаянно, — нет, я не могу, мне нужен ответ... — Я не хочу, блять, говорить об этом! — Ну а я хочу! — Хосок... — Почему, Юнги? — Потому что ты бы узнал, — наконец выпаливает Юнги, сжимая руки в кулаки до побелевших костяшек, пряча голову в коленях. — Ты бы узнал, ты бы узнал, ты, грёбанный придурок, ты бы узнал, что я... я люблю тебя, поэтому я не хотел, блять, целовать тебя, но я поцеловал, и ты понял, как я и знал, и ты, блять... ты, блять, бросил меня, и теперь мы едва ли даже друзья, но я пытаюсь сказать тебе, что смирюсь с этим, смирюсь, обещаю. Я обещаю. Просто мне нужно ебаное время. Он делает глубокий сбивчивый вдох. Я люблю тебя. Он... он сказал это. Он действительно сказал это. Он сворачивается в клубок сильнее, обхватывая руками ноги. Вся его задница онемела, сидя на снегу, но ему плевать. Он просто... он не может смотреть на Хосока сейчас. Не может. Потому что он сказал это. Я люблю тебя. Хосок крайне, ужасающе безмолвен. Юнги не может смотреть на него. Между ними настолько тихо, что Юнги может слышать машины и сигналящие гудки в нескольких кварталах отсюда; фейерверки в полпути от города. Музыку где-то над их головами. Возможно, из намджуновой квартиры. Через дорогу, несколькими этажами выше, разговаривают и смеются люди на балконе, их голоса плывут в холоде ночи. Город живёт и дышит. Всё продолжает происходить, хоть и Юнги наконец Сказал Это. В Сеуле, думает он изумлённо, в городе десяти миллионов, должно быть хотя бы десять тысяч разных вечеринок в канун Нового года прямо сейчас. Хотя бы десять тысяч гостиных, заполненных людьми, хотя бы десять тысяч разных мест тепла, света и музыки в темноте. Это хорошо. Это... об этом приятно думать. Я люблю тебя. Планета продолжает крутиться. Хосок молчит. Юнги испытывает странное чувство спокойствия. Теперь это здесь. Он представляет свои слова парящими над ними, словно иконка пузыря речи в комиксе, большими заглавными буквами и, возможно, со звуковыми эффектами. Я люблю тебя. БАМ! КРХЪЪЪ! Без возвратов. Они здесь; он сказал это; игра окончена. — Я люблю тебя, — говорит он снова. Почему бы и нет, чёрт возьми? — Прости. Я работаю над этим. Тишина. Затем: рука на его запястье. Нежно Хосок тянет руку Юнги, сжимающую потрёпанные джинсы. Хосок тянет его руку, берёт её в свою и нежно, так нежно переплетает их пальцы вместе. Это немного неловко. На Хосоке перчатки, на Юнги — нет. Но они умещаются друг в друге, и ладонь Юнги согревается. Он ждёт. Его сердце громко стучит в ушах. Большой палец Хосока гладит Юнги по тыльной стороне его ладони. — Я думал, ты знаешь. Знаешь что? Юнги ждёт. — Я думал, ты знаешь, — вновь говорит Хосок почти что шёпотом. — Я думал, что ты не хотел целовать меня той ночью, потому что знал о моих чувствах и не хотел меня обнадёживать. Стойте. Что? — Я бросил тебя, чтобы ты не бросал меня первым, — произносит Чон, играя с юнгиевыми пальцами. — Я пытался строить из себя крутого. Я думал, что ты знаешь и собираешься порвать со мной в любую секунду. Я, типа, хотел сохранить остатки своего достоинства. Что. — Не то чтобы у меня его было много, — говорит Хосок. — Не то чтобы у меня оно вообще было. Но всё равно. Юнги, я... то есть, ну же, я думал, что ты знаешь. Я думал, что ты просто не мог не знать, я был таким очевидным годами. Ты был моим грёбанным Бисексуальным Пробуждением, чувак. Что. — Что, — давится воздухом Юнги. — Что... что ты... годы? — Это так неловко, — говорит Хосок. — Помнишь первый курс? Когда мы не особо общались в первый семестр? Я... клянусь, я так сильно хотел с тобой подружиться. Я, скорее всего, был ужасно назойливым, типа, я знаю, что ходил за тобой по