Часть 2, same damn hunger — фанфик по фэндому «Bangtan Boys (BTS)»

Часть 2

11 ноября 2018 г. в 19:36

Настройки текста

Примечания:

*Фроттаж — достижение сексуального возбуждения с помощью трения собственных половых органов о кого-либо (обычно в толпе). (Инфа взята из dic.academic.ru *в оригинале они "hotboxed the tent" — курили травку в закрытой палатке, то бишь в маленьком закрытом пространстве. Накурили палатку, короче. *Мени́ск — хрящевая прокладка, которая выполняет роль амортизатора в суставе, а также стабилизирует коленный сустав. (cr to википедия). Мениск часто разрывается, вот так вот. следующая часть последняя С:

[сейчас] Юнги не может перестать думать о вирте. О звонке. О том, как звучал хосоков голос, когда тот произнёс "кончи для меня, детка". Юнги думает об этом, и каждый раз от этих мыслей мурашки по коже. "Хочу тебя в себе," — сказал он Хосоку. "Хочу твой член внутри. Хочу, чтобы ты трахнул меня". Это так глупо. Они развлекались бесчисленное количество раз, но дальше минета не заходили. Иногда даже не дальше дрочки. Они не видели друг друга полностью раздетыми, не были друг в друге, не трахались. Хочу тебя в себе. Это правда. Это ещё одна вещь, о которой Мин думает слишком часто: о хосоковых пальцах, языке, члене внутри. О Хосоке над ним, втрахивающим старшего в диван, пол, матрас. О первом медленном толчке, о боли, о растяжке, о великолепном чувстве заполненности. О члене внутри него, о пальцах, впивающихся в тазовые косточки, о губах на его шее. О губах на его губах. Это так глупо. Они не говорили об этом. Хосок пришёл к нему в тот день, и Юнги отсосал ему, и на какое-то мгновение (на мгновение) показалось, будто что-то ещё вот-вот произойдёт. Словно они вот-вот трахнутся по-настоящему. Или словно Хосок наклонится к нему, заключит лицо старшего в ладонях и поцелует его настолько же глубоко, насколько и желание Мина быть трахнутым. Но потом сосед Юнги вернулся домой и начал греметь чем-то на кухне, так что настрой испарился. И они не говорили об этом. Становится тяжело даже просто смотреть на Хосока (Хосока, его лучшего друга на протяжении почти пяти лет) без мысли: "Я хочу, чтобы ты держал меня, вбивался в меня и трахал меня, пока я не забуду собственное имя". Неловко. В октябре Тэхён и Чимин тащат их всех в один из клубов в Итэвоне. Наконец-то все они смогли собраться вместе: Намджун и Джин, которые кружат друг над другом с самого начала; Тэхён с Чимином, которые очень быстро перешли от простых редких поцелуев до совместной жизни в семейном блаженстве; Чонгук, который, скорее всего, гетеросексуален, но всегда готов попробовать что-нибудь новое; и Юнги с Хосоком, у которых... что-то есть. Много чего и совершенно ничего одновременно. Клуб называется Сладкие Мальчики, что очень нелепо. Но судя по словам Чимина, здесь дешёвая выпивка и хорошая музыка, так что Юнги позволяет утащить себя в это заведение. (Он собирается вместе с Хосоком. С Хосоком, который выбрал для сегодняшнего образа чёрные узкие кожаные брюки и свободную белую футболку, из-за которой его загорелая кожа кажется цвета золота, и он выглядит как самый настоящий первоклассный грех во плоти. На Юнги узкие джинсы и простая чёрная футболка, и он смотрит на себя в зеркало и думает: "С какого хера он тебя захочет". После чего Хосок заходит в ванную и произносит "Здорово выглядишь, хён!" таким милым голосом, словно это пустяк, словно они просто друзья, и он никогда не доводил Юнги до оргазма своим бедром, и Юнги уже почти передумывает идти. — Ты же осознаёшь, что это гей-клуб, да? — спрашивает он, наблюдая за отражением Чона в зеркале. Младший закатывает глаза. — Да, Юнги, я смог догадаться, что место в Итэвоне, которое называется "Сладкие Мальчики", рассчитано на определённую аудиторию. К тому же нас пригласил Чимин. Чимин. — Я просто говорю. — Чувак, — говорит Хосок. — Во-первых, я танцор. Я уже большую часть своего времени провожу в компании потных полуобнажённых мужиков. Во-вторых, практически все мои друзья геи в той или иной степени. Кроме, может, Чонгука, но это не точно. "Но ты нет," — думает Юнги. "Тебе нравятся девушки. Ты никогда даже ни разу не смотрел на парня". — В-третьих, — произносит Чон. — Я хорошо пью, танцую, горячо выгляжу и умею получать внимание. Так что обещаю, что не убегу с криками, если какой-нибудь чел положит на меня руку. Окей? — Окей. — Отлично, — проговаривает младший, направив на парня пальцы пистолетиком, и широко улыбается. — А теперь бери с собой свою кожанку и поехали. — Мою кожанку? — Просто доверься мне.) В "Сладких Мальчиках" всё ровно так, как и ожидалось: громко, горячо, пахнет потом, с разноцветными мигающими огнями, диско-шаром и подсвеченными неоном полками с бутылками спиртного за барной стойкой. Лупит бас, и весь танцпол забит — и мужчинами, и женщинами, — и Юнги уже может чувствовать подступающую головную боль. Его представления о хорошем времяпровождении — отдых в студии. Или тихий вечер дома с каким-нибудь красным вином и фильмом. Душный новый клуб в сердце Итэвона — не его место. Словно почувствовав юнгиево отвращение, Хосок обхватывает пальцами его запястье и тянет его вдоль танцпола к бару. Остальные идут позади совсем близко, Чимин уже подпрыгивает под музыку. Даже когда они доходят до бара, Хосок не выпускает из рук юнгиево запястье. — Что ты хочешь? — спрашивает он, перекрикивая музыку. Его губы касаются уха старшего. — Шотов? — Да, — произносит Мин мрачно. — Текилу. Хосок смеётся. Рядом с ним Чимин подзывает к себе бармена и заказывает Рыжую Шлюшку, отчего Джин шлёпает его по плечу, а Тэхён буквально валится от смеха. Намджун уже смотрит на их группу с многострадальным выражением на лице, которое появляется у него, когда он осознаёт, что он вот-вот будет низведён до должности Самого Ответственного сегодняшней ночи. Он и Джин делают это по очереди. (— Почему всегда не я? — спросил Юнги Намджуна однажды. — Я второй по старшинству. Разве я не должен иногда быть ответственным? — Ох, хён, — произнёс Ким. — Ты слишком мягкий. Ты им всё с рук спустишь. Как бы ему ни хотелось, спорить Юнги с этим не мог.) — Текила! — кричит Хосок, передавая несколько шотов и дольки лайма. Запах цитруса — сладкого, кислого и липкого — возвращает воспоминаниями на кухню, к виски в красном пластиковом стаканчике, к рукам Хосока на его бёдрах. Чон передаёт ему шот, и их взгляды пересекаются на одно горячее, наэлектризованное мгновение, и Юнги думает, вспомнил ли младший тот же эпизод. — Шоты, шоты, шоты! Они начинают с двух шотов на каждого. После этого Хосок заказывает текилу санрайз, как и всегда, а Юнги заказывает виски сауэр, и они с Намджуном облокачиваются о барную стойку, наблюдая за тем, как остальные танцуют. Чимин, Тэхён и Чонгук держатся за руки и танцуют в своём маленьком круге, прыгая, хихикая и иногда покачивая бёдрами в такт музыке. Хосок и Джин устроили что-то вроде небольшого странного танцевального поединка, включающего, в основном, кучу волн телом со стороны Хосока и много дэба и лихорадочного дёргания вокруг — от Джина. — Что там у вас с Хоби, дружище? — спрашивает Намджун. Юнги чуть не давится своим напитком. — Что, прости? — Ты знаешь, что я имею в виду. Вы оба, типа, другие. — Каким образом другие? — Не знаю. Ваша энергетика или что-то вроде того, — Ким делает большой глоток воды и смотрит на танцпол. Его взгляд ложится на Джина, согнувшегося пополам от смеха; в его чёрных волосах теряются и переливаются разноцветные огни. Несколько мужчин неподалёку перестали танцевать, чтобы уставиться на него с чем-то вроде благоговения. У Джина есть такой эффект на людей. — Я знаком с вами годами, чел, мне сразу видно. Вы трахаетесь? В этот раз Юнги действительно давится. — Нет! — Значит да. — О боже, — Юнги опрокидывает в себя остатки напитка и даёт сигнал бармену налить ему ещё. — Я не буду говорить с тобой об этом. — Мне стоит волноваться? — Господи, блять, Намджун. Нет, тебе не стоит волноваться, потому что я взрослый мальчик и могу сам о себе, чёрт возьми, позаботиться. — Но ты же был влюб... — Как дела с Джин-хёном? — перебивает его Мин, глядя на профиль друга. — Собираешься рассказать ему, что ты влюблён в него три года или...? Намджун хмурится, глядя в стакан с водой. — Удар ниже пояса, чувак. — Да, вообще-то весь этот разговор был ударом ниже пояса. — Не был, потому что если вы с Хоби трахаетесь, значит твои чувства к нему не совсем безнадёжны. Что противоположно моей ситуации с Джином, которая буквально представляет собой мазохистский сизифов труд и самобичевание. — Может, сократить самобичевание. А то натрёт. — Посмотри на него, — Намджун указывает рукой на танцпол, где снова танцует Джин. Он бестолковый и неловкий, и почти не попадает в ритм, но ему всё равно каким-то непостижимым смешным образом удаётся быть красивым, красивым такой красотой, которая заставляет людей отставить все танцы и просто уставиться на него; такой красотой, которая заставляет школьниц фотографировать его в общественном месте, думая, что он не видит, а потом отправлять фото своим друзьям с подписью "КТО ЭТО??????" — Смотрю, — произносит старший. — Это всего лишь Джин, чувак. — В Джине нет никаких "всего лишь", — говорит Намджун достаточно тихо, чтобы Юнги смог еле-еле расслышать его через музыку. Но Юнги слышит, и Юнги понимает. В Хосоке тоже нет никаких "всего лишь". Он там, видимый среди моря скользких тел, танцует рядом с Джином. Его глаза закрыты. Он становится таким иногда, когда басы такие же медленные, как и сердцебиение, он просто чувствует их, позволяет им направлять себя, словно музыка — море, а он качается на волнах. Его глаза закрыты, лицо поднято к потолку. Он сногсшибателен. Но у Юнги было пять лет на то, чтобы привыкнуть к хосоковому лицу. Восемь месяцев — чтобы привыкнуть к телу, чтобы перестать чувствовать, будто ему выбивает весь воздух из лёгких каждый раз, когда у Хосока задирается рубашка. Намного труднее и намного сложнее привыкнуть к частям человека, которые вы не можете увидеть. К тому, что спрятано внутри. Иногда Мин думает, что он выучил о Хосоке всё, и тогда младший делает или говорит что-то, или, может, просто смеётся определённым образом, что у Юнги снова почва из-под ног. Он может изучить тело Хосока вдоль и поперёк, выучить каждый шрам и запомнить каждое движение и напряжение его мускулов под кожей, но он не может сделать ничего из этого с его сердцем. Нет никаких "всего лишь". Юнги допивает второй стакан виски сауэра. После чего Джин, розовощёкий, вспотевший и хихикающий, подходит и утаскивает Юнги с Намджуном на танцпол. — Хватит быть такими скучными! — кричит он, протискиваясь сквозь толпу. — Потанцуйте со своими друзьями! Сопротивление бесполезно, да и в Юнги уже четыре напитка. Он позволяет Тэхёну схватить себя за руку; позволяет себе двигаться под басы, гудящие в груди. Отпускает себя. Время просачивается разноцветной жидкостью сквозь пальцы, как капли дождя, стекающие по окну автомобиля в ночи, ловящие жёлтое свечение уличных фонарей и фар. Юнги качается, прыгает и открывает глаза: в них светит дискошар. Чимин и Чонгук виснут друг на друге, смеясь, словно пойманные в стоп-кадр. Намджун танцует в стиле робота. Джин смотрит на него, его глаза светятся чистым пьяным обожанием, после чего парень спотыкается, делая шаг вперёд, и обвивает руки вокруг намджуновой талии. "Ты единственный, кто считает, что твои чувства безнадёжны," — думает Юнги о Намджуне и вновь теряется в музыке. На его талии чьи-то ладони. К его спине плотно прижимается грудь. Юнги немного вздрагивает от испуга и распахивает глаза, Хосок смеётся. — Это всего лишь я! — Никаких "всего лишь", — произносит Юнги, от алкоголя ему развязало язык. — Что? — Ничего. — Мм. — Ладони Хосока скользят от юнгиевой талии к тазовым косточкам, кончики пальцев спускаются под пояс джинсов старшего. Когда Юнги вздрагивает, с губ Хосока срывается смех прямо в шею Мина, и младший притягивает его ещё ближе. — Люди смотрят на тебя, знаешь. Юнги фыркает. — Нет. — Да! Я же сказал, что кожанка была хорошей идеей. — Мне всё равно, — вздыхает старший и чуть запрокидывает голову на плечо Хосока. Он пахнет так приятно и ощущается приятно, он тёплый, надёжный, как