Лучшее из времён, худшее из времён

Palodine — Ways to Drown Начало осени MCMLIV года — Значит, здесь ты его видела, в последний раз? — Я не уверена. Селин Вальверде, заместитель министра магии и первый страж достопочтимого мастера тёмной ложи Конклава, заслуженный магистр и стихийный маг высшего уровня, совсем не выглядела ни уверенной в собственных силах, ни спокойной. Её правильное симметричное лицо застыло в маске беспокойства, и она опасливо оглядывалась то через правое плечо, то через левое, а то и вовсе застывала на месте, пытаясь унять дрожащие, вибрирующие пальцы, натягивая рукава шерстяного кардигана. Ей не слишком шло изумрудное платье из крепа с рюшами, и оно придавало её карамельной коже болезненный оттенок. Вместе с министром магии и тоже магистром, а также тем человеком, с которым обе ложи и весь Конклав считались в первую очередь, Герхардтом Рэйанди, они находились в кафе «У матушка Кайри», где круглосуточно подавали омлет и блинчики, делали самый гадкий кофе в квартале и предоставляли услуги по смазыванию и подзарядке как бытовых, так и промышленных роботов. «У матушки» было не только самым ближайшим заведением к историческому зданию, где располагалась ложа магов, но и наиболее приближенному к народу как по ценам, так и по ассортименту, а ещё не требовало дресс-кода. Для сотрудников министерства, часто появляющихся у дверей кабинетов на рассвете и покидающих их в полночь, кафе было идеальным, а их вкусовые предпочтения вбивались в датабазу, так что и новые механические разносчики, и сами официантки без труда идентифицировали посетителей. У самого входа расположилась пластиковая витрина, где крутились торты и сладости, и именно разглядывая эклеры с фисташками во вторник Селин наткнулась на пышущего здоровьем старичка. Неопрятный кремовый пиджак и затёртая шляпа не скрывали его достатка, и набалдашник трости отсвечивал драгоценным металлом. Селин знала, что такая трость легко поворачивалась и превращалась в самое настоящее оружие с острейшими лезвиями, может быть, покрытыми ядом. Такие трости были запрещены в Столице и тридцати четырёх округах Империи, но старичок не чувствовал себя сколько-то ни было нарушающим закон. Он бросил замечание про непроходящую облачность и дождь, а ещё лимонно-масляный туман, где легко мог затеряться кто угодно, какая бы новейшая система навигации не была встроена, и попросил посоветовать ему пирожное. Селин предложила фруктовую корзинку с иргой, а старичок, не представившись, подкрутил усы и сказал: «Спасибо за доброту, лапушка», и скрылся, оставив Селин совершенно опустошенной. Так всегда говорил Корнелиус Ланджери, бывший директор Академии, бывший достопочтимый мастер, бывший её покровитель и нынешний позор всего Конклава, предатель и дезертир. «Но это такая распространённая фраза», запинаясь, рассказывала Селин после Герхардту, «я не могу с точностью утверждать, что это был посыл. Напоминание». Да и лапушкой Корнелиус её не называл. Но всё это совпало и с днём рождения Корнелиуса, теперь уже давно мёртвого, и с тем, что вычислительная машина Герхардта заработала, показывая необычайную активность призраков. Несезонную, и активничающих медиумов он найти не смог — практически все отправились в паломничество к Водопаду воспоминаний. Герхардт ненавидел Корнелиуса, а Корнелиус — Герхардта. Эта вражда, как всем казалось, началась задолго до их знакомства и даже рождения. В книгах писали о предназначенных друг другу судьбою любовниках, а эти двое были врагами, созданными самой историей, материей, и их встреча была неизбежной, нужной самому мирозданию. Ни у кого не вызывало ни сомнений, ни удивления, что они не сошлись характерами, резко и грубо критиковали обучающие методы каждого, разносили в пух и прах статьи и трактаты, голосовали против на собраниях и даже сражались на нескольких дуэлях. Когда Селин Вальверде прилюдно и открыто отреклась от своего учителя и ушла под протекторат Корнелиуса, став его преемницей, противостояние вышло на новый уровень, и случилась самая крупная дуэль. Герхардт тогда сильно поранил бедро, задело артерию, и пришлось заменять один из глаз на обсидиан и механизм, а Корнелиус потерял чувствительность левой руки, длинные платиновые волосы, которыми так гордился, обоняние и уважение Конклава. Селин дуэль никак не прокомментировала и хранила верность Корнелиусу, пока не узнала о его поддержке врага, пытках и опытах, которые он проводил с юными дарованиями в подвалах Академии, бесчинствах, творящихся за её стенами, и тем, что Корнелиус заключил договор с