И дом, что встречал Намджуна холодом, теперь стал их убежищем.
То, что он умел делать лучше всего — это играть на пианино. Под его пальцами, клавиши, словно издавали другой звук, а ноты, становились тягучие и не такие безликие, как он для многих. Музыка текла, проникая в душу каждому, кто её когда-либо слышал. Но у него всегда был один слушатель — сидящий в первом ряду, пустого зала. Чонгук всегда поражался, как Чимин мог так хорошо играть и как тому, удавалось оголять все эмоции. Пак, что всегда был заурядным тусовщиком, мог одной только мелодией заставить тебя рыдать. Может из-за этого он всегда играл в одиночестве. Но что-то менялось в нем, и он начал играть для Чонгука, а тот в свою очередь, хоть на время, глушил что-то в себе не наркотой, а музыкой. Сладкий аромат роз, парня будит, и он, на почти бесшумно присевшую рядом, девушку смотрит. Он её взгляд читает, видя, как она завороженно путается в рыжих локонах солнца. На её лице улыбка почти невесомая — для неё эта мелодия не такая грустная, как для Чонгука. Быть может, она для каждого по-разному звучит. И вот в чем дар — Пак Чимина. Шатен долго на профиль девушки смотрит, находя во всем этом какую-то свою эстетику. Никогда он не видел, чтоб кто-то, так заворожённо смотрел на Чимина. Глаза прикрывает, глубже проникая в это атмосферу великой печали, что почему-то теперь вызывает улыбку. — Почему ты никогда не играешь при зрителях? — голову слегка поворачивает в недоумение когда парень заканчивает. — Он не любит это, — приоткрыв один глаз, ухмыляется Чонгук. — Просто не хочу, — почему-то губы дует, крышку закрывая. — Не хочешь вместе сыграть? — слишком резко выдает Чеён, от чего даже Чонгук ошарашено на неё смотрит. — В две руки? — бровь вскидывает. — Да. — Что? — руки падает, как настоящий принц, помогая на сцену подняться. — Что угодно. Шатен за сие действием наблюдает отрешенно. Музыка снова его с головой поглощает, отрывая от плохих воспоминаний. Они такие счастливые со стороны, что Чону почему-то до невозможности тоскливо становиться, а мысли, как надоедливый рой мух, путаются в голове. Почему-то он вспоминает как с Джихо, сделал свою музыкальную группу в средней школе. Вместе Чеён и Чимин создали то, что утащило юношу в мир тепла и уюта. А их тихие голоса в унисон стали его колыбельной перед сном. Он так и заснул в кресле с рукой, подпиравшей лицо. Пак же иногда косилась на мальчишку, что в таком состояние совсем не был похож на того ехидного придурка. Пак Чимин, в свою очередь, попросил не будить его с чем Чеён спорить не стала. Они просто продолжали играть, иногда останавливаясь на перекур и бессмысленные разговоры, что сильнее убаюкивал Чона.Сегодня в его сне впервые не было крови.
Этот холод города, давно стал привычным для мужчины. Он потрагивающими пальцами, механически по бедру девушки ведет. Губами снова по чужим губам мажет, напирая на ту, что к перилам прижата. Казалось, у него никогда не было столько связей, но они по итогу ничего ни давали. Не глушили рой мыслей о брюнетке, что в голове стойким образом застыла и только коктейль из почти смертельной дозы кокаина и алкоголя его размывал. Только размываел, не стирает, словно он у него на сердце вытатуирован. Чувствует, что девушка, как и он, в сие действие не заинтересована, из-за чего свою голову на её плечо опускает. Ночной Сеул, как всегда, его слепит огнями, казалось, это место никогда не спит и потому люди здесь такие сумасшедшие. Не подающиеся логическому объяснение. Но дело в том, что люди и логика понятия полярные, а если нет, то Мин сам добровольно в список сумасшедших запишется. Теплые ладони по его спине поднимаются, заключая в объятия. У мужчины словно шаблон ломается — он так и застыл с сигаретой во рту. Эта девушка была одной из немногих кто был до неё. И может они никогда и не общались, но его изменения она чувствует. — Что-то случилось? — скорее, как утверждение сказано. А Мин молчит — огнями города и мыслями захвачен. Она его щеки в свои ладони укладывает, заставляя в свои глаза посмотреть, но тот, лишь за отросшей челкой, грустный взгляд прячет. Он на неё не смотрит и кажется с потрохами себя выдает. А она хмыкает по-доброму его от себя отдаляя. — Я пойду, — Юнги все равно, — и то, что ты делаешь, — губу прикусывает в его спину уставившись, — не поможет. — О чем ты? — словно ото сна проснувшись, оборачивается на уходящую шатенку. — Твои глаза… — Что с мои глазами? — хрипит тихо, почти неуловимо. — Такие глаза, — оборачивается прямо в них смотря, — Бывают только у безнадежно влюбленных. Дверь за собой захлопывает, ставя точку в конце приговора. Оставляя, Мина наедине с и так известным ему фактом. Таким ненавистным фактом что, если бы не этот скрип, он точно бы разбил стакан с виски, стоящий на перилах. Мин, отчаянно, в вошедшем хоть какую-то поддержу ищет, но там глаза холодные, ядом пропитанные. Я заслужил это. Блондинка к нему уверенным шагом идет, попутно сигарету зубами доставая. Спиной на метал опирается, наблюдая как друг, наоборот, согнулся над ним. Никто