Лучшее из времён, худшее из времён

Agnes Obel — Riverside Весна MCMXLV года Они победили. Для Селин эти слова значили ровно столько же, сколько и для обглоданных гулями-лисами покрошенных костей, которые Чёрная река плотными сгустками уносила к морю. Унизительный и оскверняющий врага договор был подписан на сгоревшем обломке листа параплана — пилот сгорел заживо, и на этом куске был виден краешек силуэта левой ноги, а после стали подсчитывать потери. Простые и сухие цифры утешали, ведь Империя рассчитывала потерять солдат втрое больше, а Конклав лишился всего-то ста шестидесяти пяти магов, из которых лишь сорок четыре входили в тёмную ложу, и из которых в звании магистра ходило трое, и всех троих давно хотели отлучить от дел. Многие и поднялись. Сине-красные и жёлто-коричневые трупы, чёрные и белые, только раскладка цветов разная для обеих сторон. Враг вошёл в состав территории империи, и заповедные зоны, как и миражные колодцы, не были затронуты, а вот некоторые угодья пострадали, и достопочтимый мастер уже принялся за составление отряда стихийных магов, которые могли бы заняться возрождением почвы и аграрной культуры. Сопротивление даже не начало формироваться, поскольку логово бунтовщиков магистр Герхардт Рэйанди уничтожил самолично. Войска усталыми, запыленными вереницами стягивались на дорожные тракты, сбивались в группки и с нетерпением ждали вырисовывающихся пиков стальных сфер — значит, можно будет помыться, напиться и потрахаться вдоволь. В Столице устроили фейерверк. Облокотившись на перила нижней палубы линкора «Виктории», Селин с явственным безразличием наблюдала за тем, как в непроглядном ночном небе, затянутым свинцовыми тучами, расцветали нежно-лиловые и грубо-апельсиновые фикусы, лилии и прочие букеты. Ветер обветривал губы, иссиня-чёрные облака, до которых можно было дотронуться, расслаивались во мгле. Империя пировала, и те, у кого ещё оставались силы, устраивали вечерние концерты с плясками. На юге виднелись очертания ржавой конструкции Вайволонской башни и висячих мостов, которые отряд магов во главе с Селин возвёл, пребывая в состоянии истощённости и дезориентации. Каждому выдадут по медали Эльжбеты, кроме Моракуса и Шонны. Им достанутся почётные дощечки-надгробия в зале памяти Северной башни Конклава. Удивительная признательность. — Решила не праздновать? Герхардта она не ждала, зная, что того сразу же, мгновенно и за несколько дней до официальных новостей окружили дела и новоиспечённые соратники. Он получит всё — и дюжину медалей, и угодья, и научные степени, и всё, что попросит у королевы. Он бы получил их и так, но теперь трофеи идут в комплекте со славой. Селин не могла определиться, винила ли его за тщеславие. — Неофициальные мероприятия необязательны для посещения, — глухо отозвалась она, осматривая заплатки на плаще. Она оставалась в своей форме, разве что открепила брошь, обозначающую звание. Волосы у неё как будто стали жёстче, и она коротко остригла их — опалённые, разжиженные корни напоминали засмоленную солому. Капитан Лодденгз, ныне генерал-майор, отпустил ей несколько комплиментов, а сегодня попытался признаться в любви. — От Филиппа сбежала? Герхардт будто бы прочитал её мысли, но Селин ничего не ответила, оглаживая гранение медальона. В холодном, колком свете от фар линкора он окрашивался тёмно-синим. Обыкновенно из них двоих говорил не Герхардт. — По приезду я займу высокий пост. — Мне обращаться к тебе «Ваше Величество»? Она не хотела говорить это со злостью, но вышло слишком уж ядовито. Герхардт хрипло засмеялся. — Не настолько высокий. Возглавлю министерство. Вот оно что, подумала Селин, вот куда он пробрался. Аж до главы палаты магов. — А что по этому поводу думает достопочтимый мастер? Доволен, что ты из-под носа увёл его желанное место? — Киран ушёл в отставку по настоятельным советам, — неудивительно, их с Герхардтом связывала многолетняя неприязнь. Селин выдохнула облачко кристаллизованного пара, попробовала вычертить по нему знак. — Мило. А кто назначит нового? — Королева. — По твоим ненавязчивым рекомендациям? Теперь замолчал Герхардт, но она почувствовала, что он усмехнулся, и встал совсем рядом, тоже облокотившись на перила. Ветер доносил до неё его запах, полыни, мочи и дымовых шашек. Вызывали в лазарет. На верхней палубе отплясывают и кричат, бьют бокалы, но линкор везёт больше искалеченных тел, чем празднующие могут себе представить. — Ещё два века будешь на меня обижаться? — Не столько длилась ссора, — Селин избегает слова «наша», и Герхардт замечает это. Опять