Пепел

Времена менялись, правители умирали, а на смену им приходили новые. Однако библиотека в Лувре выглядела точно так же, как и пятьдесят лет назад. Высокие ряды стеллажей, забитых книгами, покрытыми толстым слоем пыли, длинные дубовые столы. Здесь вечно царила тишина и ощущение вековой мудрости. Король Франции неспешно прогуливался между полками, заложив руки за спину. Он задумчиво хмурился. Остановившись возле одного из шкафов, стоящего в самой глубине возле оконной ниши, он скользнул взглядом по переплётам. Затем протянул руку и вытащил одну из книг. "Тристан и Изольда". С золотым шитьём на алой обложке. Под его пальцами зашелестели не раз перелистываемые некогда страницы, с которых на него смотрели нарисованные лица. Неожиданно откуда-то из середины выскользнул лист бумаги. Генрике присел на корточки и поднял его с пола. Это был наскоро нарисованный набросок. Помнится, придворный художник Франсуа Клуэ нередко рисовал членов двора прямо на каких-то приёмах, буквально за считанные минуты передавая черты бумаге, так и оставляя графитовые наброски. Это был портрет прекрасной юной девушки в простом не парадном платье, которая счастливо улыбалась. С портрета смотрели распазнутые удивительно добрые глаза. – Марго, Марго... – пробормотал Генрике, вглядываясь в её черты, которые казались живыми. – И снова ты принадлежишь ему. Он прекрасно знал, что лишь один человек мог выкупить его сестру и замок, в котором она была пленницей, а стала хозяйкой. У Генрике неожиданно больно заныло в груди, когда он представил, как Маргарита вновь солнечно улыбается его злейшему врагу, целует, держит за руку. Король смирился, что она никогда не будет его. Но опять отдаться Гизу – это самое жестокое, что она могла сделать. Должно быть, никогда не найдётся дна в колодце боли, которую Марго может принести Генрике. И, наверное, она больше не опасна, ведь не имеет силы, а Гизу не сможет рассказать ничего нового. Однако дело не в этом. Генрике вернул книгу на место, портрет продолжая держать в руке. Он медленно подошёл к столу, на котором стояла свеча, и поднёс бумагу к огню. Она быстро зажглась. Пламя всё разрасталось, пожирая знакомый образ. Вот бы точно так же выжечь его из памяти. *** – Ещё немного и Майеннский не оставит на юге ни одного протестанта, а по Наварре будут ходить исключительно козлы. – Шико, ты дурак? Какие козлы? – Это ты, дурак, мой король. В Наварре горы, значит, там водятся горные козлы. Шико сидел на подоконнике в королевских покоях и болтал ногой. Они были сторонними наблюдателями, всё, что им оставалось – обсуждать последние новости. – Недаром ведь я отправил туда Жуайеза. Тайно я приказал ему следить, чтобы всё же Майен не позволял себе излишних вольностей с моей армией. – Половина людей в этой армии – люди Гизов. А наш изнеженный красавчик Анн едва ли представляется мне храбрым воякой. – Брось. Он делает успехи! Фавориты оказались не такими уж бесполезными, надо сказать. Генрике кое-кого посадил на государственные должности, кое-кого отправил воевать. По крайней мере, они, быть может, не самые дальновидные, но верные ему люди. А верность нынче на вес золота. Козимо, за последнее время порядком растолстевший, привычно пристроившись на коленях короля, кажется, заснул. Вот уж кто явно был бесполезен! Мышей в последнее время в Лувре возникло немеренное количество. А этот кот, кажется, за свою жизнь ни одной мыши не поймал. Шико как-то предложил Генрике не кормить его, однако он с ужасом отверг такое издевательство над своим любимым котом. – Как там дела со строительством новой дороги? – поинтересовался шут. – Оно встало. Повесить бы нескольких кознокрадов, глядишь, стало бы полегче! – Во-первых, вешать тогда придётся пол Франции, потому что крадут все. А, во-вторых, не забывай, из казны толком нечего красть, поэтому наживаются они теперь где-то в другом месте. – Я уйду в монастырь, – простонал Генрике. – Де тише ты! Козимо разбудишь. И какой тебе монастырь? – Я недостаточно благочестив, по твоему? – изогнул бровь король. – Ты не веришь в бога. Тот, кто верит в него, никогда не потеряет надежды, а ты живёшь без неё уже много лет, – вздохнул Шико, споыгивая с подоконника и принимаясь по непонятной траектории ходить по комнате. – И что касается благочестия, ты ни черта не благочестив. Господи, Генрике, до чего дожили! Ты развращаешь детей! – Что?! – опешив Валуа, поворачивая голову и недоумённо глядя на шута. – Да я и не думал об этом! Это всё твоя извращённая фантазия. Шико говорил об Анджело, разумеется. От него в последнее время вечно и ходили шуточки на эту тему. – Извращённые, милый мой, взгляды, которые ты бросаешь на мальчишку. И его румянец, появляющийся совсем не от смущения, а от явных чувств к тебе, которые, кажется, заметили уже все, кроме тебя. Генрике резко вскочил, а Козимо с ужасающим мяуканьем полетел на пол. Шико тотчас бросился к несчастному животному, театрально подхватывая его на руки. Точнее, силясь поднять эту непомерную тяжесть. – Тише, моя прелесть! – пробормотал он. – Этот ирод тебя чуть не покалечил! Генрике же не обращал внимания на происходящее. Неужели Анджело чувствует к нему что-то? – Не будь глуп, как козлы Наварры! – назидательно сказал Шико. – Заметь уже очевидное. Только, умоляю тебя, не делай глупостей. – Я и не думал. То есть... Ты не понимаешь. Это совсем не то. Анджело – не Дю Га, не Келюс. Он для меня нечто совсем иное. Ты знаешь, Шико... Пол года назад я, хотел пойти туда снова. Ты знаешь куда. Но потом я, встретил Анджело и было что-то такое в его образе, что остановило меня. Быть может, ты прав, я недостаточно верю в бога. Но я верю в ангела-хранителя. Шико внимательно и серьёзно посмотрел на короля. – Я рад, – тихо промолвил он. *** У Анджело чёрные кудри. Такие упругие пружинки, которые, кажется, если выпрямить, растягивая пальцем, они тотчас обратно свернутся кольцами. У Анджело пронзительные зелёные глаза. Такие зелёные, что, родись он парой веков раньше, его бы сожгли за колдовство. У Анджело чуть смуглая гладкая кожа, в которую будто впитались тёплые лучи итальянского солнца, не достающего здесь, в сером Париже. А ещё у Анджело очень заразительный смех, тихий, чуть застенчивый, но безумно приятный. И очаровательные ямочки на щеках. Генрике не мог оторвать взгляда от юного пажа, веселящегося на лужайке, подставлявшего лицо таким редким в Париже лучам солнца. Марго была языческим идолом. Дю Га был самим Люцифером. А этот мальчик без всяких сомнений явился на землю чистым ангелом с невидимыми белыми крыльями за спиной. Король медленно подошёл к нему. Анджело застыл, напрямую смотря на него. – Ты простишь меня? – тихо спросил Генрике. – За что? – За то что я давно хотел сделать. Валуа очень осторожно, будто боясь спугнуть, наклонился к нему и едва-едва коснулся его губ, так трепетно, как не делал этого, наверное, никогда. – Вас не за что прощать, Ваше Величество, – светло улыбнулся Анджело. – Поверь, есть. И очень многое. Однако и эта улыбка, и это тепло, которое он наконец-то ощутил от лучей солнца – ничего из этого не излечит его глубоких рубцов, однако даст надежду на то, что прощение всё же возможно.