бойфренд. Его большие пальцы поглаживают низ живота Мина через футболку. Какое-то время они стоят вот так, покачиваясь на месте, пока Хосок прижимается щекой к юнгиеву плечу. В этом нет ничего такого — они прижимаются, но не трутся друг о друга. Ладони Хосока лежат на месте. Юнги держит некрепко хосоковы руки, не уверенный, куда ему деть свои. Но потом песня сменяется с какого-то танцевального хита из чарта "Топ 40" на что-то, что Юнги не может узнать — на что-то медленное, более чувственное, с басами, пропитанными жаром и сексом, — и пальцы Хосока дёргаются на юнгиевой коже. У старшего сбивается дыхание. Судя по тому, как Хосок прижал его ближе и уместил свои бёдра аккурат на заднице Мина, они на одной волне. Руки Чона скользят на два сантиметра ниже. Кончики его пальцев касаются кромки юнгиевых боксеров. В ответ старший перемещает свои ладони с рук Хосока на его волосы, приподнявшись вверх и отклонившись назад, чтобы дотянуться. Волосы Чона потные из-за танцев, из-за огней, и Юнги запускает в них пальцы. Царапает ногтями хосокову голову, просто потому что знает, что это его заводит. — Маленький засранец, — проговаривает Хосок прямо ему на ухо. Юнги ни в чём не раскаивается. — Ты это начал. — Я и закончу. — Надеюсь. Хосок, кажется, воспринимает это как вызов. Он начинает короткими круговыми движениями потираться бёдрами о зад Мина, прижимая их тела друг к другу так, словно они одно целое. Его руки крепко обвивают талию старшего. Дальней частью сознания Юнги понимает, что они стоят посреди танцпола — в гей-клубе, да, но они всё ещё окружены людьми, пять из которых — их лучшие друзья, которые пока не знают об их ситуации. (Ну, кроме Намджуна. Видимо). Но чёрт, здесь достаточно темно даже со вспыхивающими огнями, а их друзья все пьяны и погружены в собственные танцы: Чимин и Тэхён куда-то пропали, чтобы, возможно, поебаться в отвратительных, далёких от санитарии туалетах; Чонгук танцует с группой очень громких лесбиянок; Намджун и Джин... оу. Намджун и Джин танцуют медляк. Руки Намджуна сомкнулись вокруг сокджиновой талии, руки Джина — на джуновых плечах. Это, если честно, немного похоже на старшую школу; между ними расстояние в несколько сантиметров. Джин повёрнут к Юнги спиной, поэтому тот совсем не может увидеть выражение на его лице. Он может видеть только, что глаза у Намджуна закрыты, а брови слегка нахмурены. Словно он на чём-то сосредоточен. На мгновение Юнги думает, что, может, ему стоит разъединить их. Сказать Намджуну, чтобы тот проводил парня до бара, туалетов или ещё куда-то. Потому что если всё пойдёт не так... если Джин всего лишь пьян и не имеет ничего в виду (он отъявленный флиртун, особенно когда в нём алкоголь)... они кружат вокруг друг друга годами, но Юнги в душе не ебёт, что Джин на самом деле чувствует... Намджун и Джин поворачиваются немного, и Юнги мельком видит лицо старшего. И теперь он знает, что Намджуну не о чем беспокоиться. Потому что Джин — прекрасный Джин, глупый пьяный беззаботный Джин, который мог бы заполучить любого в этом клубе, в этом городе — лицо Джина пунцовое. Его глаза огромные и практически испуганные. Губы приоткрыты. Его лицо спрятано в изгибе намджуновой шеи, и кажется, будто он еле дышит. "С ними всё будет в порядке," — думает Юнги про себя. "Они со всем разберутся", после чего Хосок прикусывает линию его челюсти, и он забывает о Намджуне с Джином. Руки младшего на тазовых косточках Мина словно заклеймили его. Здесь пиздецки душно из-за скопления людей, и особенно из-за того, что Юнги одет в кожанку; он потеет под рубашкой, что должно быть отвратительно, но это не так, потому что Хосок касается его разгорячённой влажной кожи. Старший прижимается к нему ещё сильнее, пальцами играя с короткими волосами на хосоковом загривке. Вместе они находят новый ритм: прижимаясь друг к другу, вместе двигая бёдрами, Хосок ведёт, а Юнги подчиняется медленным, чувственным движениям его тела. Это всё меньше напоминает танец, но всё больше — прелюдию, или фроттаж*, и если бы они занимались этим достаточно долго, Юнги бы смог кончить от одного лишь ощущения хосокового члена (становящегося всё твёрже и больше), прижимающегося к его заду. Хочу тебя внутри. Он поворачивает голову. Касается носом чонового горла, где кожа блестит от пота и неона. Юнги водит губами по этому блеску — совсем невесомо, не надавливая, всего лишь потоком воздуха. В ответ Хосок царапает ногтями по нежной коже над боксерами старшего. Эта зона по-особенному чувствительная. Хосок точно знает, что делает. О боже. — О боже, — произносит Юнги, двигая губами вверх, чтобы коснуться ушной раковины младшего. — Господи, Хосок. — Да, — отвечает Чон. В любом другом месте он бы говорил громко, но здесь Юнги еле слышит его из-за басовой клубной музыки. — Чёрт, да, — проговаривает он хрипло, после чего перемещается немного в сторону и проталкивает свою ногу между ног Мина. — Ты не против? Юнги не утруждает себя ответом. Он просто трётся о хосоково бедро, коротко и грязно, вновь запрокинув голову младшему на плечо. Он хочет почувствовать солёность хосоковой кожи. — Люди на тебя смотрят, — голос Хосока говорит ему прямо в ухо. — Чел, я серьёзно. Клянусь, что половина парней здесь успели тебя заценить за то время, что мы здесь. — Врёшь. — Нет. Чимин тоже заметил. — Ревнуешь? — не подумав, спрашивает Юнги, после чего тут же приходит в ужас от самого себя. Его глаза распахиваются (когда он успел их закрыть?), и он пялится на хосокову шею, пытаясь понять, как, чёрт возьми, забрать свои слова обратно. Распроизнести их. Из всех, блять, возможных вещей... — Нет, не ревную, — отвечает Хосок, а у Юнги словно желудок ухает куда-то вниз. Конечно же. Конечно, он не ревнует. Какого хуя он должен ревновать. — Хочешь узнать, почему? Нет. — Почему? — бормочет старший. — Потому что они смотрят на тебя так, словно хотят узнать, каково это — трахать тебя, — произносит Чон и на долю секунды подцепляет зубами и горячим влажным языком юнгиеву мочку. — Они хотят узнать, как ты выглядишь, распростёртый на постели для них. Хотят услышать, как ты стонешь. Но, знаешь, они даже и не могут представить это. Они не имеют ни малейшего, блять, понятия, Юнги. Нет смысла ревновать, если они не знают даже половины того, чего не имеют. — О, — выдыхает Юнги, слишком тихо, что даже Хосок не смог услышать, после чего переворачивается в хосоковых руках. Он удерживает его бедро меж своих ног, трётся о него — немного чересчур, наверное, немного хаотично, на этот раз членом, а не задницей, и, блять, фрикция просто невероятная, — и запускает пальцы в потные волосы младшего. Но почти боится поднять на Чона взгляд. Когда он это делает, из него выбивает весь воздух. Хосок уже смотрит в ответ. Он смотрит в ответ и выглядит так, словно жаждет поглотить Мина целиком. Он выглядит так, словно хочет разрушить Юнги на части и провести своими прекрасными пальцами по руинам. Он выглядит так, словно может довести Юнги до оргазма одним лишь своим голосом. Он выглядит одновременно как юнгиев лучший друг и совершенно противоположно этому. Возбуждённый Хосок — совершенно иное существо. Он продолжает улыбаться... даже продолжает смеяться прямо во время секса, если их тела производят странные звуки или если он не может найти подходящий угол, или иногда совершенно без причины... он всё ещё несёт херню, корчит тупые рожицы, только чтобы побыть бестолковым, но в этом есть грань. Тёмный жар в его глазах. Он напоминает Юнги о времени, когда в старшей школе он с несколькими своими друзьями отправился на кемпинг. Они выехали из Тэгу в горы. Было лето. Воздух стоял влажный и густой. В Тэгу, как и в Сеуле, ночное небо никогда не бывает чёрным. Оно лишь сменяется с голубого дневного света на коричневато-розоватое, словно цвета старой жвачки на тротуаре. В горах небо было чёрным океаном. Звёзды были словно колонии медуз в документалке о природе: миллионы белых светящихся существ, неторопливо плывущих по воде. Юнги ещё никогда не видел такой темноты. Его друзья напились до абсурда, накурились в палатке* и ели маршмеллоу из пачки, потому что не могли разжечь костёр, чтобы сделать зефирки. Мин ушёл чуть дальше один. Выкурил джоинт. Смотрел на широкое бездонное небо. В этой темноте словно сосредоточилось всё. Жизнь, дыхание, жар и движение. Хочу тебя внутри себя. Юнги отводит взгляд от хосокового лица. Он больше не может смотреть в эту темноту. Не может с ней справиться. Теперь, когда они стоят лицом к лицу, руки младшего переместились с юнгиевых тазовых косточек на его поясницу. Одно движение, одно дыхание, и он будет сжимать зад Мина. Хосок притягивает его ещё ближе. Их тела прижаты друг к другу до невозможного. Бедро всё ещё между ног старшего. Их бёдра двигаются вместе, и Хосок снова целует мочку Юнги, осторожно её покусывая. — О, — стонет Мин, звук вырывается из него, и прижимается ртом к хосоковому горлу. Раньше он еле касался губами его кожи, прежде чем отстраниться. В этот раз он заходит дальше, позволяет сначала скользнуть языку, чтобы попробовать солёный пот младшего, потом прижимается языком к его горлу, наслаждаясь тем, как Чон наклонил голову в сторону, чтобы предоставить Юнги лучший угол. Мин встаёт на носочки, смыкает губы на хосоковой шее и сосёт, работая челюстью. Чуть касаясь зубами, надавливая горячим языком. Это мокро и грязно, и определённо неподобающе даже для клуба с названием Сладкие Мальчики, и у Юнги стоит настолько железно, что он готов умереть. В этот момент он вовсю трётся о хосоково бедро, но всё ещё не может найти идеальное давление сквозь джинсы. Он отстраняется от шеи младшего, чтобы вздохнуть. — Потрогай меня, прошу, потрогай, — после чего он снова принимается посасывать и покусывать кожу Чона, оставляя следы из красных отметин от ворота его рубашки до челюсти. — Пожалуйста, Хосоки... Хосок мнёт ладонями его задницу и впивается в неё пальцами так, как Юнги любит. Никто из них уже даже не притворяется, будто они двигаются под музыку. Возможно, они в двух секундах от того, чтобы потрахаться посреди этого дурацкого клуба. — Хочешь уехать? — спрашивает Хосок, сжимая юнгиев зад. — Хочешь... ко мне, если твой сосед дома... — К тебе, — отвечает Мин. — Вызывай Убер, а я предупрежу Джуна. — Да, сэр, так точно, сэр, — произносит младший, дерзко отсалютовав ему и одарив ухмылкой, хотя две секунды назад его ладони были на заднице старшего и он выглядел так, словно готов был нагнуть его на ближайшей горизонтальной поверхности. Ребячество каким-то образом не сбивает стояк Мина даже ни на йоту, потому что 1. Хосок просто слишком горяч, и 2. Юнги просто слишком слаб. Так что он протискивается сквозь толпу, морщась каждый раз, как его толкает потное тело какого-то незнакомца. Он не осознавал, насколько далеко они с Хосоком ушли на танцполе — движимые потоками людей вокруг них, застрявшие в их собственном пульсирующем мире, — пока ему не пришлось проложить свой путь мимо, наверное, пятидесяти человек, прежде чем он наконец не увидел намджунову белую бейсболку. Джина нигде не видно. — Йоу, — произносит старший громко, толкнув Намджуна в плечо. — Где Джин? — Он, эм, — отвечает Джун. Он крутится вокруг. Его щёки раскраснелись. — Он... думаю, он сказал что-то о, эм, воздухе. — Ты не пошёл за ним? Намджун выглядит ужасно обеспокоенным. — Мне стоило? — Не знаю. Скорее всего. Ты что, не смотрел Реальную любовь? — Я находился с Тэхёном в одной комнате больше пяти секунд. Так что да. — Ну... — тянет Мин, позволяя Намджуну подхватить его ход мыслей, после чего говорит: — Я уезжаю с Хоби. — Я уже понял. — Отъебись, Джун. — Отлично маскируетесь, кстати. Теперь дети знают, что вы трахаетесь. Чёрт побери. — Они видели? — У Чонгука травма, — на мгновение Намджун выглядит самодовольным, но потом, видимо, вспоминает о собственном затруднительном положении. — Ты правда думаешь, что мне надо догнать Джина? Я не хочу, типа. Не знаю. Он был очень пьян. — Тогда проконтролируй, чтобы он добрался до дома в целости, — произносит Юнги. — А сейчас мне надо идти. — Да, да, — говорит Намджун. — Удачно трахнуть Хоби. Или наоборот. — И тебе удачи со своим дроч носком, — проговаривает Юнги и очень мило ему улыбается, показывая средний палец.

