Пепел

– И что же ты, просто войдёшь в Париж? Генрих, да ведь это же немыслимо! – воскликнул Луи. – Это революция! Побойся Бога. Он стоял чуть в стороне, явно опасаясь четвероногого чуда света, и пытался вести с братом серьёзные разговоры. Кардинала очень сильно напрягали последние планы Гиза. Точнее, они даже ужасали. Луи всегда отличался рассудительностью и сейчас она твердила ему, что как бы триумфально Генрих наверх не шествовал, падение с самой вершины может оказаться смертельным. – Бог за меня, милый брат, – ответил Генрих, хватая под узды гнедого жеребца. Это был прекрасный андалузский конь, чернота которого так и сияла под лучами солнца. Его прислали в подарок Гизу, который теперь занимался усмирением буйного нрава породистого животного. Кажется, все лигисты кроме осторожного кардинала поддерживали дерзкие планы Генриха. Каким бы чистейшим безумием они не являлись. К чёрту правила, традиции, многовековые устои, когда можно попросту силой занять престол. Благо, у них её достаточно. А Валуа теперь уж слишком слаб. – В народе каждый день поднимаются бунты. Люди ненавидят короля, – промолвил Генрих, ставя ногу в стремя. – Я же пообещаю им новую династию и новую жизнь. Он едва ли мог дать им жизнь лучше. Только они об этом не догадывались. Да и Генрих всегда отличался излишней самонадеянностью. Ещё недавно в его мыслях была изощрённость, теперь же он решил ринуться напролом. – Осторожнее, он необъезжен! – воскликнул Луи. – Может и скинуть. – Меня? – горделиво взглянул на брата Гиз. – Никогда. *** Марго уже привыкла слоняться по замку без дела. Теперь её не занимали политические интриги, а хозяйкой, устраивающей банкеты, ужины, балы, охоту, она в этом доме не была. Екатерина Клевская глядела на неё с нескрываемой ненавистью. А муж ту и не замечал вовсе. Лишь приходил в детскую проведать своих чад. Мария-Екатерина тоже была холодна. Теперь у неё были все причины не доверять Маргарите. Замок был наполнен людьми, только вот поговорить здесь было не с кем. Генрих был вечно занят, проводил с Марго лишь ночи, а днём вечно пропадал. Они были счастливы вдвоём на берегах Нормандии, но теперь будто бы отдалились друг от друга. Валуа теперь была на вторых ролях. Всего лишь любовницей великого человека, на которого с замиранием сердца глядела вся Франция. Поскольку над ней Франция насмехалась. Она отвергла свою принцессу. В народе только и ходили слухи о том, что Маргарита собирает сердца своих умерших мужчин, а ещё совершила кровосмешение со всеми братьями, да и вообще самая настоящая ведьма, промышляющая чёрным колдовством. Она лишь насмехалась над всем этим. Много нового о себе узнавать всегда забавно. Одним из солнечных мартовских дней Марго, встав после полудня, привычно прогуливалась в саду. И угораздило её встретить на своём пути герцогиню де Монпансье, тоже неспешно шествовавшую по дорожке. Было неловко оказываться один на один. Теперь, когда отношения между ними были весьма натянутыми. – Добрый день, Марго, – кивнула Мари, останавливаясь. Валуа осторожно ответила на приветствие. – Что ж, не составишь мне компанию, раз уж мы обе здесь? – достаточно доброжелательно предложила герцогиня. Они пошли дальше вместе, держась на порядочном расстоянии, изредка бросая друг на друга изучающие взгляды. – Я уже несколько месяцев хочу спросить, – подала голос Мари, – зачем тебе это всё? Маргарита непонимающе приподняла брови. – Что всё? – Быть здесь подле Генриха. Она и сама едва ли знала, зачем ей это. – Что бы ты обо мне ни думала, я люблю его, – пожала плечами Маргарита. Герцогиня усмехнулась очень цинично. – Вы с моим братом используете друг друга, – напрямую высказала она свои мысли. – И любовью называете эгоизм. Марго совсем не желала об этом говорить. – Ты ничего не знаешь, – бросила она, ускоряя шаг и весьма непочтительно оставляя Марию-Екатерину позади. – А ты не хочешь признавать очевидного! – крикнула ей вслед та. Маргарита не хотела и думать о подобном. У них с Генрихом оказалось всё гораздо сложнее, чем они оба могли ожидать. Они