Нити

      Этот коридор словно был предназначен для того чтобы держать людей в ужасе. С каждым шагом аура этого места выбивало из потерянных душ уверенность того, что они уйдут живыми. Он был здесь далеко не первый раз, потому то его желудок и не сводило ноющее чувство паранойи.       Хромая, он, массивными ботинками, за край алого ковра спотыкается. Плечом ведет, в попытках ухватиться за любую поверхность, дабы не встретиться с полом. Резкая, ноющая боль сковывает всю правую часть, сияя искрами под веками, но он терпит. Челюсть сжимает, но терпит.       Тонкая корка грязи вперемешку с кровью под ногтями, как напоминание. Словно ему не хватало — этого мерзостного привкуса на языке. От анемии тело подрагивает, настырно противясь, желанию хозяина идти. Кажется, его организм понимал, на что сейчас тот готов пойти.       Всем весом на дверь давит, от чего она, со зловещим скрипом, открывается. Он же не поднял головы: словно этот скрип и насторожившиеся охранники — обычная галлюцинация. Мальчишка на пороге, не был похоже не на кого, кто когда-либо здесь был. Слишком взъерошенный, слишком по-смертному одет и слишком безумен.       В глазах охраны — он был лишь шатающимся, слабым куском мяса. В глазах отца он был никем, тот даже не боялся его таким. Мин рычит, со всей силы, сметает со стола все документы и вещи. В дребезги, об пол, разбивается фоторамка, со скрежетом скользя к стене.       Насколько стальными нервами обладал монстр, раз даже сейчас не поднял головы? Словно, ничего не случилось, он продолжил смотреть вниз, лишь слегка вскинув бровь. Словно, вырванный из его рук листок бумаги был вырван природой.       — Посмотри на меня! — срывается, хрипло, сдирая ногтями дорогое дерево.       Теперь же он усмехается, медленно поглощая каждую клеточку тела пришедшего. Старик руки в замок складывает, расслабляясь в кресле. И выглядит он, как просто родитель, предвкушающий капризы ребенка.       — Чем я обязан, столь яростному появлению? — холодным спокойствием весь пыл влетевшего демона топит.       Мин фыркает, отталкиваясь от стола. Голова кружится, от чего он ряд белых зубов оголяет, но похоже это на безумный оскал. Старик же, косой улыбкой, выбивает из него остатки самообладания. Ведет по телу, замечая: как бледна кожа его сына; как ели он стоит на ногах; как сквозь объемные вещи видна его дрожь; как на правом боку расползается темное пятно. Но он здесь, перед ним — в ярости.       — Оставьте нас, — просит, от чего мужчины недоверчиво озираются, — Я как-то неразборчиво говорю?       Тон, вызывающий мурашки где-то внутри желудка, уничтожающий и заставляющий совершить самоубийство. Тон, который лучше никогда не слышать в своей жизни, просто, потому что, после него ты будешь обязан умереть. Умереть, самой мучительной смертью из ныне существующих.       Юнги провожает их раздраженным взглядом, но и оторвать глаз от монстра напротив не может. Ты ведь это специально сделал, чтоб показать, что даже такого меня не боишься. Ублюдок. Губы облизывает, цепляясь языком за сгустки засохшей крови, черт возьми, он начал ненавидеть этот вкус.       А Фанлэ наблюдает. Молчит, в ожидании того, что будет дальше. Что предпримет, тот кого он вырастил. В кого он вложил свои лучшие качества. Давно он не лакомился такими смешанными чувствами, как: ярость, страх, отчаяние и ненависть. Я снова увидел в тебе, загнанного в угол, мальчишку.       — Занятно, — словно и нет этой напряженной обстановки, — Что же произошло?       — Действительно, — огрызается, — а ты не знаешь?       — Нет, — желание оторвать ему голову с новыми силами вспыхнуло, но оторви её на этом месте вырастит две.       — Хватит этих игр, — почти холодно, почти не выдавая отчаяние, — Я не ребенок, — Фанлэ лишь сильнее убеждается в обратном, — Я тот, кто вывел Ман на новый уровень, — резкий, сдавленный поток боли его осипнуть заставил.       — Сын, — и это слово, как горячее клеймо над солнечным сплетением, — в отличие от тебя, я пресекаю проблемы на корню.       Проблемы. Он снова вернулся на несколько шагов назад. Проблемы. Она — проблема. Отец никогда не считал его за человека. Всегда покупал его повиновение — деньгами, силой, болью. Упиваясь своей властью над его жизнью, даже не заметил, как тот начал понемногу замечает его бреши, его слабость.       — Ты пресекаешь явно не те проблемы, — мальчишка слишком часто начал на хозяина лаять.       Они долго смотрят друг другу в глаза, так, словно по другому, их разговор могут услышать. В силу своей дьявольской натуры, читая каждую мимолетную мысль. Агония спутанных фраз и понятий в голове юноши вызывает в Фанлэ не напущенный восторг — это доставляет ему удовольствие.       Юнги видит в его глазах лишь кровь и месиво из человеческих эмоций. Дьявол никогда не станет человеком, его не напугает даже если его слуги восстанут против него. Попросту потому что, дьявол не поверит в то что это возможно. Что кто-то перестанет его боятся.       — Я дал тебе все, но то ты всё равно предпочел стать обычным человеком, — фыркает, не желая больше видеть слабость любимой игрушки.       — Человеком? — усмехается, — Я монстр.       — Так докажи это.       Из ящика стола старый револьвер достает, бережно укладывая в свою руку. Юнги сглатывает, наблюдая за тем, как тот победно улыбаясь — встает. Он идет. Из Мина весь былой пыл улетучивается, а вместе с этим кровь в жилах стынет. Как долго он скрывал этот факт? Давая надежду на то, что дьявол в нем, уже давно мертв.       Старик на витой костыль опирается, хромает, но выглядит подобно смерти. Правая нога, так и осталась нерабочей, потому тот на стол бедром жмется. И даже в этом действие таилась какая-то смертельная опасность. Словно сам стол его поддерживает, ведь все в этом помещение трепещет от его силы.       Револьвер в нем давнишние воспоминания пробуждает, от того он улыбается почти влюбленно. Нельзя с таким выражением лица оружия в руках держать. Сморщенными от времени пальцами за руку мальчишки цепляется, вкладывая металл в подрагивающие пальцы.       Юнги вязкую слюну сглатывает, наблюдая за происходящим. Прямо сейчас, Фанлэ Монобан, собственноручно вручил ему пистолет, направив себя в лоб. Он точно над ним издевается, ровно так же, как двадцать лет назад. Словно липкий флэшбэк из прошлого: он так же ему тогда нож позволил схватить.       — Стреляй, — цедит старик с усмешкой на лице.       Юнги косым оскалом из старика что-то выбивает с грохотом. Как стул падает из-под ног смертника. Руки мальчишки тремор покинул, а указательный палец прямо на спусковом крючке покоиться. Словно это просто привычка, словно перед ним очередная помеха.       Но Фанлэ ведь не мог так ошибиться. Не мог настолько его недооценить, что сейчас сжимая зубы, пытается скрыть… А что я пытаюсь скрыть? Вопрос, заставивший его задуматься. В глазах юноши увидев лишь азарт, что в черноте его глаз слился безумством.       Пуля с оглушающим свистом прямо около уха пролетает. Старик лишь сильнее сухими пальцами запястье Юнги сдавливает. В его глазах впервые не было спокойствия, а по морщинистой шее, медленно стекала, отравленная кровь.       Мин знал, что убить его не получится. Потому руку твердой не делал, позволил дернуть, так что выстрел не достиг цели. Позволил с огромный силы залепить себя костылем в живот. Позволил сбить себя с ног. И тут главное позволил. Позволил чтоб теперь увидеть это выражения лица.       — Убирайся, — сверху вниз смотрит, — щенок!       Впервые Фанлэ Монобан испытал это чувство. Чувство — страха. Но страха перед чем… Смертью? Нет, страха от этого пугающего выражения лица. Этого яростного, безумного удовольствия. Даже харкая собственную кровь, на его мраморный пол, мальчишка выглядел победителем. Впервые за долгое время, Фанлэ почувствовал, как на его кровь сплылись акулы.       Юнги окутало чувство ранее ему неизвестное. Оно смешалось с физической болью и удовольствием. Но с этим удовольствием пришло и осознание. То чувство, что так нравилось Фанлэ — чувство, что ты держал в руках чью-то жизнь и позволил выжить.       Это похоже на хреновую трагедию. Монстр, что боится умереть. Вот их разница, что так зацепила Фанлэ еще много лет назад. Он боялся умереть, Юнги нет. Что тогда, что сейчас — Юнги готов пожертвовать собой ради тех, кто ему дорог. С безумным оскалом, Мин понял — теперь его очередь.       На белом мраморе Манобан заметил такую же кровь как его. Бордовую, почти черную и вовсе не голубую. Неужели он обычный человек или же Фанлэ Манобан, взрастил дьявола.

