А в чём сила, брат?

Вечер завершился чинно, благородно. Ричард вынес три выпитые на двоих бутылки пива и ушёл. Гэвин остро чувствовал себя дураком, которого наебали, но он был настолько глуп, что не мог понять, где именно. Спал он крепко, не мучаясь ни совестью, ни воспоминаниями. Проснулся в пять утра от голода, подумал о том, чтобы заказать пиццу в круглосуточной доставке, но напомнил себе про пузо Хэнка, которым обзаведётся, если будет жрать всякую дрянь по ночам. В восемь утра в супермаркете на углу Гэвин купил яблок, пачку хлопьев, кусок ветчины, яиц и хлеба. И мысленно пообещал себе прирезать любую мразь, которая отвлечёт от прекрасного завтрака. Он вышел на пробежку, как хороший мальчик, принял душ после и сделал идеальный омлет. Мразью, отвлекающей от завтрака, оказался папаша, которого Гэвин не видел и не слышал уже пару месяцев. Выглядел Томас Рид великолепно, как и всегда, впрочем, они с сыновьями вполне могли сойти за друзей. Это было нечестно со стороны природы. А уж одевался он точно моднее и современнее, потому что у нормальных людей на эту херню нет времени. Не будет же Гэвин после дежурства в участке, после охуительно приятного общения с объебосами и шлюхами ходить по торговым центрам и мерить подвёрнутые штаны с белыми найками. — И чего тебе надо? — У Гэвина на обеденном столе стоял горячий омлет и хлопья размокали в молоке. — А ты, чую, завтрак готовишь? Я бы не отказался перекусить. Последнее время хронически не успеваю позавтракать, а ведь это, говорят, самый важный приём пищи. Гэвин закатил глаза. — Ну, проходи, не отстанешь же, пока своё не получишь. — Ты слишком строг к окружающим, Гэвин. Я никогда не просил у тебя ничего сверх меры. — Только воспитывать меня не надо. Опоздал лет на тридцать. Огромную порцию омлета, которую Гэвин собирался заточить в одно лицо, теперь пришлось разделять на две тарелки. — Давай, говори уже, зачем пришёл, — нетерпеливо сказал Гэвин. Лучше быстрее оторвать пластырь, а не мять сиськи до второго пришествия. Разберутся с делами, а потом и пожрать можно будет. — Да уж, гостеприимность — не твоё лучшее качество. Но если настаиваешь… — Томас постучал подушечками пальцев по экрану телефона, лежащего на столе. — Младший брат моей любимой хочет работать в полиции. Отличный парень, я с ним знаком, чем-то похож на тебя в юности. Подсобишь? Гэвин фыркнул. Привычка каждую свою тёлку называть «любимой» была настолько нелепой, что даже иронизировать над этим не было смысла. Да и что взять человека десять лет жившего на две семьи, половину этого периода даже и не скрываясь. Гэвин не забыл, не простил и в общем-то не пытался простить. — Пусть идёт в академию, после неё только конченых даунов не берут. — Ой, да что тебе стоит, сынок? — он расплылся в жеманной улыбке. — Ничего не стоит, но я не хочу. — А ты знаешь, и правильно. Молодец. Всегда гордился тем, какой ты у меня честный коп. — Я не честный коп, мне просто насрать. Похвала от отца всегда была хуже ругани, в этом он завидовал Элайдже. В