Пепел

– Матушка, с добрым утром. Генрике появился на пороге её покоев совершенно неожиданно, в тот момент, когда она заканчивала свой туалет, сидя перед зеркалом и припудривая лицо. Вот уже необычная ситуация! Король редко сам приходил к ней в покои. – И тебе доброго утра, – кивнула она. Генрике подошёл к её столу и схватил с блюда, стоящего там, спелое яблоко, прикусывая его и чувствуя, как сок стекает по подбородку. Затем он приблизился к матери и встал у неё за спиной. Она видела его отражение в зеркале, поэтому не не нужно было оборачиваться. – И что же привело тебя ко мне? – поинтересовалась Екатерина. – А отчего мне просто не навестить свою мать? И то правда. Они не виделись уже несколько дней. – Я подумываю на какое-то время уехать в Фонтенбло. Скажем, до Рождества. – Как? – изумился король. – Вы оставите меня? – Брось, – отмахнулась она. – Минули времена, когда я нужна была своим сыновьям для управления государством. Ты, благо, прекрасно управляешься сам. Генрике демонстративно возвёл глаза к потолку. – Вы думаете только о политике, – заявил он. – Может, я лишь хочу наслаждаться обществом своей любимой и бесконечно уважаемой матушки? Вёл он себя странно. И нелепо усмехался. Екатерина допустила, что, возможно, он немного пьян. Или ещё что-то. Чем он развлекается с дружками за закрытыми дверями своих покоев? – Твоей любимой и бесконечно уважаемой матушке требуется отдых. И, несмотря на то, что в моём возрасте перемещения в карете не слишком хорошо влияют на состояние здоровья, я рискну предпринять эту поездку, поскольку оставаться в Лувре у меня уже нет мочи. К концу осени здесь становится слишком сыро, холодно и затхло. – Это Париж, мадам, – развёл руками Валуа. – Вот именно, что Париж. И я хочу отдохнуть от него. Екатерина потянулась за коробочкой с опиатом. А затем попросила сына подать ей гребень, ведь при его появлении все служанки разбежались и обратиться больше было не к кому. К её удивлению, взяв гребень в руки, Генрике не отдал его ей, а сам принялся расчёсывать густые волосы матери, всё ещё сохранившие природную рыживинку, хотя она наверняка их подкрашивала. Благо, Рене умеет сделать всё так, чтобы ничего не было заметно. Королева-мать откинула голову назад. Это было приятно. – Вы уедете, – снова заговорил Генрике. – А что буду делать я? – Не знаю. Поищешь наследника, – усмехнулась она. Это больная тема. Но они уже научились над ней иронизировать. – Предлагаете позаглядывать в тёмные уголки Лувра или лучше сразу отправиться прочёсывать таверны и бордели? – Пожалуй, второй вариант. Они долго думали об этом. И ничего не приходило в голову. Поперёк горла стоял чёртов король Наваррский. Единственное, что придумала Екатерина – это предложить Марго развод с Наваррским, выдать её замуж за того, кого они выберут. Тогда проклятый беарнец всё равно останется законным претендентом на престол, но его шансы уравняются с шансами нового мужа Маргариты. Однако где теперь найдёшь эту Маргариту? Этот план был отвергнут, когда им стало известно, что она сделала. До них дошли слухи, что она сбежала из Наварры. И, более того, они знали, где она теперь. Узнав о поступке сестры, Генрике запретил при нём упоминать её имя. Она предала их. Екатерина понимала это. Но и чувства дочери понимала. Однако мать заканчивается там, где начинается королева-мать. Поэтому она никогда не примет сторону Марго. Оставался ещё герцог де Гиз. Он права на престол не имел. Но едва ли его это могло остановить. И Генрике, и Екатерина прекрасно понимали, что если ничего не предпринять, он придёт и возьмёт корону. Кто ему помешает? Сильнейшая половина Франции на его стороне. Каким словом всё это можно назвать? Только словом "безысходность". – Я собираюсь предложить королю Наваррскому перейти в католицизм, – вдруг