общаге, как собачонка, но я просто. Думал, что ты такой крутой? И была та ночь... Когда он забыл ключ. — Ты забыл свой ключ, а я возвращался из библиотеки, и ты был там, и... и ты начал плакать, и я понятия не имел, что делать, но я впустил тебя внутрь, о боже, Юнги, я не знаю, помнишь ли ты это, но на тебе были те тапочки... — Тапочки с Рилаккумой, — бубнит Мин себе в колени. — Ты был самым милым, что я когда-либо видел. Я думал об этом неделями после этого. А потом мы, знаешь, мы стали друзьями, и ты поехал со мной домой, познакомился с моими родителями и Джиу, и они тебя обожали, и ты спал у меня в кровати, и. И я немного осознавал ещё тогда, что происходило, но полностью до меня это дошло, когда я был с Миной. — Миной? — Она была потрясающей, знаешь? Она всё ещё одна из лучших людей, которых я когда-либо встречал. Но мы ходили на свидания, и я буквально просто продолжал говорить о тебе или думал, типа, это так весело, но было бы ещё веселей, если бы Юнги был здесь, и... да. Думаю, она знала об этом до меня, если честно. Так что мы расстались, и тогда... тогда я и разобрался со своим дерьмом. Юнги осмеливается приподнять голову. Достаточно, чтобы взглянуть на их всё ещё сцепленные ладони. Хосок неторопливо играется с юнгиевыми пальцами, но теперь он тянет ладонь Юнги к своим губам. Мин может чувствовать тепло хосоковых губ, трепетание его дыхания. — Это ужасно, — произносит младший тихо, его губы мягкие на юнгиевой ладони. — Это ужасно, это так стыдно, — говорит он, но улыбается. Целует юнгиеву кожу. — Я люблю тебя, — проговаривает он. — Придурок. Юнги не шевелится. Не может пошевелиться. Хосок снова целует его руку. — Я люблю тебя. Думаю, скорее всего, я был влюблён в тебя ещё с первого курса. Не знаю, какого чёрта я думал, что смогу справиться с этим, развлекаясь с тобой безвозмездно. С тобой просто не может быть безвозмездно. Я люблю тебя. — Он целует юнгиеву ладонь. Целует и целует её, прижимается к ней губами, так тепло и сладко. — Я люблю-люблю-люблю тебя. Не могу поверить, что ты нихрена этого не знал. — Я, — говорит Юнги. — Я, э, — и осознает, что всё его тело дрожит, совсем немного. Он не думает, что заплачет, но он определённо близко к этому. Прямо на краю, в шатком пространстве. — Ты... Я знаю, что ты серьёзно, но ты можешь просто, э, просто, блять... просто сказать мне, что ты серьёзно... — Мин Юнги, — произносит Хосок и целует руку старшего, его ладонь, подушечку его большого пальца. — Я полностью, абсолютно, на сто процентов серьёзно, когда говорю, что я полностью, абсолютно, на сто процентов влюблён в тебя. Верь мне. У меня было много времени подумать об этом. К этому моменту я бы мог написать целую диссертацию в стиле Намджуна о глубине своих отвратительных, супер романтических, невероятно не гетеросексуальных чувств к тебе. — Хорошо, — проговаривает старший. — Заглавие моей диссертации было бы "Бесполезный Бисексуал: Исследование Влияния Одного Мин Юнги На Других Психически Здоровых Мужчин Южной Кореи". — О боже. — Если бы моя любовь к тебе была новостной статьёй, она бы называлась "Местный Мужчина Видит Лучшего Друга Без Рубашки, Понимает, Что Он По-Королевски Облажался". — После чего Хосок хмурится немного, целуя юнгиевы костяшки. — Не то чтобы я люблю тебя только за твоё тело. Юнги кашляет. — Хорошо. — Нет, серьёзно. Ещё я люблю тебя за твою зависимость к кофе и капризность. — Я не капризный. — Капризный по утрам. Я люблю это. Я люблю тебя. — Заткнись, — произносит Мин. — Я... я понял, заткнись. — Неа, — вздыхает младший. — Неа, я держал это дерьмо внутри годами, и теперь я на полную планирую говорить это всё время. Типа, доброе