конце девяностых отец застал Гэвина целующимся с парнем и… вступил в PFLAG, где клеил тёлок, которые текли от того, какой он заботливый и понимающий родитель. После этого Гэвин долго назло отцу встречался только с девушками, и значок пришлось выкинуть. Гэвин был настолько далёк от активизма, плакатов, лозунгов и речёвок, насколько возможно, и пытался пресечь на корню разговоры о своей или чьей-либо ориентации, но никогда не выходило, потому что «не нужно стесняться того, кем ты являешься». Только он и не стеснялся, просто не хотел сообщать об этом первому встречному в первые пять минут общения. Это было глупо и бессмысленно. Не носит же он флаг Ирландии за спиной из-за того, что его прадед был наполовину ирландцем, не говорит всем и каждому, что скорпион и холерик. Так же и с ориентацией. Они ели молча, хотя Томасу это явно давалось тяжело. — Элайджа со мной не разговаривает, — сказал он наконец. — Наверное, это потому, что ты при дюжине свидетелей сказал, цитирую: «Раз мой сын корпоративная свинья, то у меня больше нет сына». И Элайджа немного обиделся. Его можно понять. — Почему ты всегда на его стороне? — Я ни на чьей стороне, — отмахнулся Гэвин ложкой. — Мне насрать на вас обоих. Но ты в этой ситуации больший мудак, это младенцу ясно. — Поговори с ним, пожалуйста. — Не хочу я с ним говорить! И с тобой тоже, если уж на то пошло. Аппетита уже не было. Омлет остывал, а хлопья намокали. — Я же не серьезно тогда, — жалобно сказал Томас. В том-то и дело, что несерьёзно! На эмоциях можно многое наговорить. Можно долго копить обиду и разочарование и выплеснуть в один момент. Но делать больно близким людям ради собственной выгоды, мелкой и незначительной? Ну это пиздец. — И всё ради того, чтобы та девка с бзиком на раздельном сборе мусора вечером дала тебе в жопу. — Ну зачем ты так, Гэвин? — Конечно, это Гэвин виноват! Гэвин тут плохой, не чтит отца своего. — И где она теперь, а? — Переехала в Джерси. — В Джерси? Кто в своём уме переезжает в Джерси? Томас пожал плечами. Та девка его уже не интересовала. У него была новая. — А ты знал, что по завещанию Элайджи большая часть имущества достанется тебе? — Нет. — Хотелось кричать, просто орать, пока голова не взорвётся. — И я не понимаю, как и зачем это узнал ты. А главное — что мне даёт эта информация. Или типа если вдруг будут проблемы с бабками, прирезать братца? Он уёбок, но садиться из-за него я не собираюсь. Сраться с родственниками из-за наследства, из-за квартир и машин казалось Гэвину чем-то настолько отвратительным и унизительным, что он бы лучше пошёл на панель или стал крышевать барыг. Когда умерла мать, Томас пытался заикнуться о части квартиры по наущению тогдашней бабы, но вся недвижимость оказалась уже переписана на Гэвина, и спор закончился, даже не начавшись. Возможно, свою лепту внёс Элайджа, который Сару Рид обожал и готов был лечь костьми, чтобы их папашка не жил в её квартире. И оттого всё ещё более по-ублюдски, что дома и квартиры в Детройте до сих пор стоили копейки.

