Нити

      Серебряная вилка, мерзко скрипит по тарелке, заставляя главу семейства, недовольно поднять голову. Ким Ёнджэ бровь вскидывает незаметно, впервые, кажется, замечая в своих детях перемены. Тэхён — холодно все правила этикета соблюдал, ведя беседы с дедушкой. И это было парадоксально — в семейном кругу, даже глава семейства их не использовал.       Но что было ещё парадоксальнее — это полное отсутствие Дженни. Словно, её здесь и не было. Подобно призраку, она тупила взгляд в тарелке. За весь вечер и слова не обронила, о том, что всё здесь её отвратительно.       А все что нужно было — это просто позволить ей окунуться в последствия своих безрассудных действий. Но вместе с этим, девушка окончательно растеряла то, чем так гордилась мать — кукольная, искусственная красота. Её пухлые щеки исчезли, уступив, слегка видным скулам, а под карамельными глазами, все сложнее было скрыть синяки от недосыпа.       На пальцах дочери, замечает, слишком громоздкое и грубое кольцо. Толстое, металлическое с черной цепью внутри, а сверху кольцо по меньше, держащее нижнее — ей не принадлежащее. И выглядело это, как клеймо принадлежности, проедающее старшем глаза.       Она впервые не чувствует на себе его взгляд, лишь ковыряет остатки закуски. Дженни не помнила, когда последний раз хотела есть, когда нормально спала, когда просто, хотя бы разговаривала с Лисой. А в голове, помимо пляски морали — черные глаза и влажные волосы.       Как не посмотри им не суждено быть вместе. Они находятся настолько на полярных точках жизни, что пересечений не должно было быть. Они не должны были даже услышать имена друг друга. Не должны были знать голоса. На их коже не должен был отпечататься чужой запах. Но у судьбы явно были другие планы — потому теперь они оба в дерьме.       От резкой головной боли, переносицу потирает, роняя вилку на край стола. На отца вымученно смотрит, сквозь пальцы. Мысленно усмехаясь. Я никогда не видела тебя таким заинтересованным в моей персоне. И правда, Ким Ёндже, никогда так не смотрел на неё, изучая каждую открытую, в силу минутной слабости, мысль.       Горничная, кланяется, наливая в бокал бордовую жидкость, выбивая этим из груди молодой госпожи весь воздух. Ей словно поглощает то, как бьется она об стеклянные бортики. Алая. Вино, так похоже на кровь. Пальцами салфетку сжимает, сводя брови к переносице. Чувствует, как резко к глотке подходит приступ паники и тошноты.       Дженни так много раз видела чужую кровь вне их вен, но его кровь. Эти розовые капли, стекающее по лобовому стеклу и его хриплый выдох — выбивает из ней самообладание. Это выворачивает её пустой желудок наизнанку. Вскакивает, закрывая рот рукой. Плевать на то, о чем подумает семья.       — Какое расточительство таланта, — слышит лишь обрывок высказывания дедушки.       Дженни никогда не славилась стабильным психическим состоянием. Но панические атаки с приступом рвоты, точно были для неё в новинку. Пальцами в черный кафель впивается, стараясь унять дрожь по всему телу. Ощущение неминуемой гибели — животный страх пробуждает.       Вместе с разумом Ким остатки своей гордость в унитаз выплевывает. Вместе с водой свои мысли смывает, наблюдая за тем, как они тонут в пучине водосточной трубы. Запястьем по губам мажет, упираясь головой в искусственный камень. Всё внутри будто от хозяйки отрекается.       Тёхен, на исхудавшее тело сестры смотрит, плечом оперевшись на раму двери. Честно говоря, он бы тоже распластался бы у этого унитаза, но он терпит, с силой сжимая челюсть. Но этот уставший взгляд, только сильнее внутренности переворачивает.       — Закрой дверь, — послушно за собой закрывает.       