Юнги обнаруживает Джина сидящим на грязном бордюре возле клуба и держащимся за голову. Хосок всё ещё внутри. Перед тем как сбежать, Юнги увидел, как он прощался около бара с Чимином, Тэхёном и широко раскрывшим глаза Чонгуком. Зная Пьяного Чимина, займёт добрых пять минут, прежде чем Хосок сможет его от себя отодрать. (Пьяный Чимин похож на ласковую коалу, если бы коалы были слишком привязаны к словесному выражению своей любви ко всем и вся вокруг. И, господи, Пьяный Чимин и Пьяный Тэхён в одной комнате? Кошмар. Юнги ещё никогда в своей жизни не был так прав.) У него есть время, пока Хосок вытаскивает себя из их лап. Он присаживается на тротуар рядом с Джином. — Привет, — произносит Джин. Его голос выше, чем обычно, и он не поднимает головы из рук. — Привет, — отвечает Мин. — Ты в порядке? Ты же не собираешься блевать? — Нет. — Отлично. Здесь прохладно. Позади них из клуба всё ещё доносится приглушённая музыка, но в основном слышно только басы. Улица окутана темнотой, тротуары переливаются жёлтым из-за натриевых уличных фонарей, здания вокруг них закрыты на ночь, кроме тех, что подсвечены изнутри неоновыми вывесками. Другой клуб, засаленная с виду пивнушка, выглядит как заведение, в котором в основном обслуживают людей, выползающих из клубов в 2 ночи, голодных, опустошённых и очень пьяных. Джин испускает короткий задумчивый вздох. — Ты и Хосок, да? — Ты и Намджун, да. — Боже. — Он поворачивается, чтобы положить щёку на колено, глядя на Юнги. — Боже, кто вообще об этом знает. — Все в Сладких Мальчиках после сегодняшнего вечера. — Забавно. Уважай старших. Ты не можешь злиться на меня сейчас, я уязвим. — Я не злился. — Ты был честен. Это хуже. Юнги кидает на него взгляд. — Ты не хочешь слышать чего-то? — Господи, Юнги, я не знаю, — произносит Ким. — От одного до десяти, насколько сильно ты хочешь говорить о своих глубоких и всепоглощающих чувствах к одному Чон Хосоку? — Ещё громче скажи, придурок. — От одного до десяти, давай. — Ноль. Без палочки. Грёбанные отрицательные числа. — Угу. Так у тебя есть вещи, о которых ты не хочешь слышать? — Окей, я понял. — Юнги вытягивает ноги вперёд, хмуро глядя на асфальт. — Это ты таким образом сказал, что твои чувства к Джуну глубокие и всепоглощающие? — Таким образом я сказал, что отказываюсь вести этот разговор сейчас. Или вообще когда-либо. Спасибо заранее. — Зато ты чувствовал себя вполне уютно на танцполе. — Подавись хуем, — отчеканивает старший. — Чёрт возьми, хён, — доносится голос Хосока позади них. Когда Юнги поворачивается, чтобы взглянуть на него, у Хосока руки спрятаны в карманах бомбера, на щёках играет румянец из-за холодного ночного воздуха. Его наполовину не видно из-за того, что он стоит напротив светящейся вывески с надписью СЛАДКИЕ МАЛЬЧИКИ витиеватым розовым курсивом. — Не сдерживай себя. Джин исторгает из себя звук какого-то умирающего кота. Хосок фыркает и встаёт позади Юнги и Джина, положив легонько пальцы на юнгиеву макушку. — Готов ехать? — спрашивает он Мина. — Убер должен приехать с минуты на минуту. — Да, — отвечает Юнги, толкнув слабо Джина. — Не против поехать домой? Я сказал Джуну присмотреть за тобой. — Отлично, — проговаривает старший. — Потрясающе. Спасибо за это. — Ага. — Повеселитесь, ребята, — произносит Хосок. — Никакого уважения, — говорит Джин и роняет голову обратно на колени.

[тогда] [младшие курсы] В Кванджу Юнги просыпается с прижавшимся к его макушке щекой Хосоком. Лицо старшего прижато к груди Чона, нос касается кожи младшего, оголившейся из-за съехавшей во время сна свободной футболки. Только что рассвело, бледный голубой свет просачивается сквозь шторы. На секунду Юнги не уверен, какого чёрта он не спит в такой блядски ранний час. Потом он снова чувствует это: Хосок поглаживает его спину, большим пальцем почёсывает юнгиев позвоночник, совсем невесомо. Хосок тоже не спит? Их ноги сплетены вместе. Одна рука Юнги неудобно зажата под его телом, другая перекинута через хосокову талию. Хосок не спит? Осторожно старший вновь закрывает глаза. Ждёт почти целую минуту, явственно чувствуя нежные прикосновения младшего. После чего он издаёт тихий, сонный звук "предпробуждения". Только чтобы увидеть, что произойдёт дальше. Рука Хосока застывает на месте. Он не спит. Он не спит, и у него в объятиях Юнги, и он поглаживает старшего по спине так нежно. Какого чёрта всё это значит? Хосок всегда был тактильным; он любит физические ласки, любит обниматься... но это точно немного более интимно даже для него. (Он застыл в ту же секунду, как подумал, что Юнги может проснуться. Конечно, это что-то значит). (А может, и нет. Может, Хосок просто подумал, что тревожит старшего, и остановился из вежливости. Может, Юнги грёбанный придурок, которому пора перестать искать солнечный свет в полночь). Юнги выравнивает дыхание, делая вид, что всё ещё спит. Спустя несколько долгих минут, палец Хосока начинает двигаться вновь. Он думает, что Мин спит. Он думает, что Мин спит. Юнги сопит немного и прижимается ближе, уткнувшись носом в хосокову ключицу. Словно он спит и ищет тепла. Словно он спит и ему всё сойдёт с рук. Кожа у Хосока мягкая, разрумяненная от тепла, и когда Юнги прижимается ещё ближе, руки Хосока вокруг него смыкаются крепче. Его рука на спине старшего скользит вверх и вниз вдоль изгиба позвоночника, а другая хосокова ладонь опускается на юнгиев затылок. Пальцы в его волосах. Хосок пахнет мылом. Он пахнет мягким чистым мальчиком, который беззаботно смеётся, мурлычет себе под нос, пока делает себе яичницу, и слушает Тейлор Свифт и SNSD, когда грустит. Он тёплый и крепкий, и старший осознаёт, что не против просыпаться вот так тысячу раз, и, может, больше. Что-то взрывается в его груди. Словно те видео, которые в пять раз быстрее показывают, как распускается цветок: тихое, сдержанное извержение цвета, вибрации и роста. Он вздыхает в тёплую хосокову кожу. Хосок гладит Юнги по волосам. Это даже не такое уж открытие. Скорее, Юнги наконец принимает то, что было сокрыто внутри него — семя, зародыш — уже годами. Он влюблён в своего лучшего друга. Только потому, что это чувство наконец заметно расцвело, не значит, что оно ново.