утро, я люблю тебя. Доброй ночи, я люблю тебя. У тебя онемела задница? Потому что у меня да. Мы сидим в снегу уже как двадцать минут. Я люблю тебя. Почему ты не в перчатках, идиот? У тебя может быть обморожение. Я люблю тебя. — Это худшее, — говорит Юнги, хоть это и лучшая вещь, которая случалась с ним, без исключений. Его лицо одновременно горит и онемело от холода. Он всё ещё не полностью уверен, что не начнёт плакать. Кто знает. Какая разница. Хосок любит его. Хосок любит его. Хосок любит его в ответ. — Хэй, — произносит он, сжимая хосокову ладонь. Хосокову ладонь, что принадлежит Хосоку, который любит его. — Хэй, хэй, иди сюда, я хочу... Совершенно внезапно над их головами раздаются громкие аплодисменты. Юнги поднимает взгляд... люди на балконе через дорогу выкрикивают, но ещё раздаётся шум из, стало быть, намджуновой квартиры, звуки аплодисментов и громкой музыки... — ДЕСЯТЬ, — выкрикивает кто-то с балкона. Теперь ближе в небе взрываются фейерверки. — ДЕВЯТЬ, — кричит всё тот же человек, но теперь присоединяются другие люди, и Юнги может слышать, как выкрикивают цифры из квартиры Намджуна и из совершенно другой вечеринки несколькими этажами выше. — ВОСЕМЬ. Юнги смотрит на Хосока, который уже смотрит на парня в ответ, всё его лицо озарено широкой глупой улыбкой. В его ресницах снежинки и в его тёмных спутанных волосах, и на плечах. Его щёки и нос розовые. Он смотрит на Юнги так, словно ничего больше не достойно взгляда, хотя они окружены падающим снегом, и в загрязнённом небе видны звёзды, и взрываются фейерверки. — СЕМЬ. — Я должен был вернуться к обратному отсчёту, — проговаривает Юнги. — Джин убьёт меня. — ШЕСТЬ. — О нет, — произносит Хосок со всей серьёзностью, придвигаясь ближе. — Придётся улетать из города. — ПЯТЬ. — Ну, мы никогда не были в Японии, — говорит Мин. — Ты никогда не показывал мне ту рамённую с той штукой из яиц. — ЧЕТЫРЕ. Хосок смеётся, безнадёжно и ярко, как фейерверки. — Это правда. Нам надо отправиться в путешествие. — ТРИ. — Да, давай уедем. — ДВА. — Куда хочешь поехать? — спрашивает Хосок. — После Японии. — ОДИН. — Куда угодно, — выдыхает Юнги и сокращает расстояние между их губами. Сейчас всё немного сбивает с толку — шумно, когда весь город кричит и аплодирует вокруг них, приветствуя Новый год; разноцветно, когда взрываются фейерверки и небо украшается красными и золотыми всполохами; даже немного неловко, потому что они всё ещё сидят здесь на снегу полчаса и их губы немного онемели. Но затем Хосок подносит свободную ладонь, чтобы заключить в ней юнгиево лицо, проведя большим пальцем по холодным скулам старшего. Юнги наклоняет голову. Их губы тёплые друг на друге. Прекращается шум, разноцветность и неловкость, и наконец становится просто вот так: просто они, целующие друг друга посреди тротуара. Хосок всё ещё улыбается (улыбается в юнгиевы губы), но теперь нежно, интимно, только для Юнги, и его рука такая нежная на лице Мина. Они целуются. Они целуются, продолжительно, сладко, решительно и ошеломляюще. После чего Хосок отстраняется, вздыхая немного, и Юнги открывает глаза. — Вернись, — произносит он. — Прости, — проговаривает младший. Он почти что выглядит смущённым. — Прости, просто нужно было... перевести дыхание... — и наклоняется вновь. В этот раз он целует части юнгиевых губ: оставляет поцелуй на верхней губе, на нижней, в уголках рта. Его хватка на юнгиевой ладони усиливается. Юнги издает короткий звук прямо в поцелуй. Хосок смеётся, его дыхание щекочет щёку старшего, время становится немного неустойчивым, и следующее, что понимает Юнги — он лежит на снегу с Хосоком сверху, но всё хорошо, потому что