Пепел

Плеть прошлась по спине, наверняка оставляя кровавую полосу. Обнажённую кожу жгло. Будто бы язык пламени коснулся её. Генрике не особенно понимал, зачем делает это. Ему хотелось почувствовать. Хоть что-то. Ведь в душе разливалась пустота. Ему хотелось перестать думать, ведь всё его существо заполняли судорожные мысли. Удар за ударом. Хлыст касался рассечённых участков кожи, отчего удары становились всё больнее. Генрике вдруг почувствовал, что хочет дойти до края. Он и раньше занимался этим, но всегда прекращал, как только становилось нестерпимо. А сейчас ему захотелось узнать, что же там за гранью. Боль отвлекала на время, вытесняла все мысли, перетягивала внимание на себя. Но не спасало. Однако, если преодолеть высшую точку боли, вполне возможно, что там и будет спасение. Никогда не узнаешь, пока не проверишь. Генрике бил всё сильнее и сильнее. Плеть всё громче рассекала воздух. Удары всё чаще сыпались на спину. Он ощутил струйки тёплой крови, стекающие вниз. Сильнее-сильнее! Постепенно боль становилась нестерпимой. Перед глазами всё туманилось. Серебряное распятие на стене в молельне и две свечи – все предметы сливались в общую массу. Король молчал. Он сдерживал крики. Вот и порог. Совсем скоро. Сумашедшее страдание вместе с неожиданно возникшим экстазом. Сейчас он либо умрёт от боли, либо же... С губ сорвался вопль. Последний удар. А после него ещё сильнее. Пятна перед глазами, головокружение и темнота, бездна, нет мыслей, нет боли, нет ничего. Он очнулся через несколько минут. Всё тело ныло. Но – какое счастье! – в голове не было ничего. Думы улетучились. Генрике провёл рукой по горящей спине, пачкая пальцы с алой жидкости. И удовлетворённо улыбнулся. Бог это или же дьявол – не всё ли равно, если ему удалось сбежать из своих реальных кошмаров наяву? – Ваше Величество? – раздался чей-то испуганный голос. Король резко обернулся. Во мраке комнаты виднелся силуэт Келюса. – Давно ты здесь? – спросил Генрике. – Нет... Простите, я слышал крик... Валуа неопределённо махнул ослабевшей рукой. – Ваше Величество, у вас спина... До мяса... – Ничего. Келюс медленно подошёл к королю и присел рядом с ним. Тот всё ещё стоял на коленях. Фаворит взглянул на него бесконечно преданно. Потом обратил свой взор к лежащей на полу плети, осторожно провёл по рукояти. Посмотрел на исполосованную спину своего господина. Ему сложно было представить, насколько тому больно. Хотелось прочувствовать самому. Келюс не мог принять, что король страдал, а он – нет. – Сделайте это со мной, если хотите, Ваше Величество, – с жаром произнёс граф, скидывая просторную рубаху, в которой был до этого. Генрике удивлённо воззрился на него. Неужели Жак действительно хочет этого? Белая спина призывно светилась в темноте гладкой кожей. – Но ты должен сам... – неуверенно промолвил король. – Прошу вас! Медлил, никак не мог решиться. Но, в конце концов, что в этом такого? Ведь подобное не может быть неправильным. Для Генрике всё было в тумане. Для него стёрлись границы пространства, человеческого... Возможно, именно поэтому в следующий миг плеть в его руках взмыла в воздух. Он никогда не проделывал этого с другим человеком. Когда орудие коснулось упругой плоти, король вдруг ощутил странное животное возбуждение. Келюс не издал ни звука. Тогда Генрике ударил ещё раз. Потом ещё и ещё. Он видел кровь, выступающую на спине миньона, чувствовал её запах и хотел больше. Келюс застонал. Но не попросил остановиться. Он давал королю почувствовать его власть, вспомнить, какого это. Генрике ощущал удовлетворение, равное тому, что было в его душе, когда его короновали в Реймском соборе. Жак начал хныкать, скулить. Потом сорвался на крик. Валуа услышал среди этих звуков просьбу:"Ещё!" Не запороть бы его до смерти. Но было не остановиться. Они были настолько увлечены этим безумством, что не заметили Шико, осторожно заглянувшего в молельню. Находясь в спальне короля, он, разумеется, не мог не услышать криков и решил полюбопытствовать, что же происходит. Увиденное его не обрадовало. Шико привык ко всему, творившемуся в Лувре. Однако в последнее время он начал беспокоиться за состояние Генрике. Как бы тот не повредился рассудком... Он не стал смотреть дальше. Тихо прикрыл дверь и отошёл. Пускай они там делают, что им вздумается, только бы не убили друг друга нечаянно. И с этими мыслями шут направился к выходу из королевских покоев. У него ещё были дела. *** Шико любил пешие прогулки по ночному Парижу, когда идёшь в блаженном одиночестве, а скрытый внутри тебя романтик, наконец, может беззастенчиво рассматривать звёзды в чёрных небесах. И не мешает холодный зимний ветер, от которого приходится прятаться в плащ. А ещё от осознания того, что ночью город не очень-то безопасен для одиноких путников, кровь в жилах начинает бежать быстрее, возникает дух авантюризма. И вот уже ты заглядываешь в каждый закоулок, ожидая опасности. На Гревской набережной царила гробовая тишина, лишь воды Сены тихо плескались. Казалось, что вот-вот из тёмного омута поднимутся утопленники, бледные лица которые осветит сияние луны. Шико от таких мыслей поёжился и поспешил перекреститься. А затем свернул на улицу Лон-Пон, чтобы только не чувствовать могильного холода от воды. Здесь уже было куда лучше. Стоящие близко друг к другу дома с