Бен спал не более четырёх часов за ночь с тех пор, как ему исполнилось восемнадцать лет и он нанялся в Первый Порядок.
В то время это было сурово: пробежка в пять миль, тренировки, тренировки; тридцать минут, чтобы закинуться белком сколько влезет; тренировки, тренировки, информационные видео, белок; показать другим наёмникам, что, даже если ты вооружён «Береттой М9», не следует смеяться над кем-то, кто носит полуторный фамильный меч своего прапрадеда, ведь может оказаться, что этот кто-то без труда отхуярит тебя этой штукой; десять миль пробежки, сон, затем новый день, подъём и повторение с начала — сурово, но не
слишком. Оказалось, что выносливость на фоне недостатка сна — то, к чему у Бена был врождённый талант, который превосходил даже обычные стандарты для альф. Первый Порядок — и Сноук — отточили этот навык до чего-то почти сверхчеловеческого, поэтому даже теперь, спустя три месяца после ухода, он не может это отключить.
Сон — это не его.
(Доктор Холдо дала ему таблетки и от этого. Сказала что-то вроде того, что сон — это период перезагрузки мозга и что сны, состоящие только из быстрой фазы, — прямой путь к необратимым неврологическим изменениям. Бен ещё не принимал этот препарат. Он есть в списке «Начать мало-мальски вменяемую жизнь», но список
длинный.)
Так что Бен справляется, хоть альфы и должны уходить в охоту, если хотят поспевать за омегами в течке. Рей то и дело проваливается в дрёму, и это вполне нормально в течение первых примерно восемнадцати часов, но он бодрствует всё время за исключением нескольких минут забытья во время сцепок и блаженства, которое им сопутствует.
Ему это кажется правильным. Естественным. Он бдит, пока Рей отдыхает.
Единственная загвоздочка в том, что, пока не спит, он пиздец как голоден. И неожиданно это оборачивается для него серьёзными трудностями.
Он не станет заказывать из ресторана, потому что не может себе представить, как у него получится стребовать полную генетическую раскладку команды доставки: Бен не намерен и
близко подпускать к своей омеге другого альфу. Но он не может и оставить Рей одну в этой комнате. Исключено. Даже чтобы сбегать через дорогу за биг-маком. Он скорее умрёт с голоду.
Блядь, только потрахался — сразу столько
драмы, даже по стандартам Скайуокеров-альф. И хотелось бы свалить всё на течку, да Бен знает историю своей семьи; возможно, теперь это его жизнь.)
А что насчёт Рей? Надо ли ей есть? Он никак не может припомнить, чувствуют ли омеги голод во время течки, но они сжигают огромное количество калорий, а у неё нет никаких естественных жировых запасов. Каждый изгиб её строен и ладен. Бен не хочет, чтобы она заболела.
— Эй, — тихо говорит он. Она лежит рядом с ним на животе: уснула в середине разговора и едва шелохнулась, когда он откатывался на спину полчаса назад, и только расстроенно мяукнула, подумав, видимо, что он может разорвать кожный контакт. (Чего он, конечно же, не собирался делать. Это было бы абсурдно.) — Милая…
… Он сейчас что, сказал «милая»? Ох,
блядь, только не это. Если и быть ласковому прозвищу, то уж
точно не этому…
— … Э-э, Рей? Хочешь есть?
Рей бормочет что-то бессвязное и глубже зарывается в простыни. Когда она это делает, волосы спадают набок.
А прямо там, у основания черепа, на роскошно пахнущей выпуклости размером с серебряный доллар — белые следы зубов. Метка, о которой ему не положено спрашивать.
— Омега. Проснись.
Она скорёхонько открывает глаза в ответ на посерьёзневший голос.
— М-м-м? Что не так?
Что не так если кто-то где-то укусил тебя в железу запечатления и мне это не нравится и когда ты об этом думаешь ты пахнешь страданием и мне это тоже не нравится, но я не знаю что произошло или кто виноват или как сделать чтобы это прекратилось.
— У тебя есть злаковые батончики?
Рей лишь непонимающе моргает.
И справедливо.
Ибо что за идиот такой будет смотреть на голую омегу и просить злаковый батончик.
— Я не принесла никакой еды, — объясняет она, запинаясь.
(Он явно не подходит для взаимодействия с нормальным обществом. Наверное, ему нужно собраться и вернуться к делу убийств и разрушения, в котором, если забыть о моральной опустошённости, он был реально хорош. Но если по пути на выход оставляешь своего босса разрубленным на две части, то это волчий билет, даже в мире наемных убийц.)
Тут Рей поднимает на него глаза, и она делает это так…
… что еда уже не очень важна.
Вот только желудок его предаёт. И урчит. Явственно.
Он буквально потерял счёт тому, сколько раз вязал её и накачивал спермой, — и он не может помыслить о том, чтобы остановиться. Она корчится и хватает ртом воздух, когда он рассказывает ей правду о ней самой, о том, как она хороша на ощупь, и как хорошо она делает ему, и как хорошо он себя чувствует, когда делает хорошо ей, а потом, когда ненадолго расслабляется, она рассказывает ему правду о том, как ненавидит снег, но обожает дождь, а потом они начинают сначала. И он не имеет ни малейшего желания прерывать эту круговерть. Особенно из-за голода.
Течное выражение «трахни меня, прошу» уходит с лица Рей. Вместо него появляется сонная улыбка. (Это выражение Бену тоже нравится.)