предводителем гильдии и собирался выпустить в мир тысячи изголодавшихся зубастых призраков, отдав на их растерзание половину столицы. В общем, Корнелиус давно поехал умом и разумом, пускай и оставался лидером светлой ложи, и лишь благодаря ему Селин приняли. «Спасибо за доброту» считалось чем-то вроде коронной фразочки Корнелиуса: она была такой же его частью, как и платиновые волосы до колен, иссохшие пальцы, унизанные перстнями в рубинах и жемчугах, или тёмно-сиреневый дублет с гранёнными пуговицами. — Если он вернётся, то убьёт нас обоих. Они заказали вишнёвый пирог и вазочку мороженого. Селин пила кофе без сливок и сахара, а Герхардт — травяной чай с порш-виски, в котором размешал вдобавок и эликсир, для глаза. — Хуже, Селин. Он заберёт наши жизни, вылепит из них желаемое и заставит наблюдать за этим вечность. Он говорил так легко и просто, будто бы они обсуждали очередную серию мыльной оперы «Моя прекрасная Мисс Няня», о роботе, который заменяет четырём детям их родителей, светскую львицу-мать и занятого отца, крупного инвестора. Тёплая и душевная теледрама. Герхардт разделял пирог вилкой, на большие куски, и без особого удовольствия пережёвывал их. Пирог немного подгорел по краям и от него ощутимо воняло маргарином — в противень залили машинное топливо. Вишня было неспелой и незрелой, но Селин любила этот пирог больше всего на свете. Они немного поговорили о недавних дебатах на тему учреждения пособия по безработице для магов и колонистов, а также политику консерваторов в отношении денационализации сталелитейной промышленности и дирижаблестроения. Предполагали, релевантно ли будет совершить подобное по отношению к транспортной отрасли в целом. Посетовали на боязнь лейбористской партии, что влияние палаты магов усилится. Поспорили о том, действительно ли магическое образование станет бесплатным. — Не надо было тебе влезать тогда. Селин не смогла не вернуться к прошлому их разговору. Она сидела напротив Герхардта, скрестив лодыжки и сняв пальто, ковыряла вилкой пирог, а он держал её за руку, опасаясь, что она вновь начнётся биться в истерике. — Должен был убедиться, что старый хрен надежно запечатан. Это случилось за тридцать пять лет до войны. Селин застала Корнелиуса врасплох и заключила его в сосуд из жидаита, почти что пожертвовав своей душой, а Герхардт ворвался без предупреждения и наложил печать. — Я была так близка к нему. Всё бы получилось и без твоего участия. — Верно. Но я рассчитывал, что ты простишь меня и вернёшься. Он не изменил сухости, но Селин оказалась в замешательстве. Он не шутил, а тогда начинал требовать широкого признания своих трудов. — Но я не простила, — она жеманно улыбнулась. — Но ты не простила, — он зеркально отразил её улыбку и отпустил руку. Они стали говорить о недавних раскопках эйрийских городов, где, по преданиям, жили в мире люди и гильдии. — Не думаю, что это он, — сказал Герхардт вечером, пока они находились в его кабинете и занимались моделированием подвижной карты новых территорий, — необходимо соблюдать осторожность. И перепроверять. Незадолго до того Герхардт проверил вычислительную машину, и активность оставалась прежней, но также они получили новости о том, что один из колодцев дал утечку на нижних улочках. Однако угрозу уже устранили, и показатели неизменно стремились к отрицательному числу. Селин стояла около широко витражного окна, скинув лодочки, и смотрела на ночную Столицу. Фонари тускло мерцали фитилями, разбирали палатки с уличной едой торговцы, задерживала бездомных полиция, патрульные устремлялись к закатному гранатовому солнцу на декоскутерах. Получасом раннее Натан фон Шлиссенбург перестал поджидать Селин у колонны и вернулся в отель. — О чём бы ты жалел больше всего? — неожиданно спросила она у Герхардта. — Не понимаю вопроса, — он вскинул брови, сворачивая карту. Сегодня они оба устали, и пора было домой. Селин попыталась выбрать наиболее удачную формулировку. — Забери Корнелиус твою душу и отправь в Земли Усопших... И останься ты с разумом... По чему бы ты скучал больше всего? Это была провокация, в каком-то смысле. Герхардт даже не прибегнул к своему привычному оскалу и ответил лишь тогда, когда они шли по главной улице вверх, к трёхметровым автобусам, и как раз вошли в паровое облачко, а после вышли на набережную. — По вишнёвому пирогу. Селин засмеялась и взяла его под локоть. Он почти слукавил, но всё-таки добавил: — И порш-виски. Определённо порш-виски. И его обсидиановый механический глаз опасно блеснул в дымовой занавесе из гари заводов и велюровых сумерек.