[сейчас] Ладонь Хосока скользит вверх по юнгиеву бедру, пока они сидят на заднем сидении Убера. Юнги одаривает его коротким скептичным взглядом — которого достаточно, чтобы отметить лукавую усмешку, растягивающуюся на губах Хосока, — и уставляется решительно в окно. Город скользит в тени, иногда в бликах вывесок круглосуточных магазинов или офисных зданий с рассыпанными квадратами жёлтого света. Хосок сжимает бедро Юнги, потирает большим пальцем по шву на его джинсах. Они проезжают мимо ресторана быстрого питания. Мимо МакДональдса. Мимо бара с открытыми настежь дверями, выплёвывающего музыку и людей на тротуары. Юнги прижимается лбом к холодному стеклу, пытаясь ни о чём не думать. Они подъезжают к дому Хосока. Они выбираются из машины. Они проходят в пяти шагах друг от друга весь путь до здания, мимо почтового отделения и двери домовладелицы. К лифту. Хосок нажимает на кнопку ВВЕРХ. Никто из них не произносит ни слова. Далеко над ними лифт покачнулся, застонал и начал опускаться. Юнги смотрит прямо перед собой, засунув руки глубоко в карманы кожанки. Его желудок исчез где-то по пути от Сладких Мальчиков до приезда на Убере, после долгого пути по Сеулу, и сейчас он просто пустой, но не в плохом смысле. Пустой, словно его внутренности заменились чем-то плавучим и прозрачным. Вместе с этим он невообразимым образом ощущает своё тело (внутреннюю часть бёдер, всё ещё тёплую от прикосновения хосоковой руки; свои ноги; свой член; свою спину; место за ухом; свои нецелованные губы) и настолько сильно, что кажется, словно он вышел за пределы своего тела. Юнги — мурашки. Юнги — предвкушение. Звенит лифт. Двери разъезжаются в стороны. Они ступают внутрь, Хосок нажимает на кнопку седьмого этажа, и двери закрываются. Они врезаются друг в друга в то же самое мгновение, их тела встречаются в середине маленького шаткого лифта. Ладони Хосока поднимаются к юнгиеву лицу, и он тянет его на себя, но не для поцелуя, конечно, не для поцелуя; вместо этого он прижимается открытым ртом к юнгиеву горлу. Выдыхает на его кожу. Юнги дрожит и вжимается в тело младшего, словно пытаясь залезть в него (может, это он и делает) и перекидывает руки вокруг шеи Чона, откинув назад голову, чтобы предоставить Хосоку лучший угол. Он хочет, чтобы Хосок съел его живьём. Первый этаж. Второй этаж. Ладони Хосока нащупывают костлявую задницу Мина и сильно сжимают, впиваясь пальцами в мускулы, даже не пытаясь действовать медленно — они уже компенсировали это в клубе, на танцполе. Юнги стонет и запускает пальцы в волосы младшего. Тянет их, дёргает голову Хосока назад и прижимается губами к его челюсти. Третий этаж. Четвёртый этаж. Пятый этаж. — Хочу быть внутри тебя, — проговаривает Хосок, прикусывая каждое слово на юнгиевой коже, зализывая и посасывая его ключицы. — Можно... сегодня, можно я...? — Да, — задыхается Мин. — Да, да, лучше тебе это, блять, сделать, а если не сделаешь, я тебя нахуй, нахуй убью... — Ты такой горячий, когда кровожадный, — произносит Хосок низко и мечтательно. — Заткнись, господи. Хосок захлопывает рот и отстраняется. — Нет, — говорит Юнги, раскрыв широко глаза. Он немного спотыкается, когда его уже не держат. — Нет, нет, нет, идиот, я шутил, никогда не затыкайся... Двери лифта открываются. Они добрались до седьмого этажа. — Я не... просто мы уже приехали, — проговаривает Хосок без необходимости, указывая на коридор. Он одаривает старшего каким-то странным взглядом. — Точно, — бормочет Мин и чувствует, как всё его лицо заливается румянцем. Он выходит из лифта следом за младшим, и вместе они идут по коридору до хосоковой двери. Снова тишина, тишина отчаяния в публичном месте, тишина рук, которым надо потерпеть ещё совсем немного. Ключи Чона звенят в замке, и он впускает их внутрь, и теперь они одни в темноте. В фойе рядом со входом есть выключатель, но никто из них ничего не делает. Вместо этого Хосок оттесняет Юнги к закрытой двери. Обвивает руками бёдра старшего. Их дыхание по-странному громкое в тихой квартире. Юнги думает, настолько же ли слышимо его сердцебиение. Хосок скользит одной ладонью от бёдер Мина к его заднице, сжимая её, следом проведя пальцем между его ягодиц. Он ухмыляется, когда Юнги испускает сдавленный вздох. — Да? — шепчет он и тянет Юнги на себя, потеревшись членами одним быстрым, внезапным и грязным движением, прежде чем снова сжимает ладонью зад старшего. — Мне начинает казаться, что у тебя пунктик, — произносит Мин, оставляя на сгибе хосоковой шеи засос. — Пунктик? — На мою задницу. — Просто она такая маленькая и милая, — воркует Чон. — Скажешь так ещё раз, и я уйду. — Неа, не сейчас, — говорит Хосок и целует юнгиеву шею, челюсть, ухо; он проводит языком по пирсингу Мина, после чего прикусывает коротко мочку. — Хочу, чтобы ты побыл тут ещё немного. — Всего лишь немного? — Мм, — он скользит бедром между ног старшего. — Спальня? — Нет, как насчёт того, чтобы я подождал ещё час. — Тогда будь по-твоему, придурок, — проговаривает Чон. И он наклоняется, и поднимает Юнги, перекидывая его через плечо, как это делают пожарные. На мгновение Юнги застывает от шока, пялясь на пол — и на хосоков зад, его лицо совершенно неожиданным образом оказалось чрезвычайно близко к хосоковой заднице, — после чего он приходит в себя и начинает протестовать, ударяя кулаками по ногам младшего. — Какого хуя, — шипит Мин, — какого хуя, ты, дикарь хуев, опусти меня... Хосок стонет, поправив хватку. Одна его ладонь покоится на юнгиевой спине, другая очень удобно расположилась на заднице. — Господи, хён, что ты сегодня пил? Цемент? — Иди нахуй, — произносит Юнги, и тут же хочет умереть, когда его голос немного срывается. — Иди нахуй. Ненавижу тебя. Отнеси меня в спальню. — Ты радоваться должен, что я не несу тебя как принцессу. — Я бы это и предпочёл, кретин! В этом есть достоинство! — Ох, детка, — проговаривает Хосок громко голосом, как у старой кинозвезды, — ты потерял всё своё достоинство давным-давно. — Но он начинает двигаться, умело лавируя по погружённой в кромешную тьму квартире, ни разу не оступившись и не вписавшись юнгиевой головой в мебель. Юнги хмурится, глядя на пол. После чего Хосок открывает рывком дверь в спальню и пересекает её тремя широкими шагами, его руки крепко и прочно удерживают тело старшего. — Вот мы и пришли, Ваше Высочество. Юнги немного отскакивает, когда Хосок опрокидывает его на матрас, и у него даже нет времени привести в порядок дыхание, потому что Чон залезает на кровать следом и нависает над ним: колени по обе стороны от бёдер старшего и руки — около головы. В спальне света больше, чем в фойе, городские огни струятся сквозь хосоковы прелестные синие шторы, но этого достаточно, чтобы немного подсветить тело Чона, края которого светятся золотом, будто образ на картине. Его лицо наполовину в тени, наполовину освещено. Он нависает над Юнги. На его губах всё ещё играет улыбка, но он больше не смеётся над юнгиевыми злыми выкриками. Хосок просто... улыбается. Маленькой, доброй, довольной, но не в плохом смысле, улыбкой. — Привет, — шепчет он. — Привет, — шепчет Юнги в ответ. Одной рукой Хосок убирает чёлку со лба старшего. — Ты всё ещё пьян? — Нет. Даже не поддатый, серьёзно. — Юнги прикусывает губу. — А... а ты? — Нет. Трезвый. Он говорит это с каким-то нажимом, будто это должно что-то значить. Словно меж паузами спрятано сообщение, между строками, и он хочет, чтобы Юнги его расшифровал. — Хорошо, — проговаривает Мин медленно. Возможно, Хосок пытается намекнуть, что не особо хочет заниматься всем этим сейчас. — Ты всё ещё хочешь...? — Да, хочу, — шепчет Хосок, берёт лицо старшего в ладони и наклоняется.

Когда дело доходит до траха со своим лучшим другом, Юнги следует двум правилам: 1. Они должны быть нетрезвыми. 2. Они не должны целоваться. Первое правило необходимо, потому что оно даёт им оправдание. Второе — потому что Юнги полностью осознаёт, что если он поцелует Хосока, он, скорее всего, больше никогда не захочет целовать кого-то другого остаток своей глупой, никчёмной жизни. Если он поцелует Хосока, он будет уничтожен. Если он поцелует Хосока... если он поднимет подбородок и позволит Хосоку прижаться к своим губам, позволит Хосоку скользнуть языком в юнгиев рот и поцеловать его глубоко и сладко, как и всё, что он делает, если Юнги вздохнёт и запутается пальцами в хосоковых волосах, и позволит себя целовать, и целовать, и целовать — всё будет кончено. Вот и всё. Хосок узнает. Не может, блять, быть, чтобы Хосок поцеловал и не понял его. Юнги влюблён в своего лучшего друга уже пять лет. Он не знает, когда это началось, знает только, когда он это осознал. Есть причина, по которой это зовётся влюблённостью и никак иначе: это не столько вопрос о достижении совершенно нового места — это как найти себя посреди комнаты, заполненной твоими любимыми вещами, всей твоей одеждой, книгами, фотографиями, фигурками и потрёпанными блокнотами, и стены выкрашены в твой любимый цвет, и на потолке виднеется чёрное пятно от того самого раза, когда ты случайно запульнул туда ботинком, и кровать мягкая, и простынь пахнет свежестью, как свежепостиранное бельё, и на подушке отметина точно размером с твою голову, и всё чистое, знакомое, полностью комфортное, и ты никак не можешь, блять, вспомнить, когда или как оказался здесь. Ты просто здесь. Так что первое правило — оправдание. Второе — самосохранение. По крайней мере, Юнги знает, как всё закончить.