ухмыляется. Встаёт ближе. Селин склоняет голову, поворачивается. В лунном свете, вперемешку с фарами, его лицо выглядит совсем старым, посыпанным пеплом и снегом, а волосы — по-настоящему седыми, не белыми. И морщины вокруг глаз. — Нет, Герхардт, — говорит она, прежде чем он успевает задать вопрос. — Что «нет»? — миролюбиво уточняет он, почти наивно. — Что бы ты ни предложил, — Селин передёргивает плечами от холода, — я не соглашусь. Я не стану разговаривать с Кираном и оставляю пост. Меня больше не будет в Столице. — Куда же ты поедешь? — он как будто удивляется, — порвёшь с Конклавом? А кто станет спонсировать твои исследования? — В колонии, — Селин отвечает не сразу, отводит взгляд, и долго-долго рассматривает медальон, — я поеду в колонии. Герхардт кладёт руку ей на ладонь, и она почти дёргается, но замирает. Дешёвый трюк. — Я без тебя не справлюсь. — Справишься. — Солнышко... — Захотелось за борт? — Я пошёл на это, чтобы защитить и тебя. В том числе. — Ты пошёл на смерть потому, что это был твой план. Ещё один. С запасными вариантами. Может, ты знал, как бы вернулся из Земель Усопших. — Не знал. Но мы могли бы найти выход вместе. — Нет. — Они бы послали тебя. — И я бы не справилась. Уже слышала. — О, духи небес, Селин, нет. Ты ведёшь себя неразумно. — Война закончилась. Имею право. Герхардт берёт её за подбородок и поворачивает к себе. В темноте его лицо скрывает чернота, а её глаза горят лиловым пламенем. — Война никогда не закончится, глупенькая, — он дышит ей на лоб, и она чувствует перегар вперемешку с дымом, а ещё кислые яблоки, — просто нам дают перерыв. — Это уже не мои проблемы, — отвечает она, не моргая, и разворачивается, пряча медальон в кармане. Селин уже подходит к лестнице, когда слышит последний вопрос: — Ты ведь её видела? Розанну? Там? Она останавливается, медлит. — Где «там»? — Когда перешла через мост. У него умный и проницательный взгляд, и Селин ненавидит то, что он всегда знает, когда она врёт. — Там — нет. Но на заставе. — И что с ней стало? Ему как будто бы интересно. Селин поджимает губы. — Она не нашла покоя. — Мне жаль. — Я не верю тебе. — Умница. Так их сухой, безжизненный разговор и заканчивается, и теперь отворачивается Герхардт. Рубашка закатана по локоть, и он весь промаслен, прокурен. Пробит, только не пулями; но теперь медлит Селин. — Герхардт? — Да? Он не оборачивается. — Кем бы я была? — Что? — Ты хотел мне предложить место. Что бы ты мне предложил? — Ты была бы моим заместителем. — Но не стану. — Станешь, — он становится в пол-оборота и обнажает зубы, такие же седые, как и волосы. — Помнишь, когда-то я утверждал, что ты ляжешь со мной в постель? А сколько строила из себя недотрогу. — Я была маленькой глупой девочкой. — Как будто что изменилось сейчас. Селин радуется, что темно, и не видно, как щёки у неё наливаются румянцем — от гнева и обиды. Она поднимается на четыре ступеньки. — Я в четвёртой каюте на третьей палубе, — слышит она, как ветер доносит до неё его издёвку. — Чтобы голодающие гильдии пожрали тебя, Рэйанди, и выжрали первым твоё несуществующее сердце! — бросает она ему криком. Фейерверков больше нет, и линкор приятно вибрирует. Музыка наверху становится громче, а у кого-то начинается воздушная болезнь, и она слышит, как рвёт одного из пассажиров. В эту ночь Селин к Герхардту не приходит и плохо спит, ворочается, покрывается испариной. Ей снится Северная башня, и мёртвое лицо Шонны, а ещё хвост Корнелиуса и бесплотная, бестелесная Розанна, сквозь которую она, Селин, проходит без раздумий. Так происходит и на следующий день. На третий, когда до Столицы остаётся половина недели, он зовёт её во сне, протягивая руки. Джахазиэль, шепчет он одними губами, и разрезает грудную клетку. Сердце у него и правда есть, только бьётся медленнее, чем нужно, и ещё на нём печать. И когда она мягко ступает босыми ступнями в его каюту, смущённая и с распущенными волосами, он сидит над умывальником и её не ожидает. Знак у него и правда появляется, и по нему шрам. В эту ночь они впервые целуют друг друга и не говорят, пока занимаются любовью. Когда линкор спускается на площадку и их встречает ликующая толпа, и подбрасывает вверх ленты, Селин знает, что теперь она заместитель министра. Герхардт находится в четвёртом ряду шестой колонны, а она в первой, и украдкой ловит его взгляд. И чувствует, как легко и нежно сжимается ветряной кулак на её ладони. Она так никогда и не узнаёт, были ли у Герхардта запасные планы на тот случай, если она не согласится — слишком уж ей нравится думать, что нет.