— Позвони на кухню, — говорит она, зевая. — «Девятка» на стационарном телефоне. У них есть меню, если ты не против тратить лишнее.
Конечно он не против. Бен понятия не имел, сколько стоит этот номер, и ему было наплевать. Деньги — не проблема. Убийства по заказам правительства — прибыльная штука.
Женщина на другом конце провода — не Маз, потому что у неё нет акцента и потому что в её голосе не звучит смутное недовольство — предлагает нечто под названием «Блюдо второго дня».
— Оно подойдёт, — говорит ему Рей. — Тебе понравится. Никаких грибов.
(А, ну конечно. Конечно, она знает, что делать, кому звонить и вообще что к чему. Она знает заведённый здесь порядок.
Потому что она бывает в этой гостинице — может, даже в этом номере,
на этой кровати — с другими альфами.
Это не новость, однако это не значит, что напоминание об этом не уязвляет.)
— Этого хватит нам на двоих? — спрашивает он Рей.
— Я много не ем.
Он заказывает два.
***
«Блюдо второго дня», доставленное скучающей по виду бетой, оказывается не тем, о чём он мог бы подумать: грецкие орехи и пеканы, кусочки красной рыбы, кубики говядины на шпажках, йогурт с мёдом, — но, как бы то ни было, он набрасывается на всё это с жадностью. Рей, как он радостно подмечает, тоже ест торопливо и выпивает пинты «Геторейда» так быстро, что едва не захлёбывается.
Всё сметено в минуты, и Бену кажется, что он мог бы пробежать марафон. Или, что более важно, заниматься сексом и дальше, но без головокружения.
Он не ждёт, пока она к нему потянется.
— Встань.
Сбитая с толку, Рей хмурится.
— С кровати?
— Да. — Она медлит, и он добавляет: — Выполняй, Омега. Встать.
Поспешно повинуясь, она едва не падает на пол.
Бен свешивает ноги с кровати, побуждая её встать у него меж колен. Слово «умница» почти срывается с его языка, но нет, на этот раз он заставит её это заслужить. Он наклоняется вперёд. Прикладывается лбом к её груди. Вдыхает их общий запах.
— Альфа?
Каждый раз когда она зовёт его так, ему хочется урчать. Но.
— Отныне будешь называть меня по имени, — холодно говорит он. — Не по разновидности.
Были люди, которые покидали
страны, слыша этот тон его голоса. А Рей? Её реакция — судорожно перехваченное дыхание и струйка смазки, сбегающая по внутренней стороне бедра.
— Да, Бен.
Так-то лучше.
(Она говорила «Прошу, Альфа» другим. Он не может этого изменить, не ему это менять, но он — сто процентов, мать их — может устроить так, чтобы прямо сейчас она думала только о нём. Не о ком-то другом, с кем она была в этом месте. Не о ком-то, кто оставил эти отметины.)
— Я потрогаю тебя какое-то время, — говорит он ей.
— Как… как долго?
Долго это не продлится. Особенно когда она так пахнет и когда он уже так твёрд. Калории и восполнение жидкости — замечательные вещи.
— Так долго, как пожелаю.
Она стонет.
Бен заставляет себя быть терпеливым как никогда прежде. Он глубоко вдыхает, пробует на вкус её кожу.
Стальное самообладание не было чертой, которую ему можно приписать — он всегда был ярким примером вспыльчивого альфы, выходящего из себя по малейшему поводу, — но Бен этого хочет. Он хочет знать каждую часть тела своей омеги. Он хочет быть в состоянии узреть её с закрытыми глазами.
Бен поворачивает голову и берёт в рот одну грудь.
— Ох.
Её горло и ляжки в синяках. Его спина наверняка расцарапана до рёбер. Всасывая плоть и разрисовывая её новыми засосами, он удерживает бёдра Рей на месте, иначе она бы уже сама забралась к нему на колени, и это невероятно, что в его жизнь входит нечто настолько приятное.
— Бен. Бен, прошу. Мне надо…
— Тихо, Мусорщица.
— Нет, нет, прошу… — Она испускает тоненький, придушенный стон, когда он слегка задевает сосок зубами. — … Я должна,
должна, мне
больно, если я не…
Твоей Омеге больно. Помоги ей.
Он откидывается назад, наклоняя её с собой, и безо всяких предисловий насаживает её на изнывающий член. Она всхлипывает в облегчении.
— Спасибо. Прошу, Бен,
прошу, трахай меня.
Разве он может в чём-то ей отказать?
***
Потом она извиняется.
— Я
хочу, — говорит она. (Его напрягает, что она не смотрит ему в глаза.) — Но просто… что угодно, только
не это… — она покачивается на узле, и Бен трепещет от удовольствия — … похоже на… не знаю. На безумие. Словно тело думает, что я напрасно трачу время. Всё внутри просто
болит. Быть омегой отстойно, правда.
— Понятно. — На самом деле ему не понятно, но он и не омега. — Тогда скажи мне: что тебе нравится, когда ты не в течке? Как ты любишь, чтобы тебя трогали?
(Он не выясняет это на будущее. Вовсе нет.)
Вопрос не кажется таким уж странным — и настолько ли это
лично в минуты, подобные этой? — но Рей прячет голову к нему под подбородок, избегая его взгляда.
— Не знаю, — признаётся она прерывающимся голосом. — Я, э-э… никогда не делала этого вне течки.
О.
— Хотя иногда мне кажется, что я хотела бы попробовать.
Ну что же.
Вот это он
точно выясняет на будущее.