Стакан с щетками опрокидывает в раковину, набирая воды. Подобно заботливому старшему братику. Только смотрит он отстраненно, рукава рубашки закатывая и параллельно блуждая по лицу сестры. Бровь слегка опускает — омерзительные догадки его уставший мозг травмируют.       Девушка сосредоточится на лице брата пытается. Все расплывается, тускнеет, словно она сейчас сознание потеряет. Её выворачивает даже от запаха воды. Пол под ногами, словно в вязкое болото превратился — в котором она тонет, захлебываясь гнилью. И только теплая рука, проведенная по позвоночнику, вырывает из пучины омерзительной боли.       — Ты беременна?       Дженни даже взгляд не отводит, смотрит куда-то между вантузом и плинтусом. Он ведь и так знает ответ. А если бы не знал, вел бы себя по-другому — не так спокойно. Дженни навсегда останется для него маленькой пятнадцатилетней девочкой. Стакан на пол ставит, волосы поправляя, но те непослушно на лицо падают.       — Нет.       — Уверена? — она вздыхает вымученно, — Прости, — её выбившийся локон поправляет, — Мама, вряд ли может отличить паническую атаку от токсикоза.       — Ничего, — слегка улыбаясь, голову на его плечо опускает, — Хреново выгляжу?       — Ну-у-у, бывало и лучше.       Дженни веки опустить боится, потому что знает — под ними картина из её кошмара. Картина того, как бордовая кровь разлетается по асфальту, как на дорогом металле появляется вмятина, как он закрывает её собой. Но это все лишено звука: Дженни не знала, что так обеспокоена он говорил. В её голове стоял только этот чудовищный писк, перемешанный с дождем и выстрел.       — Что-то случилось? — топит свой вопрос в холодно молчание.       — Сигареты есть?       Тэхён усмехается, осторожно вставая и открывая окно в ванной. По старой манере, себе зубами достает, нехотя кидая пачку сестре. Но та падает на пол, врезаясь в стену неподалеку. Дженни хватает сил лишь на то, чтобы закатить глаза и слегка приподняться. Пальцы дрожат и не слушаются из-за чего та заминает фильтр во внутрь.       Дженни дым выдыхает, локтем упираясь в сидушку унитаза. Тёхен же в окно курит, наблюдая за каждым её действием. Дженни никогда не курила. Но пепел спокойно в унитаз скидывает средним пальцем, не одной тягой не подавившись. Эта картина вызывает в нем лишь холодный оскал и полное отсутствие желания наблюдать за этим.       Голова кружится от резкого поступления никотина. Но это успокаивает, заставляет мышцы расслабиться. Холодный пол больше не вызывал в ней ужаса и ощущения, что это тысяча рук, затягивающих её в бездну. Словно все, погубленные им души, хотят уничтожить её — в знак мести.       Глаза на профиль брата поднимает, мысленно благодаря за то, что он просто рядом. Благодаря за то, что он молчит. Хотя девушка прекрасно понимает, что его пожирает любопытство. Потому в окно он так внимательно смотрит, прикусив губу. Знает, что она не расколется, знает, что его присутствие вырывает её из пучины страха.       Фортуна, снова ткнула Дженни носом в факт того, что дьявол не может ей принадлежать. Тем более дьявол, что ранее был цербером. Ким уже было плевать на кровь, на запах пороха или же наркотиков в воздухе, она словно прижилась к этим ощущениям. Больше не боялась резких звуков, не боялась темноты или быть похищенной. Она уже не может назвать себя — обычной девушкой.       Но морально она просто не вывозит. Дженни была воспитана с золотой ложкой во рту. Её не учили убивать людей, по-крайней мере не напрямую. Её учили убивать в себе личность. Быть красивой вещью — статного мужа. Но каким бы бунтарем её не считали — она никогда не сможет отнять жизнь у другого человека.

Если на чаше весов будет лежать его жизнь. Она не задумываясь отдаст свою.