совершенно серьёзно сказал Генрике, перехватывая её взгляд в зеркальном отражении. Зрачки Медичи расширились. То есть, он хочет объявить его наследником?! Она видела это в кошмарах. Чтобы чёртов Анри когда-то осквернил их престол своей мерзкой персоной?! Екатерина сжала губы. Только через её труп! – Но почему проклятый наваррец?! Послушай, я понимаю, у тебя есть причины ненавидеть Гиза. Но, подумай сам, он может стать хорошим приемником. И она действительно начинала к этому склоняться. С Гизом они могут стать союзниками. Но не с Наваррским! Гиз, без сомнения, будет хорошим правителем. А Наваррский?! – Слишком хорошим, матушка, – горестно усмехнулся Генрике. – Во-первых, Гиз не станет ждать моей смерти. Если объявить его наследником – он тотчас поспешит сделать всё, чтобы эти права сразу же вступили в действие. К тому же, после Гизов род Валуа уйдёт в забвение. Во-вторых, Гиз, чёрт возьми, сделает всё. Он не приемлет полумер. Дай ему корону Франции – он затем пойдёт завоёвывать пол мира. С ним страна либо подчинит себе весь свет, либо сама себя уничтожит. Одно из двух. И в этом тоже была своя правда. Генрике всегда стремился к компромиссу, к миру в стране. Гиз же сожжёт пол Франции до тла, а половину осыпет золотом. Выбрать Наваррского и впрямь безопаснее для них. Он не сунет сюда нос, пока Генрике жив, потому что у него на это не хватит сил и поддержки. Он молча дождётся, пока придёт его час, а потом явится, сорвёт знамёна Валуа и повесит знамёна Бурбонов. Это будет тихо и безболезненно. А Франция проснётся в новой эпохе и продолжит относительно спокойно существовать. Екатерина прикрыла глаза. – Не хочу отдавать ему эту страну. Она слишком хороша для него. – А Гизу хотели бы? – Он, по крайней мере, достоин. – А ещё слишком опасен. И для Франции, и для нас. Дадите мне эти серёжки? Он умел мастерски менять тему. Екатерина удивлённо взглянула на лежащие на столике серьги с переплетающимися ветвями из белого золота и поблёскивающими аметистами. Тончайшая флорентийская работа. – Бери, пожалуйста. У меня... Много других... – чисто машинально пробормотала она. Генрике с практически детской радостью схватил серьги, быстро поцеловал мать в щёку, а через секунду его уже не было в её покоях. Екатерина не открывала взгляда от зеркала, будто спрашивая у своего отражения, что это сейчас было. *** – Милые серьги, Генрике. Ты их одолжил у какой-то придворной дамы? – усмехнулся Шико, смотря на украшения поблёскивающие в его ушах. – Нет, у матери, – совершенно серьёзно ответил король. Шут оторопел. Между прочим, он шутил. Но, видимо, недаром говорят, что в каждой шутке есть доля правды. Генрике прошёл к окну и задёрнул шторы. Он не любил яркий свет. – Сколько раз мне повторять, чтобы их не открывали? В этот момент дверь в кабинет, только что затворённая королём, резко распахнулась и в неё влетел д'Эпернон с совершенно безумным взглядом, после чего поспешно её захлопнул. Генрике аж перекрестился. – Что случилось?! – вскричал он. – Ах, это видимо наша озверевшая животинка продолжает свои преследования, – не сдержал громкого смеха Шико. Король посмотрел на него, как не сумасшедшего, ничего не понимая. Миньон лишь гневно взглянул на шута, а потом заскулил. – Дело в том, – начал объяснять Шико, – что с утра господин д'Эпернон наступил Козимо на хвост. А Козимо это не понравилось и он вонзил когти в руку господина д'Эпернона. Однако этого ему показалось мало и теперь Козимо гоняется за ним. – А почему, чёрт побери, всё это безумие происходит у меня в покоях?! – Твой кот и твой фаворит, – пробормотал Шико, пожимая плечами. Генрике махнул рукой и устало опустился в кресло. Как думать в такой обстановке о судьбах государства? – Выйдете все вон, я устал, – промолвил он. И тут д'Эпернон громко