***

На работу Гэвин приехал в отвратном настроении, да ещё и с опозданием. По дороге он встрял в многокилометровую пробку, в которой пролистал все присланные Тиной мемы и прочитал уебанскую статью о вреде стресса и трудоголизма. С каких пор в Детройте стало нью-йоркское движение вообще непонятно. Неужто экономика наконец-то выбралась из жопы. На парковке Гэвин встретил мрачных Норт и Саймона, которого отпустили под залог. Сумма запрошенного залога равнялась зарплате детектива полиции за три года. Что бы Маркус ни сделал, чтобы найти эти деньги в столько короткий срок, статус его уебанства в глазах Гэвина чуть снизился.  — Ещё раз попадёшься, лично тебе яйца откручу, — попрощался Гэвин. — Смелое предположение, что у него есть яйца, — ворчливо сказала Норт. Она бы явно не дала за Саймона и мятой двадцатки. — Ну, у тебя-то точно больше, — не обидевшись, ответил Саймон. Ему бы самоуважению поучиться, и нормальный парень бы вышел, несмотря на всю хуйню с гендерными исследованиями. Впрочем, если Гэвин не разберётся с делом, самоуважению Саймон точно не научится. Тюрьма этому мало способствует. От долгого ожидания в машине дико хотелось ссать. Влетев в сортир на всех парах, Гэвин едва не задохнулся от увиденного. Должны же быть предупредительные знаки в подобных случаях. Коннор (или Ричард) смотрел в зеркало, чуть наклонившись над раковиной, и намоченной туалетной бумагой стирал подводку с глаз. Макияж был жутко неровным и смотрелся глупо, особенно наполовину стёртый. И это возбуждало по мало понятным причинам. Гэвин не сразу смог понять, кто перед ним, не потому, что братья были настолько похожи, а потому, что накрашенный кудрявый парень в узких джинсах был одинаково не похож на обоих. У них что, ещё один появился? Какой-нибудь Кеннет? Почкуются они, что ли? Ссать уже не хотелось, хотелось дрочить. — Доброе утро, детектив Рид, — невозмутимо сказал Коннор. Это, конечно же, был именно он. — Прошу простить мой внешний вид. Гэвин что-то промычал в ответ и заперся в кабинке, хотя изначально собирался к писсуару. Нет, в этом не было ничего необычного. В участке постоянно не хватало людей для опознания, и приходилось изображать хуй пойми кого. Видимо, в этот раз искали накрашенного пидора. И отправили Коннора, как самого дрочибельного. Но у Гэвина в мозгу что-то переклинило, его всего переебало в одночасье. С таким трудом обретённое равновесие разлетелось к хуям. В кармане завибрировало. Гэвин нетвердыми руками вытащил телефон, который упал и стукнулся о плитку. На экране светилось имя Ричарда. Гэвин нажал на отбой, подобрав телефон с пола. Он хотел выждать, но Коннор всё не уходил. Потом прилетел целый косяк сообщений от Тины с одним общим посылом — если не появишься сейчас на рабочем месте, тебе пизда. Стараясь не смотреть в сторону зеркал, Гэвин чуть ли не выбежал из сортира и в дверях врезался в Хэнка. От столкновения с этой двухметровой тушей можно легко отлететь обратно к унитазу, но Гэвин устоял и, сжав зубы, протиснулся к выходу. — Этот мудак опять тебя доставал? — послышалось из туалета. — Нет… Детектив ничего мне не сказал. — Никогда не понимал, почему ты его покрываешь. Он же конченый. — Я не нуждаюсь в твоей защите, Хэнк, — мягко сказал Коннор. Таким голосом он не говорил больше ни с кем. — Я сам могу за себя постоять. — Ты-то, может, и не нуждаешься… Гэвин понимал, к чему Хэнк клонит. На секунду он представил, что возвращается, распахивает дверь и прописывает Хэнку по ебалу. Совершенно заслуженно. Кем нужно быть, чтобы отравлять человеку жизнь на протяжении нескольких лет (добавим сюда огнестрел и сломанный нос), а потом ещё называть этого человека конченым? Гэвин не имел ни малейшего понятия, что Коннор видел в этой сволочи. Не понимал, почему именно эту сволочь Коннор регулярно заставлял улыбаться и светиться от счастья. Коннор вышел один. Вокруг глаз были чёрные круги, сами глаза — красные. — Попробуй влажные салфетки, красавчик, — с издёвкой сказал один из новых патрульных (Гэвин не потрудился запомнить