      Солнечные лучи, так опрометчиво, блуждали по росписи на его теле, путаясь в локонах каштановых волос. Впервые, за долгое время, обитель феникса, озарял не адский огонь, а что-то другое, до безумие теплое и приятное. Оставившее в воздухе шлейф — малинового аромата.       Женщина непроизвольно морщится, стараясь открыть заспанные глаза. Солнце ослепляет её не давая полностью проснуться. Потолок, кажется таким высоким и не родным, что на секунду она тушуется. Тушуется из-за вида за окном — центра Сеула с высоты птичьего полета.       Привыкнув к яркости помещения и окончательно пробудившись от сна, женщина понемногу начинает анализировать другие ощущения. Например, ощущения жесткого пола, что впивался в лопатки сквозь ковер.       Щеку опаляет горячее дыхание, и она по инерции поворачивает голову. Какие длинные ресницы. В объятиях этих белых, ковровых ворсинок, он был похож на ангела. Такого дьявольски красивого ангела. Потихоньку обаяние стало подавать сигналы — топя Джису в этом цитрусовом запахе. Неосознанно она пальцем по его татуировки ведет, вызывая табун мурашек на смуглой коже.       Её губы растягиваются в такой теплой улыбке, что Хосок больше не может притворяться спящим. Кажется, его кабинет озаряет не солнце, а она — ряд её белых зубов. Мужчина, слегка заметно, уголки губ приподнимает. Выдыхает хрипло, к себе её притягивая. Теперь уже не скрывая улыбки от её тихого, слегка напуганного, вздоха. Носом зарывается в волосы, пахнущие самой сладкой малиной.       — Кира, когда ты стала так крышесностно пахнуть, — тянет спросони.       — Дурак, — вырывается обиженно, а тот смеется.       Тебе что шестнадцать? А Хосок даже со своим опытом, ни одну девушку по имени Кира не знал. Да и не думал в данный момент. Просто этот обиженный тон её голоса, пробуждал в нем давнишние воспоминания. И этот ожидаемый щипок за плечо, когда она волосам щекочет его подбородок. Только он имел право так глупо шутить в её присутствие.       Плед предательски покидает ореол её груди, вызывая, глупую в данной ситуации, панику. Она краснеет, заглядывая ему в глаза, теряясь от этой ехидной широкой улыбки. Что я там теперь не видел. Губу закусывает так чтоб она видела, чтоб понимала, что он вспомнил. А сердце Джису начинает биться быстрее, ускоряясь от каждого его прикосновения.       Они вроде оба не пили, но воспоминая сбитые — не подающиеся контролю. Ей резко перекрыли подачу свежего воздуха, потому, она задыхается от воспоминаний: от его затуманенного взгляда; От того как его пальцы сжимали её плечи и волосы; От его сбитого дыхания. Они ведь начали в лифте. Лифте, в котором стоят камеры.       Рядом с ним, она была опьянена его присутствием. Забывала обо всем, что в обычной жизни волновало. Нравственность. Она была на нем ещё в машине. Правила. Они перевернули всё на его столе. Приличия. Ногтями она цеплялась за стекло.       Непроизвольно ноги сводит, смотря тому прямо в глаза. Джису ведь даже думала, что она асексуальна. Но рядом с этим человеком невозможно быть асексуальным. Только его взгляд заставлял тебя гореть, подобно факелу. Казалось, огнем горела и его душа.       Её смущение замечает, рукой по внутренней стороне бедра ведя. Эта его чертова закушенная губа и нахальная улыбка. Смешок пускает, когда женщина, тонкими пальчиками за руку хватается. Но её сопротивление такое слабое, что она просто впивается в него ногтями, выгибаясь навстречу.       Большим пальцем на её губы давит, упираясь своим лбом в её. Они непозволительно близко — дышат одним углекислым газом друг друга. Его осторожные действия, так разнятся с тем, что было ночью. С его образом. С отливом алого в глазах. Они оба так отличались от себя ночью. Словно тьма тогда пробудила в них демонов.       Хосок аккуратно её под бедро подхватывает, смотря прямо в глаза. А она охает, непроизвольно прикусывая губу. Он ловит каждый её выдох, медленно, наблюдая за тем, как вздымается грудь. Ким, пальцами цепляется за край ковра, выгибаясь навстречу, двигаясь чуть быстрее чем он сам. Она бы никогда не подумала о том, что он может быть таким. Таким сладким, как сахарная вата, тягучим.       Женщина хнычет недовольно. А он держит её где-то на грани оргазма, не позволяя окунуться в него. Хосок был жесток по-своему. Щуриться, очередной раз, замечая довольную ухмылку, когда он не позволяет ей изменить темп.       Её волосы растрепанны, пальцами она цепляется за ковер, утопая в собственных стонах. Чон Хосок готов поклясться, что не видел ничего прекраснее её румянца на щеках. И этого томного, умоляющего взгляда. Но он даже не догадывался, как дьявольски выглядел в её глазах.       