любили друг друга в юности, но теперь, ставшие совсем другими людьми, едва ли друг друга знали. Оба чувствовали нарастающее непонимание. Можно испытывать страсть, нежность, но понимать друг друга – это совсем другое. *** Генрих пришпорил коня, теперь послушно двигающегося рысью под уверенными руками, сжимающими поводья. Оставалось совсем немного, каменные стены монастыря уже виднелись за деревьями. В этот день он никому не сказал, куда едет. В эти места он не наведывался, однако теперь решил, что пришло время. Монастырь был совсем небольшим, с каменной стеной и побелёнными стенами. Встретили его с поклонами, как сеньора этих земель и одного из первых людей Франции. Тем более, эту обитель организовали под его личным патронажем, поэтому герцога здесь буквально боготворили. Настоятелтница сама вышла ему на встречу. И, разумеется, не отказала в просьбе проводить его к сестре Августине. Они прошли через внутренний двор монастыря, где цвёл прекрасный сад, повсюду под солнцем виделись белые одежды монахинь, прогуливающихся под полуденным солнцем или же выполняющим свои послушания. Путь их шёл через сводчатую галерею, расписанную прекрасными фресками. Генрих немного приостановился, когда взгляд его уцепился за изображение страшного суда. Архангел Михаил чертами походил на него самого. Кажется, художник остался предельно доволен предложенной ему суммой денег. Гиз иронично усмехнулся. Через какое-то время они прибыли к месту назначения, отказываясь перед низкой дубовой дверью в тёмном коридоре. Жила она скромно, сама выбрав крохотную келью, где всё свободное время проводила в молитвах. Другие монахини поражались её благочестию. Среди них ходили слухи о том, кем она была в миру. Всем было известно, кто её сюда определил. Однако, что такая благочестивая скромная девушка делала в окружении скандально известного на всю Францию великого господина, им было невдомёк. – Она может быть в молитвах, милорд, – предупредила настоятельница. – Полагаю, мне она позволит её отвлечь. И он решительно постучался. Дверь открылась через какое-то время. И он онемел. За то время, что они не виделись, лицо её стало изучать ещё больше благодати. Она, кажется, похудела, но на щеках её горел здоровый румянец. Значит, эта обстановка благодатно влияла на неё. Увидев его, она мягко улыбнулась, вставая с колен и отходя от распятия, висящего на стене. – Я ждала тебя. – А я никак не мог доехать до тебя, Агнесса. Ей дали другое имя при постриге, но она всё ещё была его нежной Агнессой. Он помнил её той. – Как ты живёшь здесь? – В умиротворении и с Господом. Сёстры очень добры ко мне. А ты как? Она говорила непринуждённо, тихим добрым голосом, пройдя к узкому окну, единственному в келье. Лучи солнце осветили её белые одеяния. Сейчас она напоминала Мадонну со старинных фресок. – Мне иногда боязно становится, – абсолютно честно признался он. Перед ней он не кривил душой, а мог высказать всё напрямую, не страшась показать слабости. – Ты успешен, все твои желания воплощаются в действительность. Это значит, что Бог любит тебя. – Что за протестантские идеи? – весело рассмеялся он, присаживаясь на жёсткий деревянный стул у входа. – Протестантские, католические – не всё ли равно, – простодушно пожала плечами она. И он, глава Католической Лиги, главный борец с ересью, сейчас, когда в воздухе между ними витала только истина, не мог не согласиться. Всё равно. – Я не борюсь за доброе дело. И Бог, будь ему дело до нас, не помогал бы мне. Однажды мне сказали, что я чудовище, – задумчиво произнёс он. Он видел свою полную безнаказанность. За все головы, по которым он прошёл. В его душе теперь не оставалось ни капли веры. Агнесса медленно подошла к нему и опустилась перед ним на колени, сжимая его руку в своей. – Бог не судья и не каратель, – промолвила она. – Он глядит на нас и, видя зло, оплакивает людей. – Что мне с того? – Тебе – ничего. Да только почему ты здесь? Чего ты ищешь? Генрих не знал, что ей ответить. Он смотрел на неё сверху вниз. – Я возобновил связь с Маргаритой. – Я