Хосок наклоняется, и Юнги уклоняется от него. Поворачивает лицо в сторону в самый последний момент, так что губы Хосока оказываются на его щеке, а не губах. На долю секунды они оба замирают, дыхание младшего громко сбивается. — Разве ты не собирался меня трахнуть? — хрипит Мин. Пауза. И Хосок смеётся, тихо и грустно, и как-то ещё — как-то, чему Юнги не может дать названия. — Да, — отвечает он. — Да, иди сюда. После этого время течёт само по себе. Руки Хосока расстёгивают юнгиевы джинсы, стягивая их с бёдер. На горле старшего губы Чона, на тазовых косточках — его пальцы, вес младшего вжимает парня в матрас. Юнги, в свою очередь, обвивает руки вокруг хосоковой шеи, запустив пальцы ему в волосы. Приподнимает бёдра, чтобы Хосок смог снять с него боксеры. Чон откидывает бельё на пол, и Юнги остаётся голым ниже пояса, кондиционер дует на его разгорячённую потную кожу, и Хосок садится на корточки. Смотрит. На мгновение в выражении его лица что-то меняется, его челюсть напрягается как и всегда, когда он в чём-то не уверен — и Юнги уже открывает было рот, чтобы спросить (ты в порядке? Нам стоит остановиться?), но Хосок скользит ладонями вверх по обнажённым юнгиевым бёдрам, и Мин дрожит, раздвигает ноги и тянется вверх, чтобы снова запустить пальцы в волосы младшего. — Как ты хочешь это сделать? — спрашивает Хосок, расстёгивая свои дурацкие ебаные узкие кожаные брюки, которые сводили Юнги с ума часами. Он стягивает их с ног, до невозможности грациозный и сексуальный, даже когда вытаскивает себя из тесных штанов. Юнгиевы ладони находят сильные, загорелые ноги Хосока. Мин раздвигает свои шире, его тяжелый, полностью возбуждённый член прижимается к его же бедру — тёмного розового цвета, по сравнению с остальной его кожей. — Вот так. — Хорошо, — проговаривает Чон, — хорошо, — и нависает на секунду над старшим, нащупывая рукой прикроватную тумбочку. Он возвращается с упаковкой презервативов и смазкой. (Юнги замечает и ненавидит себя за это — в упаковке осталось три презерватива из двенадцати. Как часто Хосок этим занимается? думает он. Как часто уходит потанцевать, приводит кого-то к себе? Раздевает людей на своей кровати и трахает их на этих простынях?). (Это не юнгиево дело. Это на самом деле не его, блять, дело). — Снимай, снимай, — шепчет он, потянув хосокову футболку, и Хосок смеётся, стягивая её с себя и выкидывая куда-то за плечо. Теперь они зеркальные отражения друг друга — Юнги оголён ниже пояса, Хосок — выше, — и Чон наклоняется вперёд, его руки везде: на юнгиевых бёдрах, ногах, они обхватывают его лицо и скользят под футболку, касаются сосков, пока Юнги не хнычет и извивается под его прикосновениями. — Ты такой пиздецки чувствительный, — произносит младший, — боже, словно твоё тело одна большая эрогенная зона, какого чёрта, — и он прыскает от смеха, когда Юнги бьёт его по плечу. — Окей, окей, остынь. — Растяни меня, блять, — проговаривает Мин. Он хотел вложить в это оттенок приказа, но вышло только хриплое хныканье. — Давай же, Хосок. — Сначала сними футболку, я хочу видеть... — Хосок осекается и на секунду отводит взгляд. — Просто... просто сними футболку. — Тогда ты сними боксеры. Несколько секунд они избавляются от оставшейся одежды, а потом (впервые) (впервые) они полностью обнажены. Обнажённые и смотрящие друг на друга тёмными, широко раскрытыми глазами. Хосок, в огнях города и свете луны — этюд мышц, гладкой кожи и строения костей. Он вновь располагается над телом старшего и оставляет серию медленных, широких поцелуев вниз по юнгиеву горлу. Юнги вздыхает и наклоняет голову, чтобы предоставить Чону лучший угол, дрожа от чувства горячей влаги на собственной коже. Даже не задумываясь, он обхватывает ногами талию Хосока. Цепляется лодыжками над прекрасной хосоковой задницей и тянет его вниз. Их члены трутся друг о друга на одно горячее, пульсирующее мгновение. Юнги посещает мысль, что со всеми своими предыдущими сексуальными партнёрами (не то чтобы это был длинный список) он никогда не чувствовал себя комфортно, будучи полностью обнажённым. Он знает, как именно выглядит: он низкий, тощий и бледный; там, где должны быть мышцы, проглядывают рёбра. Он не выглядит слишком мускулистым, но он и не выглядит совсем уж как стереотипный пассив; он слишком острый по краям. Слишком готов укусить в ответ. Он смесь из странных углов, теней и костлявых бедёр. Так что ему не нравится снимать с себя футболку. Ему даже не особо нравится заниматься сексом с включенным светом. Здесь, перед Хосоком, он полностью на виду: обнажённый в свете луны, с тёмным и стоящим между ног членом, со вздымающейся от тяжёлого дыхания грудью, и Хосок смотрит на него, и Юнги не хочет прикрыться. Не хочет надеть футболку обратно. Он просто хочет, чтобы Хосок его касался. Губы младшего спускаются от шеи Мина к его ключицам, груди, его соскам. Он накрывает один сосок губами, касаясь пальцем другого, потом берёт в рот другой сосок и использует свободную ладонь, чтобы сжать зад старшего. После чего он хватает смазку, выдавливая немного на пальцы. — Ты готов? — выдыхает он в юнгиево ухо. Юнги впивается пятками в чоновы ягодицы. — Блять, да. Когда первый палец касается его входа, поглаживая колечко мышц, а затем медленно надавливая внутрь — всего лишь одной фалангой, практически нежно, практически невыносимо медленно, — Юнги хватает Хосока за плечи. Он приподнимается немного, чтобы насадиться на хосоков палец. Один палец ощущается так приятно в ужасном смысле — ему недостаточно. — Маленький говнюк, — выдыхает Хосок горячо в юнгиево ухо. — Я делаю это медленно для твоего же, блять, блага. — Хочу больше, придурок. — Иди нахуй, я не хочу, чтобы тебе было больно из-за этой хуйни. Сколько прошло времени? — Что, с тех пор как в моей заднице был член? — Или эквива... ох... эквивалентно этому. — Что-то вроде недели, понятно? — стонет Мин, его ноги сползают с хосоковой талии. Он разводит ноги настолько широко, насколько может, сознательно расслабляя тело, готовясь принять больше. — Знаешь, у меня есть дилдо. — Чёрт, — бормочет Чон. — Господи. Почему я никогда не видел, чтобы ты его использовал? — Не знаю. Ты никогда не спрашивал. Но... ах... он большой. — Насколько большой? Юнги путается пальцами в волосах младшего и очерчивает бёдрами медленные круги, привыкая к ритму, с которым палец Хосока входит и выходит из него, растягивая старшего. — Думаю, тебе придётся это выяснить. О боже. Хорошо. Я готов ко второму. Медленно, осторожно Хосок толкается вторым пальцем вместе с первым. Насколько бы Юнги не хотелось это признавать, скорее всего, хорошо, что они делают это так медленно. На этот раз больше жжения, больше боли. Как будто почувствовав это, Хосок выходит из Мина, добавляет больше смазки и толкается в парня снова, сжимая пальцы и касаясь стенок. Господи. Юнги выпускает воздух сквозь стиснутые зубы. Он может чувствовать капельки пота на своих висках, ключицах, и он не уверен, его ли это пот или это накапало с Хосока, что должно бы быть противно, но нет. — Ты такой узкий, — выдыхает Чон тихо и благоговейно. Он неуклюже целует минову челюсть и царапает зубками его ушную раковину. — Такой узкий, твою же мать. — Будет намного приятней, окажись ты внутри. — О господи, как будто бы я не знаю. — Хосок перемещает пальцы из юнгиева входа на место под его яйцами, гладит одним длинным влажным движением, выбивающим из Юнги весь воздух, заставляющим пальцы на его ногах поджаться на покрывале. — Ещё палец. Юнги подмахивает бёдрами. — Я готов, готов... — Чёрт, потерпи. — Я сказал, я готов, дай мне... — Идиот, — произносит Хосок, но он улыбается в плечо старшего, и его голос звучит так тихо и практически безумно. Больше смазки, очередная пауза, и третий палец скользит в него. Сейчас это самое трудное: неторопливейший толчок, укол боли. Хосок замирает после второй фаланги, позволяя Юнги привыкнуть. — Откуда ты, блять, знаешь так много об анале, — бормочет Мин, заполняя образовавшуюся между ними тишину. — Ты, типа, загуглил это в Wikihow в Убере? — Встречался с девушкой, которой это нравилось. — Какой... не Мина, да? — Нет. Не Мина. Не возражаешь, если мы не будем говорить о моей бывшей, когда я буквально внутри тебя? — Прости, прости. — Юнги вздыхает и на пробу двигает немного бёдрами. — Хорошо. Продолжай. Хосок продолжает. Толкается третьим пальцем полностью и уделяет своё драгоценное время, растягивая старшего, сгибая пальцы, медленно входя и выходя. На раз, может, десятый, его пальцы задевают юнгиеву простату, и Мин испускает удивлённый задушенный звук, дёрнув бёдрами. — Оу, — проговаривает Чон, отклоняясь, чтобы посмотреть на лицо Юнги широко раскрытыми глазами. — Воу, я почти забыл, что там эта штука. — Там... там эта штука, — выдыхает старший. — Эта штука, блять, эта штука, боже мой... — Чёрт, — произносит Хосок и толкается в него пальцами под тем же углом, что и секундами ранее, и, боже: он находит простату Юнги вновь, сначала задевая её, а потом надавливая глубже, жёстче. Он опирается на локоть, глядя на лицо старшего. Юнги, в свою очередь, понятия не имеет, какое у него выражение; всё, что он знает — у него до боли