Голову откидывает, отдавая свою шею её взгляду, а она уже ничего не понимает. Все плывет в жаре их тел, заставляя лишь задыхаться от похоти. С её губ срывается только его имя. А капли пота, очерчивающий четкий кадык, единственное в чём она тонет.       Вместе с щелчком зажигалки, бренчит пряжка ремня, когда Хосок искоса улыбается. Наблюдает за тем, как она в его футболки, четно пытается найти белье. Телефон в заднем кармане вибрирует, но он в тщетных попытках достать его, цепляется за что-то кружевное.       Джису краснеет в мгновение, замечая, как тот бессовестно крутит, предмет её поисков на пальце. В мгновение диван перемахивает, пытаясь дотянутся, а он усмехается. Над головой поднимает, зажимая сигарету в зубах.       Телефон непозволительно долго игнорирует, смеясь той прямо в лицо. За талию подхватывает падают вместе с ней на диван. В ту же минуту теряя самообладание. Она сверху. Женщина по шее губами ведет, сбиваясь пальцами на затылке. Джису целуется слишком требовательно и жестко. От чего Хосок каждый раз кайф ловит. Он был уверен никто не знал её такой — чертовски горячей.       — Это жестоко, — рукой в волосах теряется, когда та спрыгивает с его бедер.       А она лишь усмехается. Чон Хоско выглядит таким милым с этими алыми щеками и недовольными, надутыми губами. Два сапога пара. Смешок в трубке топит, замечая как та показывает ему язык, скрываясь за дверью туалета.       — Я слышу тебе весело, — тень его улыбки с лица пропадает.       — Господин, — и в голосе больше нет страха, больше нет уважения, — Чем обязан?       — Найди и приведи мне, Дженни Ким, — что-то внутри Чона трескается.       — Я не знаю кто… — давится собственной слюной и актерской игрой.       — Не ели, — а старик, сквозь холод позволяет ему почувствовать гнев.       — Я все равно не понимаю, зачем она вам, — все он прекрасно понимает от этого желваки сводит.       — Ты задаешь слишком много вопросов.       — Имею полное право, — и снова это мерзкое чувство внутри Фанлэ, — я не исполнитель, а глава клана, — чувство, что все уходит из-под контроля.       Старик молчит, выискивая что-то взглядом в своем револьвере, вложенном в руке. Когда он потерял власть? Когда позволил им огрызаться в ответ? Когда они решили, что они здесь главные? Фанлэ молчит слишком долго, даже для себя, обдумывая ответы на эти вопросы. Когда позволил им почувствовать себя людьми.       — Либо ты приведешь мне Дженни Ким, — Чон Хосок челюсть сжимает до скрежета, как смеешь ты ставить мне ультиматумы, — либо получишь голову Ким Джису в подарочной упаковке.       Он телефон сжимает до побелевших костяшек. Эти чертовы длинные гудки давят на черепную коробку, с головой погружая в пучину ярости. Черт возьми, он больше не будет играть по его правилам. Смыкая челюсть, с размаху, отправляет телефон на встречу со стеклом.       Он тяжело дышит, запрокинув голову в потолок. У её ног, он замечает, кусок отлетевшего аккумулятора. Джису не выглядела напуганной. Растерянной — да, но не напуганной, от чего он ухмыляется еле заметно. А ведь его вспышки гнева пропали три года назад. Так вот она — причина его нервного напряжения.       — Хо, — он мычит уставшее, — все в порядке?       Налившимися кровью глазами на женщину смотрит, утопая в её волосах. Да, все в порядке. Он сделал свой выбор. Выбор, который после сегодняшней ночи стал его смыслом жизни. Выбор с этими кедровым глазами и требовательными поцелуями.       Чон Хосок больше не отрицает свою кровь, он признал её. Наконец, позволив огненным крыльям вырваться наружу. По коже женщины пробежали мурашки, словно сама её душа, ощутила всю ту устрашающую силу, вырвавшуюся из него. Чон Хосок не герой, он не будет жертвовать своим счастьем ради других. Он злодей, способный испепелить и себя, и весь мир за неё.

Это твоя вторая ошибка.

      Огромная плазма, отсвечивая, светом путалась в темных волосах с рыжими также как и их хозяева в себе. Чеён, головой слегка мотает, удобнее устроившись на плече Пака и придерживая коленями тарелку с попкорном, так услужливо обращённую к Чону.       Каждые выходные они смотрели фильмы в загородном доме рыжего. С этим постоянно раздражающим светящимся бассейном за окном. Чонгук так и не понял, как это вошло в их привычку. А недовольные причитания Розэ, что он пропустил прошлые выходные, не позволили отказаться. Словно у меня есть желание, вот так, проводить время.       Он последние месяцы, в ночное времени суток тает, а криминальный боевик, выбранный Чимином, лишь масло в огонь брызжет. Парень от каждого выстрела, язык закусывает, сжимая подлокотник, дрожащими пальцами. Все вокруг словно издевается: каждый шорох похож на шелест металла; каждый хлопок двери на выстрел пистолета; каждый размеренных женский голос на её.       