разговор начинать не хочет, исход слишком непредсказуем. Молчание для них — это оттягивание неизвестного. Лиса достаточно давно здесь, просто мешать не хотела. Не дай боже, увидеть то, что потом в её памяти будет храниться как-то, что она не хочет помнить. Теперь, услышав разговор она даже не знает, что хуже. — Как дела? — Юнги прыскает от смеха, выпрямляясь. — Лучше не бывает, — руками от перил отталкивается, — Не видно? — на сумасшедшего смахивает с этой улыбкой натянутой. — Нет, — зрительный контакт разрывает, понимая, что он её в бездну своих страданий утянет, — больше похоже, что ещё немного и тебе пора в психушку. Мин фыркает, снова сгибается и смотрит вниз. Туда, где пьяные люди, мельтешат, как мошки. Так же раздражительно как мысли в его голове. И зачем она пришла? Язык не повернется спросить. — Я вырос в этом. Теперь очередь Лисы фыркать. Девушка историю Юнги долгое время не знала — ведь он простой мальчишка, что всегда её оберегал. По большей части, ей и неинтересно было, но чем старше она становилось, тем больше она дыр в сюжете его жизни видела. Он был её цербером, но отец называл его сыном; Он точно имел корейское имя, но почему то стал управляющим синдиката; Он был до безобразия хитер и жесток, но его кровь никогда не была черной. — Помнишь твоё обещание? — девушка на болезненную ухмылку внимание не обращает, — когда ты его нарушил первый раз? — Давая это обещания, я уже его нарушил, — прямо в глаза виновато смотрит. — Тебе было семнадцать, — голос предательскую слабину дает. — Твой отец до безобразия изобретательный человек, — ухмыляется, делая тягу почти затлевший сигареты. — Когда? — Я не хочу отвечать, — снова выпрямляется, как будто так его не достанут её вопросы. — Юнги… — Лиса, я не хочу, — уйти пытается, но та цепко его руку перехватывает. — Мин Юнги, черт возьми, когда ты первый раз убил?! — рывком тон разговора повышает, от чего мужчина тушуется. Он долго в её глаза смотрит, но явно, впервые схватку проигрывает. Под напором сдается, обессилено свое тело бортику предоставляя. Кажется, этот день никогда не закончиться. — Мне было пятнадцать, — в сторону девушки не смотрит, — Мужчина и женщина, они не хотели отдавать свой участок, где хотели построить казино «друзья» отца. — Почему ты не ненавидишь его? — после недолгой паузы цедит Лиса, в глазах немой вопрос читая, — Фанлэ. — Он тот, кто спас мне жизнь. — Он тот, кто украл тебя! — как с цепи срывается, — Он тот, кто убил твою семью! В мгновение злость девушки затихает, когда та осознает, что сказала. В глаза Юнги смотрит, но там нет ничего кроме холодного равнодушия. Она не знала, знает ли он об этом, потому сейчас готова собственный язык проглотить. А Юнги знает, с самого начала знал. Может даже помнил, как загнанный в угол шестилетний мальчик, Мин Юнги, оскалился на своих палачей, чем привлек внимание монстра. Это было двадцать с лишнем лет назад, тогда глава Ман внушал еще больший страх — он на своих двоих возвышался над мальчишкой у которого в руке был нож. Юнги тогда не смог его убить, хотя тот сам открылся. Лишь воткнул ему нож в ногу в попытке сбежать, но почти сразу был схвачен и прибит к полу. Дьяволу понравилась его смелость и он забрал его себе. Воспитав, как самую интересную и любимую игрушку. Юнги с самого начала знал, кто он такой — его родители были помехой, на пути больших денег, точнее, их маленький музыкальный магазин и принципы. Изобретательность монстра был в том, что спустя девять лет он сказал сделать Юнги тоже самое. У той семьи тоже был мальчик, но об этом Мин никогда не сможет сказать Лисе. — Лис, я не знал другой жизни, — снова огонек к отраве подносит. — И никогда бы не хотел? — куда-то вдаль огней смотрит, — ведь если бы не это ты… — Мы все желаем то, чего не имеем, — на сигарету смотрит, словно он не насмотрелся на них за годы своей жизни, — но спокойная жизнь — это не то, чего я желаю… — Глупо, наверно, было, когда я тебе в любви признавалась, — обстановку пытается разредить, — А ты уже добрые лет пять, как познал вкус жизни в семье. — Забей, это даже было мило, — Юнги, впервые, за долгое время по-настоящему улыбается, — Тем более, в твоем окружение вообще мало кто этим не занимался. — Ты же знаешь, отец, никогда меня к делам не подпускал. Да, Лиса никогда никого не убивала. Она знала, как стрелять, как драться, но редко этим пользовалась. Не знала — это от любви к ней он так её бережет или просто она никогда и не нужна ему была. У Фанлэ Манобан всегда был Мин Юнги — его взращенный сын. А она подобно знамении их семьи, что никогда плоти не вкушала. И пусть теперь они говорят о другом, Лисе все не давало покоя мысль, чего же на самом деле желает Юнги? А ответ на это вопрос он сам знать не хочет, ведь никому не понравится. Мин Юнги монстром с рождения не был — он просто умел адаптироваться к любой ситуации. И в клане он адаптировался — став приближенным монстра. Но сейчас, он особо остро ощутил, как не сможет адаптироваться к жизни без неё.И план его рухнул, подобно замку из-за льда в адском пламени.