Даже монстры допускают ошибки.

      Вишневый табак, неприятно оседает в глотке, воздействуя на мозг, так что девушка морщится. Решетки на окнах, здания напротив, неприятно будоражат какие-то детские воспоминания. А люди в форме, что каждый раз цеплялись взглядом за её персону, раздражали.       Это был точно не тот полицейский участок. Это было даже не в Корее, но Лисе казалось, что она снова в своем детстве, стоит вместе с Кристофером и ждет отца. И он выходит весь такой спокойные, с диким оскалом на лице, закуривая сигарету. В воспоминаниях Лисы, отец был прекрасен. Фанлэ Монобан далеко не был уродом. У этого человека было всё.       Но Лалиса не была на него похожа, хоть сомнений не было — она его дочь. Девушка никогда не видела свою мать, даже не знала, и казалось никто не знал её. Иногда она думала, что все сговорились хранить молчание. Иногда, потому что ей не так уж и сильно хотелось что-то о ней знать.       Но почему-то, каждый раз задумываясь об этом, в потоке мыслей Лиса терялась в догадках. Любил ли отец её мать? Или она была незапланированным случайным ребенком? Кто вообще была эта женщина? Ведь судя по истории Хосока и Соры в подобной среде могут быть разные случаи. Девушке не была интересна её собственная мать, ей было интересна её личность, чтобы понять отца.       Но сколько бы она не пыталась, всё было четно. Когда Хосок появился в её жизни, ей уже было шесть, а Юнги, хоть и был с ней с рождения, не знал её. Спрашивать у отца было бессмысленно, любое упоминание этого, вызывало неподдельное раздражение.       Пепел с сигареты, нагло оседает на пальцах, от чего она шипит и тушит об столб бычок, развивая огоньки по улице. Молодой офицер уже собирается к ней подойти, но его одергивает коллега постарше, что-то шепча на ухо. Лалиса лишь тяжело вздыхает.       Как не странно, почти каждая полицейская шавка, узнавала в ней его. Её репутация не была кристально чистая, но и заслуги перед семьей были настолько мизерные, что даже офицеры не считали её интересным задержанным.       Поправляя волосы девушка губу прикусывает, перекрещивая руки на груди. Из-за стеклянной двери показалась знакомая копна каштановых волос. Он был слишком молод для преступника. А Лисе, кажется, что у неё дежавю, в этот момент он был похож на него.       Равнодушную ауру Тэхёна, кажется, чувствовал каждый полицейский, от чего и скалились подобно волки на овцу. Их всех словно в секунду взбесила его свобода. А Ким усмехается, зубами вытаскивая сигарету из пачки. Почти филигранно игнорируя детектива, что пихает его в бок.       — Здесь не курят.       Ким же наконец улыбается, замечая родные темные глаза. Как хорошо, что за ним приехала именно она. Идет, вальяжно, спиной ощущая как его любимый детектив, что пару раз приложил его об стол во время допроса, начинает обливаться холодным потом.       Все здесь знаю кто он и кто она, потому от своих «интересных» занятий отвлекаются. Только этого мне не хватало, крутиться в голове детектива, что от нервов сам поджигает бумагу с табаком на крыльце. Его явно не касаются собственные правила.       Ким Тэхён совершенно не похож на Фанлэ из воспоминаний Лисы. Он не идет подобно змеи — медленно, заставляя всех быть в оцепенение и ожидание атаки. В его походке прослеживается дерзость, своеобразная усталость и теплота, заметная только Лисе.       Парень с её волосами играет, словно этого он так давно желал. А девушка тонет, в том как он выпускает из легких дым — медленно и так совращающее. Большим пальцем её за подбородок к себе притягивает.       Тэхён так соскучился за сутки по губам Лисы, что сейчас вишневый табак не казался ему таким противным, как раньше. Пугало лишь то, что за последнее время он впервые почувствовал себя живым — позволив себе упиваться собственной свободой и губами блондинки.       Холодно взгляд на офицера опускает. А тот в замешательстве и явно заинтересован — словно их экран телевизора разделяет. В ступоре на пару смотрит, даже когда они оба хищно на него обращают внимание, разорвав поцелуй.       — Офицер? — с усмешкой хрипло подает Тэхён, а мужчина сглатывает, — Какие-то вопросы?       — Никак нет, — слишком нервно и явно не по назначению отвечает мужчина, резко отворачиваясь.       Лиса усмехается. Прямо Бонни и Клайд современности, только они преступники по неволе. Но это самообман. Они не заметили, как начали наслаждаться этими напуганными взглядами. Как им стало доставляет удовольствия ломать голову окружающих.       Преступники поневоле? Они не настолько слабы, чтоб подчиняться системе, а значит они управляют ей. А значит — это их собственный выбор. И заявится о своей связи вот так, на глазах у тех, кто хочет их засадить, тоже их собственный выбор.