редко горящими окнами создавали ощущение защищённости. Вдали виднелось несколько каменных возвышений соборов. Сам Господь охранял Париж. По крайней мере, хотелось верить, что он, а не коварный дьявол. Однако кто его знает. Вполне возможно, что души несчастных, убитых на этих улицах в Варфоломеевскую ночь, скитаются здесь и своим отчаянным печальным воем не дают пройти ангелам, которые в ужасе улетают прочь. Шико встряхнул головой. Что за излишний мистицизм? Ему это никогда не было свойственно. В конце концов, он должен быть храбрым. Наконец показалась улица Сент-Антуан. Собственно, сюда он и направлялся. Королевский шут ускорил шаг и через какое-то время остановился у двухэтажного здания, принимаясь громко стучать в дубовую дверь. Долго ждать ему не пришлось. На пороге появилась женщина, укутанная в шаль. – Ах, Шико! Это ты, негодник, чуть не перебудил всю улицу! – Прости, голубушка, – усмехнулся Шико. – Зато ты меня услышала. – Ладно уж, проходи, коли пришёл. И он вошёл в дом вслед за ней. В коридоре было темно. Должно быть, в доме либо уже ложились спать, либо экономили свечи. Женщина, будто прочитав мысли гостя, тихо пояснила: – Денег совсем нет. Перебиваемся, как можем. Услышав это из чьих-либо других уст, Шико бы подумал, что это явный намёк. Однако с ней точно нет. Она слишком гордая. – Я думал, у твоего покойного мужа было большое состояние. – Так это было давно! Даже самое большое состояние со временем уменьшается. Это необратимо. Да что же ты встал в проходе? Заходи. Она провела его по скрипящей лестнице в гостиную на втором этаже, где уже было слабое освещение. Шут с радостью опустился в кресло, на которое был накинут пёстро расшитый ковёр. В комнате пахло то ли неизвестными ему травами, то ли экзотическими курениями. – Ты тут чёрной магией занимаешься? – усмехнулся он. – За этим к вашему обожаемому флорентийцу, – фыркнула женщина. С Рене она была давно не в ладах. Странно, что они ещё не отравили друг друга. – Так зачем ты пожаловал? – осведомилась она, усаживаясь напротив Шико. – А мне нужен повод, чтобы навестить тебя, Валенсия? Этой женщиной была та самая испанка, которую некогда посещал король с миньонами. Никому было неизвестно, что королевский шут частенько под покровом ночи наведывается на улицу Сент-Антуан. Но, стоит сказать, что о его личной жизни вообще мало кто знал. – Лукавишь, старый прохвост, – по-доброму усмехнулась она. – Не ври, что просто захотел проведать добрую знакомую, страдающую в одиночестве. – В одиночестве?! Дорогуша, половине Парижа известно о тех, кто к тебе ходит. Валенсия откинула на спину иссиня-чёрные кудри и усмехнулась. Ничего от него не скроешь! Им нравилось общаться, потому что они всегда были на равных. Оба лукавы, оба умны, они прекрасно распознавали ложь друг друга. – Если честно, я пришёл, потому что меня беспокоит судьба нашего короля, – резко посерьёзнев промолвил Шико. – А что судьба? Судьбу не изменишь, – пожала плечами она. Затем встала и налила им обоим вина, после чего один из кубков поднесла Шико, да так и осталась стоять над его креслом. Он каким-то неожиданно усталым жестом привлёк её к себе и уткнулся носом куда-то в вполне ещё стройный стан. Она же задумчиво запустила руку ему в волосы и начала пропускать пряди сквозь пальцы. – Я боюсь за него, – совершенно искренне проговорил Шико. – Всё бы сделал, чтобы только спасти. – Неминуемого не избежишь. Он медленно поднял на неё взгляд. – А гибель неминуема? Спросил едва слышным шёпотом, с затаённой надеждой заглядывая в чёрные глаза, хранящие в себе множество тайн. – А ты как думаешь, Себастьян? Шико поморщился. Нечасто его называли этим именем, почти никто не знал его. Но Валенсия знала. Она вообще слишком многое знала. Так произошло и сейчас. Он уже начал жалеть, что пришёл сюда и услышал очевидное, чего и следовало ожидать. – Не пытайся кого-то спасти, – посоветовала испанка. – Каждый человек имеет шанс на спасение, но дойти до него может только он сам. Всё что ты можешь сделать – это помочь ему захотеть спастись. Вот и возможность. Вот и надежда. По крайней мере, не всё потеряно, ведь они все ещё живы. И кто знает, что там дальше будет. Иногда и чудеса случаются. – Выходи за меня замуж, а? – неожиданно сорвалось с его губ. Потому что она та женщина, которая нужна ему. Потому что таких больше нет. Потому что только благодаря ей ещё можно сохранять веру и не терять дух. – Ты уже спрашивал. Валенсия печально улыбнулась. И вновь притянула его голову поближе к себе. – Помню. Ты тогда ответила нет. А ведь ей бы это очень сильно помогло. Она могла бы больше не жить в этой лачуге, не экономить на свечах, не вести подобный образ жизни, не быть для одних куртизанкой, для других гадалкой, для третьих колдуньей. Да и он мог бы завести семью, оставить что-то после себя... Звучит, как нелепые сказки. Наверное, есть в подобных мыслях доля абсурда. По крайней мере, когда в роли обычных людей с нормальной жизнью пытаешься представить их. – Себастьян... Ты же сам понимаешь: мы не можем. Мы себе не принадлежим, в нас нуждаются другие люди. У каждого свой долг. Они нужны многим. И, наверное, за этим и живут. – Однако ты всегда говоришь не терять надежды. Вот я и не теряю. Она опустилась и мягко поцеловала его в макушку. И то верно. Надежда умирает последней.