рука Хосока придерживает его голову, защищая от снега и скользкого тротуара. Руки Юнги вцепились в хосоково пальто. Они продолжают целоваться. В общественном месте, в свете уличных фонарей, на земле, в снегу они целуются. Город вокруг них отмечает. Полночь, Новый Год, и Юнги целует Хосока, и Хосок целует его в ответ, чёрт возьми, целует его так глубоко и хорошо, целует его так, как никто ещё никогда не целовал, даже близко нет. Хосок не целует его так, будто это прелюдия перед хорошей частью, секс-частью, главным событием. Хосок целует его так, будто он и есть главное, чёрт побери, событие. Словно всё, что он хочет делать сегодня ночью и завтра, и, возможно, дольше, — целовать каждый дюйм юнгиевого мягкого, податливого рта. Ох, думает Юнги отдалённо, перемещая руки с хосокового пальто на его плечи, держась за них. О, о. Он не знает, как долго они остаются в таком положении. Достаточно долго, что он начинает самым настоящим образом замерзать, его пальцы окоченевают в хосоковых волосах. Достаточно долго, что ему приходится отстраниться и сказать: — Хорошо, чёрт, думаю, я реально получу обморожение, если мы останемся здесь. Хосок смеётся и прижимается лбом ко лбу парня. — Аналогично. Не хотел этого говорить, но я дрожу и не в хорошем смысле. Он целует нос старшего. Юнги поднимает подбородок и ловит хосоковы губы, они снова теряются на несколько минут, после чего Мин говорит между поцелуями: — Хорошо, серьёзно, я умру. Я теряю клетки мозга. Мой член сейчас отвалится. — Упаси боже, — произносит Хосок. Он садится, и Юнги тоже принимает вертикальное положение. Губы Хосока (его прекрасные губы) красные и опухшие от такого количества поцелуев. Юнги не может перестать смотреть на них. (Он сделал это). (Это был он). Он вздыхает. — Нам надо вернуться. Хотя бы попрощаться со всеми. — Точно, — говорит Хосок. — А потом... ко мне? Нам не надо ничего делать, я просто, знаешь, нам, скорее всего, стоит побольше поговорить? И ещё, я хочу спать с тобой. Не обязательно вот так, просто спать-спать... — Лично я бы хотел заняться сексом, — проговаривает Юнги. — Слава тебе господи. Хорошо, вставай-вставай-вставай, пошли скажем всем, что мы уёбываем отсюда нахрен... Хосок карабкается на ноги и тянет на себя Юнги, пользуясь случаем одновременно заключить старшего в объятия и опустить ладони на юнгиев (замёрзший) зад, и именно тогда дверь в дом Намджуна открывается. Намджун, Джин, Чимин, Тэхён и Чонгук вываливаются на морозный ночной воздух. — Вот они! — радостно произносит Тэхён. — Мы надеялись, что вы будете здесь! — О мой бог, — проговаривает Чимин, и Юнги осознает, что он пялится на хосоковы руки, всё ещё лежащие на заднице Мина. Понимает, что Пьяный Чимин такой же проницательный, как и Трезвый Чимин. — Что ж, весёлого, мать его, Нового года. Хосок стонет. Перемещает руки с юнгиевой задницы на его поясницу, но слишком поздно. Все уже увидели. Тэхён визжит как грёбанная банши. Чонгук закрывает глаза двумя руками, но усмехается. Чимин смеётся и бьёт воздух, и Намджун произносит: — Наконец-то, блять, поздравляшки. И Джин... Джин смотрит на Юнги и Хосока, потом на Намджуна, затем снова на Юнги и Хосока. После чего поворачивается к Намджуну и произносит, громко и чётко: — Не хочу красть всеобщее внимание, но я влюблён в тебя. Рот Намджуна раскрывается. Как и у Юнги. — О мой бог, — шепчет Хосок. — О мой бог, это происходит. — Я влюблён в тебя, — повторяет Ким. — Я влюблён в тебя, не знаю, около двух лет или что-то такое, это нелепо. Ты такой раздражающий, ты в курсе? Ты такой тупой, если честно, для человека с АйКью под двести... — У меня не под двести АйКью, — едва слышно