стоит, его бёдра дёргаются с каждым нажимом по самой чувствительной его части. — Если ты продолжишь... блять... делать это, — выдавливает он, — я кончу, так что, пожалуйста, прошу, войди уже в меня, прошу, просто, блять, войди в меня, Хосок, чёрт... — Окей, окей, — произносит младший, явно пытаясь прозвучать многострадально, но вместо этого его голос дрожащий и запыханный. — Хорошо, дай мне просто... презерватив... Он выскальзывает пальцами из тела Мина, заставив старшего захныкать от внезапного чувства пустоты, и нащупывает один из презервативов, которые он бросил на кровать. Юнги закрывает глаза, когда Хосок разрывает фольгу, раскатывает презерватив по члену, скользя вдоль длины. Затем (о боже) ко входу Юнги прижимается головка члена, тёплая и влажная от смазки. Юнги дрожит и опирается пятками о кровать. Пытается расслабиться. — Скажешь, если станет больно, — шепчет Хосок и толкается в него. Он замирает на половине пути, когда юнгиевы ладони усиливают хватку на плечах младшего. — Ты в порядке? Юнги кивает, гулко сглатывая. Ему не больно, просто после трёх пальцев растяжки больше, а член всегда ощущается по-иному, в любом случае. — Да. Просто... дай мне секунду. — Хорошо. — Чон тычется носом в ухо парня. Одна его ладонь поднимается, чтобы взять юнгиево лицо, его большой палец лежит на уголке губ старшего, удерживая его, пока Хосок целует его челюсть. — Дай знать, если мне надо будет вытащить. Юнги фыркает. — Умоляю. Ты не настолько большой. — Ой, отъебись, — шепчет он низко и сладко, между поцелуями, осыпающими юнгиеву шею. — Просто подумал, может, ты не выдержишь. — Я могу выдержать всё, что ты мне, блять, дашь, придурок, — проговаривает Мин и снова обвивает хосокову талию ногами, подначивая его толкнуться дальше. — Трахни меня. Одним финальным толчком Хосок погружается до конца. Он снова замирает — они оба тяжело дышат, пот капает со лба младшего на юнгиеву грудь — и затем начинает вбиваться. Юнги открывает рот, готовый обронить что-нибудь наглое (как раз вовремя, кретин... ну же, ты можешь лучше... это всё, на что ты способен?), но все слова застревают в горле. Очевидно, что Хосок точно знает, что делает. Он тут же подхватывает ритм, сосредотачивает всё своё внимание на том, чтобы вбиваться последовательно и по-великолепному плавно, каждый раз входя до самого конца, прижимаясь мошонкой к юнгиевой заднице. Каждый раз он вбивается всё глубже. Юнги откидывает голову назад, изгибаясь навстречу хосоковому телу. Его возбуждение немного спало во время растягивания, но теперь он чувствует, как его член становится всё твёрже, всё его тело зажигается ощущением вбивающегося в него Хосока. Он стонет с последующим толчком. Хосок улыбается ему в плечо, после чего прикусывает кожу, прижимаясь языком там, где его зубы оставили отметину. Юнги отвечает тем, что притягивает его к себе и прижимается губами к хосоковой шее, мокро и грязно. Хосок на вкус как соль, на запах — как секс и парфюм. Он вбивается снова, на этот раз жёстче, и Юнги издаёт позорный короткий высокий, немного слабый звук, о-о-о. — Тебе нравится жёстко, да? — выдыхает Чон. Он тянется вперёд и сжимает юнгиев зад, впиваясь в него пальцами. — Сможешь раздвинуть ножки пошире для меня? — Да, — отвечает Юнги, яростно кивая. — Да, да, ох... — и он позволяет Хосоку раздвинуть его ноги в стороны, одна его нога всё ещё обвивает хосокову талию, другая прижимается к простыни. Он не очень гибкий... ему немного больно вот так раздвигать ноги, но это приятная боль. Удовлетворительная боль во внутренней стороне его бёдер. Юнги обвивает руками хосокову шею и закрывает глаза, уступая жару, толчкам и ощущениям. — Блять... трахни меня, — бормочет он. — Трахни меня жёстче, хочу жёстче, ну же... — Прости, ты что-то сказал? — Я сказал, я хочу жёстко. Дай мне это, ну же, трахни меня сильнее, это ерунда... — Ерунда? — Хосок перестаёт двигаться, ублюдок, выскальзывая из Юнги мучительно медленно. — Мм, может, мне стоит остановиться, если я не трахаю тебя так, как надо. — Нет, — произносит Юнги, его голос срывается. — Нет, нет-нет-нет, вернись. — Уверен? — Прошу. Пожалуйста, я хочу, чтобы ты трахнул меня, мне надо, чтобы ты трахнул меня, прошу. — Юнги открывает глаза, чтобы обнаружить хосоково лицо всего лишь в нескольких сантиметрах от его, нависнувшее над ним тёмной фигурой. — Прошу, — произносит он снова. Кусает нижнюю губу, смотрит на то, как взгляд Хосока перемещается на его рот. — Прошу. Ты мудак. Я не трахался... грёбанными месяцами, окей, мне это нужно, мой дурацкий дилдо это не то, а я никогда не умел нормально трахать себя пальцами, я не могу найти, найти правильный угол, прошу. Пожалуйста, трахни меня. Я, блять, умоляю, понятно? — Ещё раз, — проговаривает Чон. Юнги издаёт дикий отчаянный звук. Он хватает лицо младшего и тянет его вниз, пока их носы почти не соприкасаются. — Хосок-а, — произносит он тихо, встречаясь с хосоковым тёмным взглядом. — Хосок, я хочу, чтобы ты меня трахнул. Я умоляю тебя меня трахнуть. Пожалуйста. Он может чувствовать дрожащее дыхание Чона на своих губах. — Прошу, — шепчет Юнги. — Хосок, я хочу, чтобы ты заставил меня кончить. — Боже, — проговаривает младший и толкается в парня. И боже, спасибо, блять, господи, он наконец-то трахает Юнги как следует, его тазовые косточки встречаются с внутренней стороной юнгиевых бёдер при каждом толчке. Всё это быстро, горячо и глубоко, и в какой-то момент Хосок выдавливает больше смазки на вход Юнги, приставляет к нему головку и толкается в него с влажным непристойным звуком: таким звуком, какой не слышишь в порно, таким звуком, который означает, что всё это реально, что они спутаны вместе, потные и красные, и вздыхающие в кожу друг друга, и это реально. Юнги закрывает глаза и теряется. Его член подпрыгивает на животе, зажатый между их телами и истекающий смазкой. Он хочет руки Хосока на себе, но ещё он пока не хочет кончать, не хочет, чтобы это заканчивалось, хочет чувствовать Хосока внутри себя, над собой и вокруг себя часами. Вечность. Его не трахали так хорошо.... несколько лет, наверное. Последний раз было настолько хорошо с Сунмином, который на самом деле оказался ублюдком, холодным и эгоистичным, противоположностью Хосока, так что, возможно, он и не был настолько хорош. После Сунмина была парочка парней на одну ночь каждый раз, как Юнги чувствовал себя пьяным, одиноким и самодеструктивным, а в марте он стал развлекаться с Хосоком и на этом всё. Не то чтобы член Хосока якобы разрушил его для всех остальных. Юнги был разрушен для всех остальных с первых курсов колледжа, и, к сожалению, Хосок ещё и чертовски хорош в постели. Юнги скользит руками вниз по хосоковой спине к его блядской великолепной заднице, с силой сжимает её, побуждая парня погрузиться глубже. Бёдра Хосока шлёпаются о бёдра Мина, и Юнги чуть ли не напополам сложен, и всё ещё хочет больше, больше, больше, хочет, чтобы Хосок трахал его, пока не окажется ещё одного места внутри него, которого касался только Чон. Он вздыхает в потолок, когда рот Хосока находит его сосок, когда Хосок прижимает к нему язык и прикусывает кожицу. — Блять, — стонет старший, звуки вырываются из его рта, — о блять, о боже, да, бля, вот так... Член Хосока задевает его простату, и Юнги чуть ли не воет. Он прижимает ко рту ладонь, чтобы заглушить звуки, его глаза закатываются к затылку. — Чёрт, — проговаривает Чон, на мгновение замедляясь. — Чёрт, это была твоя...? — Да. Да. О мой бог, — всё ещё бубнит Юнги в свою вспотевшую ладонь. — Да, о мой бог. Чёрт, блять, возьми. О мой блядский чёртов, блять, бог. — Ты собственноручно отправишь нас двоих в ад, надеюсь, ты в курсе. Юнги показывает ему средний палец. — Соси хуй, святоша. — Хвала Иисусу, — произносит Хосок и хватает Юнги за запястье. Проводит языком по юнгиеву среднему пальцу, берёт его в рот и сосёт. Он держит со старшим зрительный контакт всё время, его язык, горячий и влажный, лижет палец Мина, зубы царапают легонько. После чего он вынимает палец изо рта и приставляет его ко рту Юнги, и Мин принимает его. Смакует Хосока на собственной коже. Хосок мурлычет легонько, толкаясь свободно и легко. — Я когда-нибудь говорил тебе, что ты пиздец какой горячий? — Ты упоминал это раз или два. — А, чёрт побери. — То есть, — проговаривает Юнги, опираясь пятками о кровать. Он приподнимается, чтобы встретить следующий хосоков толчок, постанывая, когда головка члена Хосока снова задевает простату, всё тело старшего дрожит. Он может чувствовать сердцебиение в собственном члене, чувствовать жидкий пульс. — Ты мог бы сказать это ещё раз. — Ты реально пиздецки горячий, — тут же говорит Хосок, двигая губами у юнгиева уха. Теперь он вбивается медленно, но невероятно глубоко. — Типа, каждый раз, как мы трахаемся, я думаю, что ты просто не можешь быть ещё сексуальнее. И каждый ебаный раз ошибаюсь. — Он водит губами по шее Мина. — Ты в том клубе... знаешь, по какой другой причине я не ревновал ко всем тем парням, которые смотрели на тебя? Юнги не может говорить. Он только стонет, слабо и сдавленно, когда Хосок задевает идеальную точку внутри него снова и снова. Это почти что слишком; он