Бонус 4. Перья
12 июля 2018 г. в 17:08
/Тот же день, счастливо ознаменованный концом токсикоза/.
Вообще-то, изначально я пришел на кухню пожрать и готовить, и если с пожрать справился на отлично, стрескав два больших бутерброда с колбасой, то с остальным вышла заминка.
Гым, курица. От ее запаха слегка подташнивало.
Вы… вы цельную размороженную курицу когда-нибудь видели? Желтовато-пупырчатое голое тельце с растопыренными крылышками-ножками, под гузкой — здоровенная дыра. Правда, смешная? В общем, помыл я ее, положил на разделочную доску килем вверх, вдруг заметил — смешная, и меня пробрало на похихи.
Это при том, что еще десять минут назад плакал, сочувствуя мудукосям и расстроенный — Захарка не ответил. Вдоволь оборжав несчастную тушку, я вспомнил, что недавно она живой птицей бегала где-то по двору, клюя зернышки, и расстроился повторно, но меньше, чем из-за мудукосей с Захаркой, не до слез.
Блядь, как же меня заебало быть напичканным бушующими гормонами инкубатором, подобные скачки настроения — ненормально. Да и курица, скорее всего, нигде не бегала, росла с сотнями таких же куриц в тесном загоне на какой-нибудь вонючей птичьей ферме, жрала комбикорм. Нахуй грусть. Ножом ее, ножом на части, посолить, поперчить, и, обмазав давленным в кашицу чесноком, жарить. Нашел причину разнюниться, придурочный беременный.
Уложив сдобренные пряностями части тушки на сковородку, я взял с полки над газовой плитой коробок спичек, чиркнул одной, собраясь зажечь газ, и вот тут-то меня и настигла конкретная засада.
Нет, газ я зажег, успел, а дальше… Дальше унюхал дым, потушил спичку и, повинуясь внезапному импульсу, сунул ее черную головку в рот. М-м-м, еба-на-на, вкусно! Солоноватенько. Еще спичка. И еще, и еще, и так — полный коробок. За первым коробком последовали второй и третий, а четвертый уже не полез, стало невкусно.
Причудливы пути беременности, Господи. Артем мел ел, пачками, Алеша килограммами с аппетитом грыз куриные мозговые косточки. А я, значит, спичечный товарищ, ахха.
Покончив со спичками, глянул на часы и ужаснулся — восьмой час, япона папа, скоро Егор вернется, чем мужа кормить, ужина — нет. Не спичками же горелыми! Угольки — лакомство для беременных, не для уставших голодных альф. Хлеб и колбасу я почти сожрал, на единственный убогий бутербродик осталось. Караул, короче.
Ладно, Егор поймет и простит, он привык к моим вечным заскокам. Ну, поворчит чуточку, голодные альфы не умеют страдать совсем молча. Быстро сварю макароны, построгаю капустный салат со сметанкой, и обойдется. Если действительно проголодался — поест без мяса, чтобы после дозакусить подоспевшей курицей.
Решено, ужин временно вегетарианский.
Успокоенный, я возрузил сковородку на огонь и потянулся наполнять водой кастрюлю. Перемелется, мука получится.
Егор приехал не просто злой — злющий. Буркнул мне, встречающему, мрачное «привет», не обнял и не поцеловал.
— Что на ужин? — осведомился весьма холодно, стягивая куртку. — «Быстрая» китайская лапша? — Я погас улыбкой, обиженно надулся, блядь, у него обоняние напрочь отбило, что ли, на всю квартиру благоухает курицей с чесноком, а альфа продолжил: — Впрочем, неважно, меня уже накормили.
Убил наповал. Мало того, что где-то задержался на два часа и не в настроении, так еще и кто-то накормил. Для кого я тогда готовил, спрашивается, еба-на-на?! И кого столько времени ждал, предвкушая его радость? Горько ужасно, и больно. Но не до слез — плакать мне почему-то не захотелось.
Кулаки сжались без участия разума.
— Сволочь ты, Егор, — осчастливил я мужа.
Содрал с раздавшейся вширь, утратившей изящество талии фартук, бросил тряпку под ноги комом и, гордо выпятив трясущийся побородок, удалился в спальню. Опять не плакать — колотить в бессильном гневе подушку.
Елки-палки, зеленые моталки. Половину вечера на кухне провел, готовя ужин, в одиночестве. Скучал. Тошнился, разделывая сырую курицу, мучил отекшие ноги, пока тоненько стругал капусту. И — зря. Мог бы все это время замечательно отдыхать, кверху пузом валяясь на диване и читая интересную книжку.
Больно-больно-больно-больно! Веки жгло, но глаза не повлажнели. Кого бы укусить, но чтобы обязательно до крови?!
Подвернулась подушка. Я, взвыв, вцепился зубами в ее уголок, вгрызся, яростно дернул, еще раз, еще… Что-то подалось, раздался треск рвущейся ткани, миг, и по спальне полетели белоснежные перья, кружась на сквознячке.
Япона. Папа. Разодрал подушку вместе с наволочкой практически напополам. Молодец, викинг, сила есть, ума не надо. Сейчас Егор зайдет, увидит «снег», и случится скандал. Не мешай пузо, сиганул бы в окно.
Егор вошел и замер на пороге, шумно, с присвистом дыша. Молчал, сопел. Я смотрел на альфу из не тающей метели, во рту перья, в волосах перья, жалко кривя губы. Ну нечаянно ведь, клянусь! И уберу сам, все до единого перышка! Пылесос только из кладовки выкачу!
— Ты… что натворил?! — Фотограф недобро прищурился. — Инге?!
Ничего, стоящего истерики. В спальню через не закрытую форточку просочилась зима. Которую ты, Егорушка, терпеть не можешь в любых проявлениях, я помню. Но это — необычная зима, теплая, домашняя.
Мой фотограф вылетел вон, громко долбанув дверью.
— Я переночую у родителей! — крикнул из прихожей. — Тошнит от твоих выходок, идиот, достало!
Перья, перья, перья, и шевелящиеся внутри дети, альфенок и беточка.
Пустота. Отчаяние.
Муж, любимый муж, истинная пара, обозвал меня идиотом и без помощи бросил убираться на ночь глядя одного. Беременного двойней омегу, которому нельзя много напрягаться.
Заплакать бы… Нет, глаза сухие. Завтра с утра проснусь и подаю на развод. Не обсуждается.
Егор вернулся часа через полтора успокоившимся, с большущим букетом крупных, пахнущих солнечным летом ромашек. Я, весь в уборке, запыханный и потный, как раз менял в пылесосе полный перьев мешочек для сора с пылью на новый, пустой.
Альфа просочился в спальню бочком, положил цветы на кровать и виновато затоптался на месте, не зная, что дальше.
— Инге, — позвал робко. — Ты очень злишься? Я тебя люблю, клянусь.
Блядь. Такой милый, такой… родной, усталый хвойный борщевик.
Прощать, не прощать?
Шмыгнув носом, я с раздраженным викинговым рыком бросил не желающий вставляться в пылесос мешочек на пол, вроде, хотел гневно фыркнуть, сдулся и расплакался навзрыд.
Нервы сдали.
Как же меня жарко обняли, как начали нежно целовать и утешать… Мыр-р-р, мыр-р-р, еще!
Не будем разводиться, враги перебьются. Хороший, люблю — подыхаю, да и детей оставлять без отца подло. Миру мир.