произносит Намджун. — ... ты думаешь, что сможешь, типа, подобрать определённые эмоциональные сигналы или... язык тела или микровыражения, или чёрт знает, что ещё, но нет, буквально все знают об этом, кроме тебя, Намджуни, буквально все, и это начинает утомлять. Я не должен был мириться с этим, понимаешь? — Да, — отвечает Намджун. — То есть, нет. Ты не должен был. Что? — Я пытался остановиться, потому что не хотел ничего рушить, но ты просто... — Джин издаёт звук рассерженного кота и пытается потереть ладонью волосы, но вместо этого сбивает с головы шапку с помпоном. Она падает на снег к его ногам, но он этого не замечает, глядя на Намджуна широко распахнутыми глазами, всё его тело пунцовое. Он выглядит так, будто, возможно, вот-вот заплачет. — Ты просто ты, Намджуни, ты всегда такой ты, это ужасно, это серьёзно худшее. — Прости, — говорит Ким. — Мне очень жаль, Джин. — Это не нормально. — Я знаю. Прости. Теперь Джин по-настоящему плачет. Он шмыгает носом и пинает снег, и смотрит на Намджуна, который не сдвинулся или, возможно, даже не дышал с тех пор, как Джин сказал я люблю тебя. — Ты отстой, — произносит старший. — Ты реально отстой. — Хорошо, — проговаривает Намджун и делает шаг вперёд. Медленно, будто подходя к пугливому зверьку, он встаёт на колени на снег перед ногами Джина. Берёт упавшую шапку старшего и вновь поднимается, держа её очень аккуратно двумя руками. — Вот, она не мокрая. Надень её. — Зачем, — спрашивает Джин. — Потому что зима, — отвечает Намджун. — Ты простудишься. — Именно об этом я и говорил, — произносит Ким, но надевает шапку обратно. Слёзы на его щёках блестят в свете уличных фонарей. — Ты отстой. — Я знаю, — шепчет Намджун, нежно и с болью, так, каким Юнги его никогда не слышал раньше, никогда, и берёт джиново лицо в ладони, целуя его. Джин тут же выгибается навстречу, двумя руками вцепившись в воротник пальто Намджуна. Он рыдает в губы парня, влажно и задыхаясь, и крепко целует Намджуна — один раз, дважды, трижды. После чего отстраняется, тяжело дыша. — Какого чёрта, Намджун! — Прости? Мне жаль, — произносит Намджун. — Ты не... я не знаю... Джин бьёт его по плечу. — Какого чёрта! — Хорошо, чёрт! Прости! Ещё один удар. — Скажи мне, что это значило. Используй слова, придурок! — Я люблю тебя! — визжит Намджун, пытаясь и проваливая свои попытки спрятаться от одетых в рукавицы джиновых рук. — Прости, я пытался сделать всё гладко или типа того, я не знаю, я просто люблю тебя и хотел поцеловать тебя, и мне жаль, о боже мой... — Я убью тебя, — произносит старший, но он уже не кричит. — Ты просто не можешь так делать. Все знают, что сначала следует признание. — Понял, — говорит Ким. Он кивает очень серьёзно. — Понял, я запомню. — Лучше уж запомни. — Запомню. Обещаю. После чего они снова целуются. На фоне выкрикивает Тэхён. Чимин исполняет маленький праздничный танец и чуть не поскальзывается на льду; Чонгук, который выглядит одновременно травмированным и невероятно счастливым, вовремя его ловит. Хосок обнимает Юнги двумя руками, пряча лицо в его шее, и произносит: — Поехали домой.–
Обычно Юнги засыпает быстро и просыпается медленно. На Новый год всё наоборот. Даже после всего — после того, как они покинули вечеринку Намджуна, держались за руки с Хосоком на заднем сидении Убера, после того, как приехали домой к Хосоку и врезались друг в друга, после поцелуев в фойе, в гостиной, в дверном проёме хосоковой спальни; после того, как забрались на кровать; после того, как стянули друг с друга вещи дрожащими руками; после того, как Юнги целовал хосокову загорелую кожу, его колени, тазовые косточки, его ладони; после того, как Хосок