почти слишком чувствительный, слишком возбуждённый. Его ноги словно желе. — Потому что я не могу их винить, — выдыхает Хосок. — На их месте я бы тоже смотрел. Я и смотрел. Он опускает руку вниз и трёт пальцем вокруг юнгиева входа, нажимая на нежную кожу прямо там, где погружён его член. Бёдра Юнги дёргаются, пальцы на ногах поджимаются. Он выдыхает хосоково имя. — Ты был лучшим там, — произносит Хосок. — Вне конкуренции. Юнги задыхается. — Я близко, — выдавливает он, его слова сливаются вместе. — Я... близко, я близко. — Хорошо, — бормочет Хосок, тихо и хрипло, и обхватывает пальцами член Мина — средоточие его горячей боли; Чон толкается собственным членом глубже, быстрее и жёстче, выбивая беззвучный крик у Юнги с губ. — Хорошо, детка, хорошо... — Когда ты... делаешь это, — проговаривает старший бессвязно, — когда ты зовёшь меня деткой, когда ты... ох, о боже... — его руки находят зад Хосока, его спину, плечи; он очень быстро близится к краю, в пространстве, в котором ты находишься перед тем, как кончить, когда ты настолько близко, что ты сделаешь всё что угодно, скажешь всё что угодно, чтобы подтолкнуть себя к сокрушительному, разрушительному, всепоглощающему оргазму. — Когда ты делаешь это, скажи это ещё раз, я так близко... — Детка, — выдыхает Хосок, трахая его. — Детка, малыш, хочу видеть, как ты кончишь, хочу видеть, как смотришь на меня. Юнги открывает глаза. Он смутно осознаёт, что на его ресницах повисли слёзы, из-за которых всё становится кристаллическим и мутным. Он с силой моргает и смотрит на хосоково лицо, перемещает дрожащие руки с плеч младшего на его челюсть, большими пальцами надавливая на скулы, удерживая его. Зрительный контакт ощущается как нечто физическое. Очередная связь между ними, очередное место, в котором их тела соприкасаются. Юнги не смог бы разорвать его, даже если бы попытался. Он смотрит вверх на хосоково лицо, пробегая взглядом по разрумяненным скулам Чона, по его тёмным глазам, по его мягким и опасным губам. У Юнги губы припухшие и нетронутые, они болят. Он хочет... Он хочет... Боже, он хочет... — Малыш, — произносит Хосок вновь, его пальцы движутся вверх и вниз по юнгиеву члену. Хосок слишком близко, так что он теряет ритм, вбиваясь хаотично, быстро, жёстко. — Юнги, ох блять, малыш... Юнги тянет его вниз за неаккуратным поцелуем. Господи... это одновременно поцелуй и не поцелуй, больше обмен загнанного дыхания, чем что-либо другое, они оба задыхаются друг другу в рты, и затем они оба понимают, что происходит, Хосок хватает юнгиево лицо свободной рукой, наскоро и небрежно, надавливая большим пальцем на краешек губ Мина, побуждая раскрыть рот шире, и Юнги хнычет и открывает для него рот, и они целуются. Они целуются. Они действительно целуются. Юнги кончает. Он стонет в хосоков рот, бёдра поднимаются над кроватью. Его сперма брызгает на живот ему, на живот Хосока, на ладонь Хосока. Юнги кончает и его разум отключается, всё его тело скрючивается от силы оргазма — он сжимается вокруг члена Хосока, стонет, возможно произносит хосоково имя, — и Хосок продолжает трахать его и, боже, продолжает целовать его. Очередной глубокий толчок, ещё один, и тело Чона напрягается. Его бёдра шлёпают об юнгиев зад, и он погружается ещё глубже, чем раньше, прежде чем кончает в старшего. И они не перестают целоваться. Они не перестают целоваться, когда Хосок отнимает руку от члена Мина. Они не перестают целоваться, когда Хосок поднимает руку между их лицами, и Юнги слизывает собственную сперму с хосоковых пальцев, и Хосок целует уголки его губ, пока Мин это делает, после чего целует его глубоко, слизывая сперму с языка старшего. Они не перестают целоваться, когда член Хосока начинает смягчаться внутри юнгиева тела. Они не перестают целоваться, когда Хосок устраивается между ног Мина, тёплый вес вжимает Юнги в матрас, и обхватывает лицо Юнги ладонями. В какой-то момент Юнги обхватывает руками хосокову шею. Его пальцы скользят по лопаткам младшего, мышцы дергаются и перекатываются под его прикосновениями. Когда Хосок наклоняет голову, чтобы углубить поцелуй, Юнги позволяет ему завладеть его ртом. Они целуются глубоко, мокро, вылизывая друг другу рты, прижимаясь языками. Хосок на вкус всё ещё как текила. Его руки большие и крепкие, пальцы поглаживают юнгиевы скулы. Его губы двигаются вместе с губами старшего, целуя верхнюю губу Мина, всасывая нижнюю в рот, терзая её зубами. Это ошеломляюще. Это бесконечно. Они даже не отстраняются, чтобы вздохнуть. Даже когда Юнги приходит в себя после оргазма, он не отстраняется; он просто продолжает целовать, и целовать, и целовать Хосока. Продолжает позволять Хосоку целовать себя. Единственные звуки в тёмной спальне доносятся от соприкосновения их губ, снова и снова. Ресницы Хосока дрожат на щёках старшего. Хосок выдыхает через нос, и Юнги чувствует это разгорячённой кожей. Он целовал людей раньше, но он ещё никогда не чувствовал себя так близко к другому человеку. Он никогда не хотел, чтобы его целовали так долго. Он гладит одной рукой вниз по хосоковой спине, скользит пальцами по позвонкам и позволяет всему своему телу расслабиться на постели. Расслабиться в поцелуе. В Хосоке. Они целуются, и целуются, и наконец Хосок отстраняется совсем немного. Он всё ещё настолько близко, что их губы соприкасаются, пока он говорит. — Хей, — произносит он, оставляя поцелуи на юнгиевых губах, щёках, челюсти. — Не против, если я вытащу? Юнги кивает. Он чувствует себя мягким, маленьким и тщательно выцелованным, но не настолько тщательно, чтобы хотеть остановиться, даже когда реальность начинает просачиваться сквозь пальцы. — Валяй. Так что Хосок выходит из него. Он исчезает ненадолго, избавляется от презерватива и возвращается с влажной тряпкой. Юнги приподнимается на локте, чтобы наблюдать за тем, как Хосок ходит по спальне абсолютно голый. Он пытается запомнить изгиб мышц его зада и бёдер, ширину его плеч. Хосок вытирает всю сперму и смазку с юнгиева живота и ягодиц нежными движениями. После чего забирается на Юнги сверху, опираясь на локтях по обе стороны от головы Мина, и наклоняется, касаясь его губ почти нерешительно. Словно он думает, что вновь может быть отвергнут. Но Юнги лишь прижимается к хосокову рту и позволяет расцвести ещё одному долгому поцелую, на этот раз медленному и решительному, а не отчаянному. Он проводит ступней по голой ноге младшего и сжимает пальцы на его загривке, поглаживая мягкие волосы его затылка. Всё в Хосоке мягкое и твёрдое. Он стабильный, надёжный, каким Юнги никогда не был. Они целуются долго. Даже когда они оба еле держат глаза открытыми, изнемождённые после ночи, танцев, напитков, секса, они продолжают целоваться. Хосок ложится на бок рядом с Юнги, и они продолжают целоваться вот так, обнажённые и выгибающиеся навстречу друг другу, словно скобки. Руки Хосока на юнгиевых бёдрах тёплые. Их члены нечаянно соприкасаются, и Юнги — всё ещё гиперчувствительный — шипит, и чуть не валится с кровати. Хосок ловит его и притягивает ближе, целуя его смазанно в зубы. Смеясь ему в губы. — Отъебись, — бормочет Мин между поцелуями. — Я становлюсь очень... мм... становлюсь очень чувствительным после, ты об этом знаешь. — Просто это забавно. У тебя было забавное лицо. — Твоё лицо всегда забавное. — Спасибо, — проговаривает Хосок, расценив это как комплимент, и предполагает, что Юнги расценил это так же. Он целует старшего снова, коротко, но решительно, и падает на подушки. — Хочешь остаться на ночь? Уже около трёх ночи, будет сложно вызвать сюда Убер. Не особо развлекательный район. — Да, хорошо, — произносит Юнги, словно бы сама эта мысль (спать в хосоковой кровати после того, как у них был секс, после того, как они целовались... господи, блять, почти сорок ебаных минут, судя по часам на тумбочке) не рождает в нём желание набухаться виски. — Подвинься. И дай мне пижаму, я замёрз. — Такой капризный. Они бесцельно бродят по квартире несколько минут, чистя зубы (Хосок всегда оставляет ещё одну зубную щётку для ночёвок Юнги) и надевая парные с Хосоком пижамные штаны с изображением Kakao Friends. Штаны слишком длинные для Юнги, так что они прикрывают его пальцы на ногах. Хосок находит это ужасно забавным. А потом кровать. Хосок залезает первым, потому что знает, что Юнги не будет чувствовать себя комфортно, пока не будет лежать ближе к двери. Он приподнимает одеяло, одаривая Юнги сонной улыбкой, и Мин получает внезапное чувство дежавю или чувства наложения двух негативных фотографий друг на друга, наложения времени. Здесь, сейчас, Хосок поднимает для него одеяло и ждёт, когда старший заберётся на кровать. На нём нет футболки, волосы спутаны, губы красные и припухшие от поцелуев. Раньше, тогда, Хосок в Кванджу. В односпальной кровати. В его детской комнате с голубыми стенами. Он похлопывает по месту рядом с собой, давай, Юнги, залезай, и разве это не метафора ко всей их дружбе: Хосок похлопывает по месту рядом с собой, поднимая одеяло и заманивая Юнги в свою кровать, в свой дом, свою семью и свою жизнь. Юнги мнётся в дверном проёме, нервничающий, неловкий и всегда боящийся, что его мысли будут видны на его лице.