Лалиса Монобан и Ким Тэхён. Их союз — опасен.

      Дженни кашляет, сбиваясь пальцами на дверном замке, пока, резкие повороты ключа, перемешивается с тишиной её квартиры. В ушах стоит омерзительный писк, как бывает в голливудских фильмах после взрыва. Она спиной сползает по двери, закрывая уши руками. Но это ничего не меняет — писк не исчезает, а только усиливается.       Тело дрожит и не позволяет, и на секунду, забыть произошедшее. Этот всплеск алой жидкости и тихий хрип. Девушка голову назад откидывает, встречается затылком с дверью. Ещё один рваный выдох и она выплюнет своё собственное сердце.       Угомонив возникшую и оглушающую аритмию, она на свои руки смотрит. Кровь. Снова эта ядовитая, бордовая кровь. Уже засохшая и местами въевшаяся в кожу. Сама поражается, как спокойно глаза закатывает. Нужно сходить в душ. Избавиться от этого застоявшегося запаха: хвои, перча и металла.       Рукой цепляется за комод, бредя на свет. Шестое чувство тревогу немедленно начинает бить, но брюнетка его в себе топит опрометчиво. Она просто устала, потому паранойя и разыгралась.       — Ну, привет, — тихий голос, заставивший сердце снова в ритме танго забиться.       — Твою мать! — оборачивается резко, взглядом вцепляясь в нахальные глаза, — как ты сюда попал? — звон связки запасных ключей все на место расставляет.       Чонгук недовольно на диване сидит, блуждая взглядом по худощавой фигуре девушки. Голову слегка наклоняет, из-за чего челка падает ему на глаза. А Дженни стоит полубоком, явно скрывая что-то.       Он бледен и уставший, но почему-то все равно здесь. Как штык, словно нет другого место, где он может появится после своей выписки. Она же взъерошенная и напугана, словно они местами поменялись.       — Мы не виделись полторы недели, — Ким замечает, как напрягаются мышцы на его руках, — ты даже не приходила меня навестить, — в голосе какая-то обида несвойственная, — и первое что я слышу, это — как ты сюда попал? А не я соскучилась по тебе, Гуки, — девушка глаза закатывает, сдувая челку с глаз. У меня нет настроение, Чон.       — Ты крайне не вовремя, — цедит, взглядом обводя комнату, — Ладно, я в душ, а потом и поговорим на тему того, как я по тебе соскучилась.       Ретируется, как можно быстрее, не слыша, как юноша подрывается за ней. Догонялки для взрослых. Он цепко улавливает её запястья, сдирая с кожи сгустки засохшей крови. Одним легким рывком её к себе поворачивает. Дженни же от удивление тихо вскрикивает, ударяясь поясницей об барный стул, что с грохотом падает.       Как безумец, ведет по её бледной коже взглядом. Кровь в его венах давно перестала циркулировать, с мыслью о том, что она может быть ранена. Но она цела, не единой царапины на фарфоровой коже. В её виноватых, но раздраженных глазах видит то, что не хотел бы помнить. Тает на её пухлых губах спускаясь все ниже, игнорируя ещё большую раздражимость. Дженни, длинными ногтями, на его коже, красные полосы оставляет.       — Ну, конечно, — на выдохе, рычит. Эта метка на шеи.       Злобно кофту одергивает, скрывая деяние дьявола. Ты не имеешь право мне что-то предъявлять. В его глазах своё негодование топит. У тебя нет права злиться на меня. Я никогда не была тебе ничем обязана. Я не обязана тебя лю… Губу прикусывает, так, словно минута, и она бы это сказала.       Чонгук чувствует себя использованным. Ведь именно он спасал её из той эмоциональной жопы, что затаскивал Юнги. И потому он имеет полное право сейчас злиться, но рот открыть не может. Потому что право то он имеет, но не скажет этого. Потому что она не вещь. Дженни Ким стала его кармой за все те девичьи сердца, что он разбил.       — Прекращай, — цедит, сквозь зубы.       — Джен, я не твой спасательный круг, — бурчит почти обиженно, но в голосе нотки вернувшегося холода.       — А я и не просила быть им, — резко огрызается, заставляя того слюну сглотнуть, — ты сам это выбрал.       