запричитал: – Ваше Величество, смилуйтесь! Нет, я туда не выйду! Ни за что! Он меня убьёт! Шут закатил глаза и подхватил несчастного миньона под руку. – Пойдёмте, дорогой мой. Я проведу вас и гарантирую вам безопасность. Благо, Шико понимал, когда Генрике необходимо оставить одного. Сейчас был именно такой момент. Когда шумная компания удалилась, Валуа облегчённо вздохнул. Потом встал и переместился за стол. Ему предстояло важное дело. Он писал королю Наваррскому. И понятия не имел, правильное ли решение принял. *** Сен-Жермен л'Осеруа освещали лишь свечи, да слабое сияние луны, пробивающееся через высокие витражные окна. Темнота сгущалась под готическими сводами. Старинный камень будто впитывал в себя ночь. В церкви царила благословенная тишина, которую ничто не могло нарушить, ведь фигуры святых, стоящие у стен, немы. В помещении было прохладно, иногда появлялись сквозняки, да и камень совершенно не согревал. Ночью здесь, разумеется, не было ни души. Генрике, пришедший в придворную часовню, был абсолютно один. Звук его осторожных шагов нарушал священную тишину. Тепло его дыхания вторгалось в холод, царящий в церкви. А грешность его души контрастировала с непорочностью изображённых на витражах и росписях святых. Король медленно шёл вперёд. Остановился он лишь перед алтарём, опускаясь перед ним на колени. Пол был ледяным. Однако его это ничуть не смутило. Напротив, хорошо было что-то чувствовать. Ощущать, как нечто касается тебя, а твой организм реагирует на прикосновение. Это давало ощущение единения с местом, где он находился. Король молитвенно сложил руки, а потом поднял глаза. В них стояли слёзы. Он видел распятие над собой. Он шептал слова молитвы, надеясь, что они долетят до Христа на кресте. "Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum", – шептали замёрзшие губы. Так его учили молиться с детства. И тут Генрике остановился. А не настало ли время усомниться в том, чему его учили, усомниться а истинности всей своей жизни? Христос, истекая кровью, искупляет грехи всего человечества, ему не до того. Совершенно точно. Почему он должен слушать очередной раз текст, который произносит каждый человек в католическом мире, будь он хоть королём, хоть нищим? Но что если... "Господи...", – тихо промолвил Генрике, прикрывая глаза, – "я не знаю, что говорить. Понимаешь? Вот он, я, стою перед тобой", – слова шли откуда-то из глубины души, он не решался прервать этот поток. – "Я взываю к тебе. Но не знаю, что сказать. Я не буду каяться. Во всём не покаешься, уже поздно. Я лишь... Хочу знать, что мне теперь делать? Какое решение выбрать? Я был не лучшим королём и далеко не лучшим человеком. Но я действительно хочу поступить правильно. Ради моей страны. Господи, посмотри на меня, пожалуйста! Знаю, что не достоин. Но кто достоин? Ты нужен не мне, а Франции. Сам я как-нибудь справлюсь со своей жизнью, ты мне уже не помог, да и не должен был, наверное. А вот Франции ты помочь всё ещё можешь... И должен. Я прошу тебя! Ведь я теперь действительно не знаю, как быть. Мне впервые настолько нужна твоя помощь". Слеза скатилась по щеке. Плевать, что мужчины не плачут. Генрике было жаль, что всё пришло к такому исходу. Он чувствовал свою вину в том, что происходит с его страной. Он обещал спасти её, но не спас. Остаётся надеяться на помощь Бога. Король ещё раз взглянул наверх, на распятие, на витраж за ним, изображающий святого духа в лице белого голубя, взлетающего на небеса. Бог летит ввысь. А Генрике зовёт его отсюда, с земли, с колен. И едва ли его молитвы кто-нибудь услышит. Но ведь надежда умирает последней. Не так ли? И пока он жив, он будет звать. А если никто так и не откликнется, будет решать сам, хоть и не представляет, к чему это может привести. Всё лучше, чем опускать руки.