знала, что это произойдёт. И теперь... Ты в чём-то сомневаешься? Агнесса всегда видела его насквозь. В комнате пахло солнцем и свежепобелёнными стенами. Гиз неожиданно почувствовал умиротворение. В его душе всегда бушевали терзания, но сейчас он на какое-то время о них позабыл, отдаваясь нежному голосу этой девушки. – Самой главной женщиной в моей жизни всегда была Марго. И ещё была ты, Агнесса. Ты действительно важна для меня. Поэтому я и приехал к тебе. – Тебе нужен совет, Генрих? Что ж... Ответь мне на один вопрос: что в твоей жизни главное? – Власть? Он всегда грезил о ней. – А Маргарита тоже ради власти? Вопрос поставил его в тупик. Он отвёл взгляд в сторону. Будь он лет на пятнадцать моложе, с горячностью бы начал отрицать, говоря о своей великой, безусловной и бескорыстной любви. Только теперь он не юноша, витающий в облаках, а расчётливый политик. – Бедный мой Генрих... – прошептала она, глядя на него с бесконечным христианским состраданием. Она помолится о его грешной душе, что бы ни случилось. *** Марго утопала в белых простынях где-то посреди широкой кровати под расшитым бархатным балдахином. Кажется, она дремала. Поза её была крайне непринуждённой: изящная согнутая ножка, видневшаяся из-под задравшегося подола полупрозрачной сорочки, по-детски вскинутая рука с изящным запястьем, разметавшиеся по подушке волосы цвета ночи, которые она не убирала в косу, отходя ко сну, как многие дамы, и чуть приоткрытые манящие своей алой влажностью губы. Генрих наблюдал за ней, стоя в проходе, не осмеливаясь пройти дальше и своими шагами нарушить сладкую дрёму. Маргарита, должно быть, сквозь сон почувствовала буквально пронзающий её взгляд и разлепила веки. Завидев Гиза, она тотчас приняла сидячее положение. Тонкая ткань скользнула с её плеча, обнажая его. – Ты так поздно, – она томно потянулась, – я уж успела заснуть. Генрих двинулся к кровати, на ходу сбрасывая, колет. – Нет-нет, – запротестовала она, выставляя вперёд ладошку, – сними и всё остальное, ты весь в пыли! – Другая бы бросилась мне на шею, не обращая, внимание на грязь, – беззлобно рассмеялся он. – Я – не все, – хмыкнул она. Генрих начал избавляться и от остальной одежды. Взгляд её скользнул по оголившемуся торсу, привычно задерживаясь на перекатывающихся мышцах. Наконец, оставшись полностью нагим и даже не удосужившись накинуть рубашку, он упал на постель рядом с ней. – Я вымотался. – Где ты был? – Возникли дела в округе. Она не стала допытываться. Не хочет – пускай не говорит. Учитывая, сколько он о ней не знал, было бы несправедливо требовать от него абсолютной искренности. У каждого из них есть свои тайны. Теперь. – Ты бы сильно расстроилась, если бы я вошёл в Париж? – вдруг спросил он. И сам же пожалел о заданном вопросе. К чему это? Как бы она не ответила, он ради неё не изменит свои планы. Никогда бы, по правде говоря, не изменил. – Мне всё равно, – отозвалась она, и в голосе её проскользнуло что-то странное, – я оборвала все связи с семьёй. Они заперли меня в тюрьме. Что мне до них? Она пыталась изображать безразличие. А в жилах струилась горячая кровь Валуа, куда сильнее, чем ей казалось, повязавшая её в этими людьми. Ей не хотелось думать о том, что собирается делать Гиз. Она не знала и половины. Чем дальше Марго держится от этого – тем спокойнее ей. Потому что стоит ей подумать – она вновь ощутит, что такое учавствовать в игре со ставкой в жизнь и властью в качестве приза. Она повернула голову к Генриху. Так красив, что глаз не оторвать. Этот гордый человек, ставивший превыше всего свои амбиции, теперь готов был сложить к её ногам всё, кроме гордости, пожалуй. Да только вот Марго знала, что ей всегда будет мало даже всего. – Что-то не то, ты не чувствуешь? – тихо вымолвила она. Было ощущение недосказанности. – Всё будет хорошо. Марго, я сделаю тебя счастливой, клянусь, – заверил он её, прикрывая глаза и привлекая её к себе на грудь. – Я скучаю по Лувру, Генрих, – прошептала Маргарита. И, наверное, первый раз за день сказала правду. – Будет тебе Лувр.