его имени). — Обязательно последую твоему совету, Стив, — ответил Коннор с приторной улыбкой. — У тебя явно большой опыт в этих делах. Все, кто находились в зоне слышимости, заржали. Стив смутился. Удивительное качество Коннора — унизить его невозможно. Только попытаешься, как сам окажешься по уши в дерьме. Гэвин нахлебался на всю оставшуюся жизнь. В пидорских штанах и с размалеванной рожей Коннор выглядел достойнее всех вокруг. Такая вот херня. Можно было попытаться придумать ситуацию, в которой бы его опустили на самое дно, изваляли в грязи, поставили на колени. Чтобы насильно засунуть хер до самого горла, чтобы глаза стеклянные и губы блядски распухшие. Но почему-то не получалось. Вместо этого только жалость убогая, неуместная вылезала из глубин. Как же так, миленький мой, что же с тобой стало? Давай я слюнки вытру, в губки нежно поцелую и спать на мягкое уложу. Тьфу. Пиздец. Мужики так не ебутся, даже если ебутся с другими мужиками. Или… Или отправиться вместе на задание под прикрытием в притон вот прямо в таком виде с размазанной подводкой и кудрями, и обтянутой джинсами задницей. Чтобы чужие грязные мужики лапали и шептали гадости на ухо. И обязательно спасти, пристрелить всех нахуй, как зверей, стать героем. Это был уже откровенный бред, нормальный в спермотоксикозные шестнадцать и совсем уж стыдный в тридцать с хером. Гэвин ударил по первой попавшейся стене и тут же посмотрел на свою руку так, как будто видел впервые. Под прикрытием… У него появилась идея. Тупая и сложная, но идея. Саймон, обожди, не пломбируй пока жопу.

***

— Подписывай, — сквозь сжатые зубы процедил Гэвин. — Я не буду подписывать ничего задним числом. Как бы ты ни облажался, я не собираюсь рисковать работой, прикрывая твою задницу. — Ты мне должен. Столько должен, что до конца жизни не рассчитаешься. Хэнк до Коннора послал бы его в пизду. Теперь же старик стал сентиментальным и выёбывался сильнее обычного только потому, что чувствовал за собой вину. Гэвину тогда был нужен наставник, он был разбит и растерян, а вместо наставника и соратника получил упитое в сопли чмо, решившее сдохнуть и утащить с собой всех окружающих. Протрезвев, Хэнк осознал, что наделал, но было поздно. Хэнк молчал. — Если бы не я, ты бы давно сидел за халатность. И вместо милых близняшек в пиджачках у тебя бы были только беззубые опущенцы с сифилисом. Хэнк видимо боролся с желанием встать и уебать. На его лице происходила ожесточенная борьба. — Какая же ты мразь, Гэвин. — Учился у лучших. — Когда-нибудь ты перестанешь говорить фразами из боевиков категории В и изображать из себя Джона Макклейна, тогда тебя, возможно, даже повысят. Но я уже вряд ли это увижу. Он расписался и отбросил листок, который медленно спланировал на пол. Гэвин наклонился и поднял. Нахуй гордость, у него были дела поважнее. Потом рассчитаются. А претензия про Джона Макклейна вообще охуенно звучала из уст человека, который выглядел ходячей пародией на персонажа дерьмового бадди-муви про копов. С его-то любовью к баскетболу, металлу, фаст-фуду и пиву. Всё, чтобы выглядеть настолько мужиком, насколько возможно. Хэнк был из тех, кто на полном серьёзе обожал в молодости «Лучшего стрелка» и не думал, что мужики там шпилят друг друга в очко. Саймон бы, наверное, обоим мог поставить диагноз со своей колокольни критика патриархата и обвинить во всём херовые отношения с отцом. — Не знаю, как ты собираешься регистрировать это дерьмо. В базе всё записано. — Как-нибудь без тебя разберусь. Спасибо за заботу. На самом деле Гэвин пока не придумал, как будет с этим разбираться, ни единой идеи не было. Ему бы пригодилась светлая молодая голова. Зато в случае неудачи у него теперь был запасной вариант — кокнуть Элайджу и съебаться с наследством на какой-нибудь остров. Уж запутывать следы он научился за пятнадцать лет в полиции, комар носа не подточит. В этом была ебанутая ирония. Элайджа Камски — человек века — был настолько одинок, что все свои миллиарды завещал единокровному брату, которого всю жизнь презирал.