[тогда] [первые курсы] Два часа ночи. Юнги озябший, несчастный и насквозь промокший. Он забыл ебаную ключ-карту в своей комнате. Он просто-напросто о ней забыл. Он увидел ВХОДЯЩИЙ ЗВОНОК ОТ ОТЦА, его разум отключился, и он вышел на улицу, чтобы поговорить, потому что он параноик и боится, что люди подслушают, а потом начался дождь, пока он бродил вокруг общаги, и сейчас вторник конца февраля, два часа ночи и льёт как из ведра, и Юнги уже промок до костей, его зубы стучат друг о друга, и на телефоне села батарея после часового разговора, и он забыл ключ, так что даже не может войти в общагу, не то что в комнату, и ему немножко хочется умереть. Или, может, забыться долгим сном. Юнги хмурится, обвив руками ноги и спрятав лицо в коленях. Он нашёл укрытие под навесом, его спина прижимается к твёрдой кирпичной стене общежития, но это не совсем помогает оставаться сухим. Ветер продолжает швырять дождь в сторону, и он одет в одну лишь пижаму с Кумамоном и тонкое худи. (Его отец в Лос-Анджелесе на какой-то конференции. Там сейчас девять утра. Перевалило за час ночи, когда Юнги увидел, как его телефон подсветился ВХОДЯЩИМ ЗВОНКОМ ОТ ОТЦА, и его голова отключилась). Его худи промокло насквозь. Пижамные штаны прилипли к ногам. Всё его тело озябшее и промокшее, что представляет собой не самое любимое сочетание для Юнги. Он жалок. Разговор с отцом не помог. Он шмыгает носом, пытаясь подумать о вариантах. Библиотеки кампуса будут открыты. Возможно, он подождёт, когда дождь немного поутихнёт, а потом сделает перерыв. Он спал в библиотеке и раньше, правда это было не намеренно и к тому же тогда он был 1. сухим и 2. полностью одетым. Но, возможно, он будет выглядеть достаточно жалостливо, чтобы библиотекари смиловались над ним. Позволили ему свернуться калачиком между стеллажами. Его телефон холодный, лежит тупым грузом в кармане толстовки. Он не может посмотреть на него сейчас. Мёртвый чёрный экран заставляет его нервничать. Он бы чувствовал себя намного лучше, если бы мог послушать музыку, но, конечно, тупая штука вырубилась после одного звонка. Он снова шмыгает носом. Пытается не слушать звук дождя, падающего на тротуар, что похож на удары. Он сконцентрирован на том, чтобы ничего не слышать, так что он не слышит приближающихся шагов. Когда кто-то дотрагивается до его плеча, Юнги чуть ли не выпрыгивает из собственной кожи. — Прости! — говорит кто-то тут же. — О боже мой, прости, я не хотел тебя напугать! Юнги смаргивает дождь с глаз и щурится на незваного гостя. Чон Хосок. Он одет соответственно февральской погоде, закутан в серый плащ и вязаную шапочку и держит в руках яркий жёлтый зонтик. — Оу, — произносит Хосок, делая шаг назад. — Оу... Юнги. Мне правда, правда жаль. Я серьёзно не пытался тебя напугать, клянусь. Чон Хосок. Они не разговаривали с той ночи после зимних каникул, когда Юнги нашёл Хосока помогающим тому пьяному парню. Они не разговаривали, но иногда Хосок улыбался, когда проходил мимо Юнги по дороге к общим ванным, и иногда Мин его не игнорировал. Иногда одаривал младшего коротким кивком. — Что ты здесь делаешь? — спрашивает Чон. — Чёрт, ты весь мокрый. Ты в порядке? — Я в порядке, — проговаривает Юнги. Его голос похож на хриплый, ужасный скрежет. — Забыл карточку. — Чувак. Это отстой. Ну, вставай. — ... Зачем? Хосок поднимает брови. — Чтобы я мог впустить тебя в здание? Когда Юнги не двигается какое-то мгновение, всё ещё пялясь на парня как идиот, Хосок присаживается рядом с ним на корточки и вглядывается в его лицо. — Ты уверен, что в порядке? — спрашивает он. — Да, — отвечает Юнги и позорно осознаёт, что вот-вот готов разрыдаться. Он готов разрыдаться так, как не рыдал с тех пор, как был ребёнком. Он может чувствовать подступающие слёзы, глаза жжёт, чешется нос, закрывается горло, и, о боже, Чон Хосок всё ещё прямо здесь. Почему он всё ещё здесь? Юнги матерится, хрипит что-то бессмысленное, и закрывает лицо ладонями. Самое последнее, чего он хочет в этот момент — зрителей. (Нет. Не правда. Если бы кому-то довелось увидеть его плачущим, он бы, возможно, предпочёл зрителей — целый, чёрт его возьми, стадион людей, — Чон Хосоку). — Я в порядке, — бормочет он. Его голос срывается, и он хочет умереть. — Я правда в порядке. Можешь уходить. — Не видно, что ты в порядке, — проговаривает парень. — Отъебись, Чон. — Юнги... — произносит Хосок, и Юнги чувствует на своей спине теплоту ладони. Словно булыжник упал в полный воды стакан: маленькое разрушение, еле ощутимое касание, но мениск* всё равно рвётся. Всё равно всё переливается. Юнги содрогается и скрючивается, начиная плакать. — Оу, — слышит он побитый голос Хосока, что только добавляет унижения этому моменту. Юнги правда никогда не был настолько жалок за всю свою жизнь: холодный, промокший и ужасный, как полуутонувшая кошка, плачущий в колени и это даже не крутой плач — не стоический тихий мужицкий плач, как в фильмах. Он рыдает на полную, всё его тело охвачено этой силой, руки дрожат, пытаясь скрыть каждый дюйм лица. Даже с дождём, бьющим по навесу, его судорожные вздохи громкие, резкие и ужасно очевидные. И конечно же он переживает этот дурацкий, нелепый срыв перед Чон Хосоком. Конечно же. Чон Хосоком, который улыбается каждому и смеётся над всем, и ходит по общаге без футболки, потому что он достаточно красив, чтобы остальным было на это всё равно. Чон Хосоком, который, видимо, носит с собой зонтик на всякий случай, потому что он тот человек, который, скорее всего, проверяет каждое утро прогноз погоды и планирует заранее. Чон Хосоком, который носит серые плащи и шапки, выглядящие так, будто их связала для него бабушка, который выглядит собранно и очень мило в два часа ночи во вторник, когда льёт дождь. Чон Хосоком, который определённо не мог застрять на улице в пижаме с Кумамоном, с разряженным телефоном и без ключа. Он просто не мог. Чон Хосоком, который сейчас обнимает Юнги за плечи и сидит рядом с ним на мокром бетоне, притягивая старшего ближе. — Всё хорошо, — шепчет он. — Всё хорошо, просто выплачься. Иди нахуй, — хочет резко выговорить Юнги. — Иди нахуй. Отвали от меня. Не трогай, блять, меня, и не надо до меня, сука, снисходить, ты, наивный маленький ублюдок. Ты нихуя обо мне не знаешь и никогда не узнаешь. Но его голос не совсем работает. Так что вместо этого он просто сидит и воет в колени, позволяя Хосоку... приобнимать себя немного. Кажется, так это и называется. Он позволяет Хосоку себя обнимать и пытается не думать о том, сколько времени прошло с тех пор, как он вот так касался другого человека. Он и Намджун иногда давали друг другу пять, и Джин любитель гладить по плечу и ерошить волосы. Однажды, на первом семестре, Юнги был на вечеринке братства, набухался и привёл домой какого-то парня. Но он не помнит, когда в последний раз его обнимали. Это как вишенка на вершине мелодраматичного пломбира. Он плачет до тех пор, пока не останавливаются слёзы, а он остаётся с дрожащим, опустошённым чувством, которое всегда приходит после того, как ты выплачешь всё полностью. Он плачет до тех пор, пока уже не может плакать, и просто пытается восстановить дыхание. Хосок поглаживает его спину. Юнги выпрямляется, вытирая глаза. В какой-то момент, во время срыва, дождь перестал лить так сильно. Водостоки работают сверхурочно, маленькие водопады каскадом струятся с навеса на тротуар, и грозовое ночное небо очистилось достаточно, чтобы пропустить немного лунного света. Он шмыгает носом. — Ненавижу дождь. Хосок издаёт удивлённый короткий звук, после чего прыскает от смеха. — Господи, — проговаривает он, смеясь близко к юнгиевому уху. — Только не говори, что из-за этого...? — Нет, идиот. Я сказал это просто так. — Мм, — вздыхает Хосок и прижимается к Мину. — Уже почти два тридцать. — Я не просил тебя остаться, — резко проговаривает старший. — Ты можешь идти. Хосок щёлкает его по лбу. Это настолько возмутительно, что Юнги безмолвно изумляется, глядя на парня. — Я не в пассивно-агрессивном смысле, — говорит Хосок. — Я просто хотел сказать, что почти два тридцать, и ты точно заболеешь, если останешься здесь ещё дольше в этой мокрой одежде. Ты, вероятно, уже заболел. Так что... пошли внутрь? — У меня всё ещё нет карты. — У меня есть моя. — Нет, типа. — Он хмурится, глядя на мокрый тротуар. — Типа, я не могу попасть в свою комнату. Я хотел провести ночь в одной из библиотек. — Чёрт, ты прав. Ты же один живёшь, да? — Да. — Проклятье. Ладно, не переживай. Ты можешь провести ночь в моей комнате. Юнги кашляет. — Эм... что? — Чувак, ты не можешь спать в библиотеке. И ещё, ты весь мокрый. Ты точно заработаешь пневмонию или что-то такое, а потом умрёшь, и я буду испытывать жуткие угрызения совести, потому что я мог спасти тебе жизнь. Так что да, сегодня ты спишь в моей комнате. — Разве у тебя нет соседа? Хосок пожимает плечами. — Он начал встречаться с девушкой через неделю после первого семестра, и они одержимы друг другом. Они, скорее всего, в конечном итоге поженятся, если честно. Он спит у неё раз пять в неделю. — Оу. — Юнги ёрзает неловко, обдумывая предложение. С одной стороны, ему бы и правда не хотелось спать на полу библиотеки в мокрой пижаме. С другой стороны, спать в хосоковой комнате звучит как особая форма пытки. — Ну же, хён, — произносит Хосок, подталкивая его. — Прошу. Я устал и замёрз, но не хочу уходить, пока не смогу убедиться в том, что ты не будешь вести себя как придурок. — Я не говорил, что ты можешь звать меня хёном. — Ладно. Месье Мин, достойнейший сэр, не соблаговолите ли вы встать и пойти со мной? Ты буквально дрожишь. — Похуй, — проговаривает Юнги и поднимается на ноги. Он чувствует себя ещё отвратительней, стоя вот так: низкий, худой, с капающей на глаза чёлкой. Его лицо, скорее всего, покрылось пятнами и опухло от слёз. Не то чтобы это имело значение (не то чтобы Хосоку не было всё равно), но всё же. Они молчат, пока Хосок впускает их в здание и Юнги следует за ним на лестничную клетку, оставляя за собой маленькие лужицы следов на полу по пути. Он чувствует себя маленьким мокрым привидением. Особенно потому что у него всё ещё течёт из носа, но он изо всех сил старается шмыгать как можно тише. Теперь, когда худшее позади и он выплакал все слёзы, всё кажется просто выматывающим и позорным. — Вот мы и пришли, — произносит младший, когда они достигают четвёртого этажа. Он кидает на Юнги взгляд из-за плеча и останавливается в нерешительности. Смотрит второй раз. — Что? — спрашивает Мин. — Нет, я просто... я не заметил, — Хосок моргает немного и прочищает горло, прижимая ладонь к губам, чтобы скрыть улыбку. — Мне, эм. Мне нравятся твои тапочки. В замешательстве Юнги кидает взгляд вниз на свои ноги. И... о господи. О господи. На нём тапочки с медведями. Типа. Даже не обычные тапочки с медведями. На нём огромные, круглые бархатные тапочки с Рилаккумой. Они немного обмякли из-за дождя, но в них всё ещё можно безошибочно узнать Рилаккума, и Юнги забыл нахуй о том, что был в них одет. Он был так сконцентрирован на своём стыде из-за пижамных штанов с Кумамоном, что он даже. Не думал. О ебучих тапочках. — Господи боже, — стонет он и закрывает лицо ладонями. Он может физически чувствовать, как краснеет, как кровь приливает к лицу так быстро, что он может чувствовать лёгкое головокружение. Эта ночь не могла стать ещё хуже. Он мог бы догола раздеться и начать танцевать Макарену на лестничной клетке, и в этом не было бы ничего такого, потому что эта ночь уже самая унизительная за всю его жизнь. — О боже, пожалуйста, просто оставь меня здесь умирать. — Не-е-е-е-е-т, — тянет Хосок, намного ближе, чем секунды назад, и тогда длинные пальцы смыкаются вокруг юнгиевых запястий. Осторожно он отнимает ладони старшего от его лица; Юнги сопротивляется. — Не-е-е-е-е-т, ну же, они такие милые. Я люблю Рилаккума. — Заткнись, — слабо проговаривает Юнги. Он поднимает на Хосока взгляд через пальцы. — Заткнись, это ужасно. — Ты краснеешь. — Хосок звучит одновременно изумлённым и восхищённым. — Заткнись! Умри! — Ты втайне любишь милые вещи? Ты не носишь ничего, кроме чёрного, всё время, я думал, что ты весь крутой и таинственный, но ты на самом деле очень мягонький, да? О мой бог. Ты спишь с плюшевыми зверятами? — Заткнись или я уйду спать в библиотеку, грандиозный ты кретин. — Кто тебе нравится больше: Кумамон или Рилаккума? Юнги бубнит в ладонь. Хосок смеётся. — Что ты сказал? — Кумамон, — повторяет Юнги несчастно. Хосок смеётся вновь, слишком громко для двух тридцати ночи, его голос отскакивает и разлетается эхом по пустой лестничной клетке. — Это заметно. Он подходит к твоей одежде. Юнги пинает Хосока по голени. Это ничего не даёт, потому что пинать кого-то тапочками с Рилаккумой это почти то же самое, что пинать кого-то зефиром. — Ненавижу тебя. — Ага. — Я убью тебя во сне сегодня ночью. — Какая страшная смерть, — проговаривает Хосок. Его щёки раскраснелись от смеха. Он продолжает кидать взгляд то на лицо старшего, то на его дурацкие тапочки, словно он не может определиться, на что именно смотреть. — Ой, отъебись, — произносит Мин. — Разве ты не собирался отвести меня в свою комнату? Глаза Хосока расширяются, и он слегка кашляет. — Я... да. Точно. Да, собирался. Да, иди за мной. — Этим я сейчас и занимаюсь. — Точно, — проговаривает Хосок вновь и отворачивается. Его уши розовеют. Даже не вздумай, говорит себе яростно Юнги. Даже не вздумай... [сейчас] Юнги забирается на кровать, и Хосок тут же обнимает его за талию, притягивая ближе. Всё пахнет им: простыни, подушка, его волосы, его мягкая тёплая кожа. Он притягивает Юнги ближе и целует в губы. Они оба на вкус как хосокова мятная зубная паста. Из одного поцелуя вытекают два. Из двух — три. Из трёх — больше. Эти, по сравнению со всеми поцелуями за сегодняшнюю ночь, самые невинные. Без языка, без зубов. Лишь легко прикасаясь губами, еле слышно дыша. Юнги целует хосокову верхнюю губу, нижнюю губу, чередует поцелуи. Выдыхает через нос. — У тебя хорошо получается, — шепчет Хосок и целует его снова и снова. — Приятно. — Да? — Да. — Ты тоже. — Юнги подползает ещё ближе, приподнимая подбородок для очередного поцелуя. — Приятно. Хосок мурлычет ему в губы. — Нам надо как-нибудь накуриться и повторить это. — Оу. Да, надо. — Накуриться и посмотреть, типа, какую-нибудь документалку о природе. Целоваться на страшных моментах. — На страшных моментах... документалки о природе? Хосок фыркает. — Ну, когда гепард гонится за оленёнком или что-то типа того, и ты знаешь, что должно случиться дальше, и это отстойно. — Гепардам тоже надо питаться. — Спасибо, Юнги. Спасибо большое. Я понятия не имел... — продолжение обрывается, когда Юнги целует младшего, долго, сладко и медленно. Они отстраняются, а потом снова встречаются друг с другом, сталкиваясь носами, ища губы друг друга в темноте. Снова и снова. Юнги не помнит, как заснул. Но это происходит.

[тогда] [младшие курсы] Это первый раз, когда Юнги спит у Хосока в комнате. Хосок расстилает ему на полу спальный мешок, два одеяла и две очень толстые подушки, и всё пахнет словно бы лучшим кондиционером для белья (приятным и ненавязчивым, с названием, типа, Морской Бриз или как-то так) и немножко лавандой. Юнги тёплый, сухой и одетый в хосоковы вещи (боксеры, мешковатые спортивки, футболку с какого-то танцевального лагеря), и он не помнит, когда в последний раз ощущал себя так комфортно. Хосок отрубается практически тут же, как залезает на кровать. Его спокойное дыхание еле слышно из-за шума старого, грохочущего обогревателя. Юнги сворачивается в клубок и какое-то время лежит, слушая Чона. Это первый раз, когда он спит в хосоковой комнате. Но не последний. Даже близко нет.

18+

Часть 2