Их сбитое дыхание так похоже на то, что они готовы перегрызть друг другу глотки. Чонгук топит в её глазах остатки своих чувств, Дженни же топит в нем свою агрессию. Он даже не знает, почему не может рта открыть, она же не понимает, почему его обеспокоенный взгляд будит в ней злобу.       Её словно выворачивает от его теплого, но все равно высокомерного взгляда, словно он был в этой ситуации прав. Я и сама могу за себя постоять. Но он смотрит на неё так, как не смотрел никогда не на кого.       — Чем ты отличаешь от него? — без причины заводиться с пол оборота, — Хватит делать вид что ты святой, — не замечает как давит на него, — Ты такой же! — Монстр.       От этих слов лицо Чонгука перекашивается, словно его кто-то только что ударил в грудь. А Дженни лишь договорив, понимает какую грязь на него вылила. Язык прикусывает, почти до крови, смотря тому в глаза. Если сейчас ты убьешь меня, ты будешь полностью оправдан. Но Чонгук лишь сжимает челюсть.       Правда всегда человека на место ставит. А от воспоминаний холодного металла в руке по спине бегут мурашки. Дженни, я наконец понял кто ты. Ты такой же монстр, как и все мы. Но ты манипулируешь настолько филигранно, что всем кажется, что ты ангел. Ты так похожа на то, что рассказывают о твоем отце. Шею разминает, раздраженно делая шаг к девушке, а она пятиться до тех пор, пока не врезается в стену.       — Прости, — и это тоже похоже на манипуляцию. Я не поверю, что тебе действительно жаль.       К ней прикоснуться не позволяет гордость, потому он своей аурой прижимает её к полу. Давит на чувство вины, в которое он не верит. А она путает пальцы в своих волосах, вжимаясь в стену. Дженни правда не хотела этого говорить. Она так виновата перед ним теперь. Нет, она была виновата давно. Лицо прячет в собственных волосах.       А гордость его грошей не стоит, потому он медленно к ней тянется. Нежно кожу запястье обхватывает, отводя их немного в сторону. Они такие разные. Чонгук действует так аккуратно, что казалось, это он сказал что-то действительно жестокое и опрометчивое, а не она.       — Дженни, остановись пока не поздно, — так нежно словно эти слова могут её задеть.       — От судьбы не убежишь, Чон, — тонкими окровавленными пальцами цепляется за его татуировки.       Она обладала даром ускользать из рук людей, что её оберегают. Ускользать настолько быстро, что Чонгук, еще пару секунд, пялится в стену, где была она, под шум льющейся воды. Судорожный выдох из легких высвобождает, пятясь назад.       Ему точно здесь не место. Он ей здесь не нужен, он вообще никому не нужен, как второстепенный персонаж. А стоило просто не открывать рот, затолкать все свои чувства — куда-то вглубь собственной души. Но Дженни уничтожила все те теплые воспоминания, что в нем зародила. Дарит этим стенам последний оскал, сжимая пальцы на висках.       Дженни губу прикусывает до крови. Она словно нутром почувствовала, как её квартира стала пустой. Потому что, он вышел так тихо, словно не хотел её потревожить. Вот так, ураган эмоций и бунтарский характер Чонгука, таял, когда она была рядом. Сколько бы он не притворялся плохим парнем, рядом с ней, он вел себя, как верный пес. И это был дар Дженни — превращать монстров в ручных зверьков.       Но на душе почему-то стало пусто. Как в её квартире: холодно, одиноко и пусто. Задумывалась ли она его полюбить? Если бы это было так просто. Если бы люди могли управлять своими чувствами, все было бы куда проще.       По стене сползает, обхватывая колени руками. Почему я плачу? Может, потому что, сейчас у неё перед глазами: яркая картинка улыбающегося Чонгука, может, потому что, в ушах у неё стоит хриплый голос Юнги. И они перемешались в её голове. Дженни не могла понять своих собственных эмоций, потому что, любила она Юнги, но поддерживал её Чонгук. Но любовь же бывает разная.       Вместе с остатками души в водосток, медленно, стекает отравленная кровь. Дженни, наконец поняла, что на её коже, отпечатался не только запах хвои и перча, но и горького шоколада.

Никто уже не может остановиться.