растянул его, вздыхал ему в рот и толкнулся в него, сцепляя их пальцы вместе на подушке; после того, как они кончили; после того, как упали на кровать рядом друг с другом на пропитанные потом простыни, уставшие, тяжело дышащие и глупо улыбающиеся друг другу... После всего этого у Юнги занимает почти час, чтобы уснуть. Ему надо о многом подумать. И утром, в первое утро Нового года, он просыпается от того, что вздрагивает. На мгновение он дезориентирован, щурится на бледный тусклый солнечный свет, размышляя, почему половина его тела слишком горячая, но пальцы ног замёрзли. Потом он осознаёт: кровать не пустая. Он не один. Солнечный свет кажется странным, потому что Хосок, в отличие от Юнги не использует затемнённые занавески. Юнги жарко, потому что спящий мальчик свернулся у него за спиной. У Хосока рука обнимает юнгиеву талию, пальцы касаются его живота. Его ноги прижимаются к юнгиевым ногам от бёдер до пальцев на ногах. Он дышит, глубоко и медленно во сне, опаляя дыханием загривок Юнги. Кровать не пустая. Юнги не один. Потрясение от этого не ощущается холодно и жаляще, как ледяная вода или пощёчина. Это больше потрясение, как когда проводишь внутри целый день, валяясь без дела в холодной темноте, а потом выходишь на улицу, в горячее яркое лето. Юнги щурится, делает вдох, привыкает, но это не плохо. Просто по-другому. Определённо не плохо. У него занимает, возможно, минуту, прежде чем он перестаёт немного забавно дышать. Определённо не плохо. Хосок всё ещё спит. Его пальцы то и дело вздрагивают на юнгиевом животе. Его дыхание тёплое и мягкое. Юнги любит его так сильно, что для этого, наверное, не подберётся слов. Если есть песня о том, как к нему прижимается тело Хосока, как выглядит бронзовая хосокова рука, скользящая по юнгиевой коже, в ней нет слов. Если есть способ сказать о том растущем в груди Юнги нечто (о свете утра, о хорошо политом семени), он его пока не нашёл. Он пытался запечатлеть Хосока в музыке уже пять лет, но это ещё не сработало. Возможно, однажды. Юнги может подождать.–
Проходит час, и Хосок начинает шевелиться. Сначала его рука крепче обвивает юнгиеву талию. Потом он двигается, его губы касаются спины старшего. Его дыхание сбивается, и он просыпается. В Кванджу Юнги имитировал сон, чтобы быть ближе к Хосоку. Здесь, сейчас, он произносит: — Привет. — Мм, — бормочет Хосок в юнгиевы волосы. — Привет. Утра. — Да, — немного бессмысленно отвечает Мин. — Утра. — Ты всё ещё здесь. — Как и ты. — Как ты себя чувствуешь? О... вещах? — Ну, — проговаривает Юнги. — То есть. Ничего не поменялось. С прошлой ночи. Так что. — И у меня тоже, — говорит Хосок быстро. — То есть, ничего не поменялось. — Хорошо. — Хорошо. Можешь повернуться и посмотреть на меня? Юнги поворачивается в хосоковых руках, пока они не оказываются лицом друг к другу в паре дюймов на подушке. Его руки автоматически находят футболку младшего, сжимая тонкий, тёплый хлопок. Он смутно осознаёт, что он, вероятно, весь красный и опухший после сна, и его волосы, скорее всего, полная катастрофа. Но Хосок видел его плачущим, блюющим после выпитого, блюющим из-за вируса, лопочущего бред из-за температуры и получившего плохую аллергическую реакцию на миндальный круассан. Он в порядке. Они смотрят друг на друга с секунду. — Мы делаем это? — спрашивает Чон. — Да, — произносит Юнги. — Делаем. — Хорошо. Это хорошо. — Да, — проговаривает Мин, — да, это хорошо, это очень хорошо, — и Хосок притягивает его ещё ближе и целует его веки, скулы, улыбающийся рот. Не просто хорошо, думает про себя Юнги. Мы будем потрясающими, у нас всё будет намного лучше, чем просто хорошо... И он прав.[конец]