Пуская мимолетный взгляд на шатена, Чимин удивляется, тому, как яростно он поглощен фильмом. На модельном лице, туго сведенные брови, изредка подрагивали. Но задержав на нем взгляд чуть на по-дольше, Пак понял — Чонгук смотрит в никуда. Даже его взор направлен куда выше рамы телевизора.       И такой он был после выписки. Словно более потерянный и утонувший внутри себя. Их отношения с Чонгуком, никогда не были, такими близкими как с Тэхёном, по большей части — они наслаждались ненапряжённой тишиной между друг другом. Им нравилось то, что они не были посвящены в проблемы друг друга. И это едва ли можно было назвать дружбой.       Чеён слабую хватку на плече чувствует, но почему-то на Чонгука отвлекается. Снова. Иногда она правда не понимала их дружбу с Чимином. Ведь, от первого, так и исходила аура отчаянья. Он как не свой, после выписки ходил. Молчал и огрызался чаще. Даже слишком часто для Чонгука.       А еще эта патологическая боязнь имени Дженни или нежелание с ней пересекаться. Между ними явно что-то произошло, но она не могла понять что. А этот его печальный взгляд — вырывает из её груди сердце. Ей так хочется его обнять.       Опрометчиво, взрыв на экране перемешивается с ударом тарелки об кафельный пол. Чеён забыв о своем единственным задание слегка вскрикивает, закрывая рот руками. Теряется, понимая, что оба не подали и единой эмоции по отношению к резкому звуку. Что Чимин, что Чонгук, были подобны восковым куклам.       — Пойду схожу за шваброй, — лениво тянет Чимин, поправляя свитер.       Без теплого плеча Чимина, Пак становится холодно, она в вязанный кардиган кутается, не отрывая глаз от шатена. А тот выдыхает судорожно, лохматя собственные волосы с болезненной ухмылкой на лице. Ты сейчас во мне дырку прожжешь.       — Завязывай так на меня пялить, — гортанно выдает, потирая переносицу, — я не зверушка в зоопарке.       — Ты никогда не думал, что твоя грубость делает хуже только тебе?       — Никогда не задумывалась о том, что твой психоанализ никому не нужен?       От его холодного взгляда по спине Чеён бегут мурашки. Словно в этой комнате резко стало еще холоднее, чем было. Она прямо ему в глаза смотрит, но почти ничего не видит: кроме кромки атлантической воды. Ледяной, соленой и пахнущей металлом. Если бы можно было убить взглядом — он бы был первый в списки владельцев этого дара.       Чонгук уже несколько раз пожалел, что согласился посмотреть этот идиотский фильм. Тот с каждым выстрелом, пробуждал в нем, забитые, в угол сознания воспоминания. Дженни права — я монстр. Он метался между мирами, ведь не принадлежал ни одному. Он был недостаточно жесткий для мира преступности и недостаточно чистый для обычного. Он был чужой среди своих и чужой среди чужих.       — Что, сказать нечего? — цокает разочарованно.       — Нет, — фыркает, — боюсь, я свой психоанализ даже не подключала, — в такие моменты внутри Пак словно другой человек просыпался.       — Да что ты, — его выворачивает от желание курить, — Ну так удиви.       — Ты признался Дженни?       Его взгляд больше не выглядел равнодушным и холодным — он был в ярости, словно в мгновение в нем пробудили дракона, что готов разрушить все на своём пути. Оборачивается медленно, подобно хищнику, что услышал дерзость кролика. Еще никогда девушка не видела, чтобы блики воды на лице были такими угрожающими.       — Что ты сказала?       — Разве твои чувства к ней не были очевидны? — Чеён теряет в себе крохи любой тактичности и сострадания, — кажется их замечали все, кроме тебя самого.       — Еще одно гребанное слово и я вырву тебе язык, — угрожает, цепкими пальцами хватая за подбородок, как бы заставляя Чеён найти в его глазах подтверждение слов.       Но она не видит в них ничего, кроме отчаянной попытки показаться страшным. Они так близко лишь однажды были — в клубе при первом знакомстве. Но он больше не внушал ей страх, в ней не было тех прежних смешанных чувств. Он не вызывал в ней ничего, кроме чувства сострадания и желания помочь, но эта помощь была ему не нужна.       — Мы с тобой не похожи, — цедит ей прямо в губы, царапая кольцом кожу на её шее, — я куда опа…       — Придвинешься к ней ещё на миллиметр, и я пристрелю тебя, — спокойно оповещает Чимин с добродушной улыбкой.       А тот в этой улыбки находит что-то до одури смешное. Шатен от девушки отодвигается, расслабляясь на спинке дивана. В потолок смотрит, давясь резкий приступом гортанного смеха, что Чеён с толку сбивает. В его ключице, она пытается увидеть слабый пульс, сквозь тонкую кожу. Его смех так безумен, что кажется он давно умер.       — Очень сомневаюсь, — волосы назад зачесывает.       — Отец любит охоту.       — Ммм, — усмехается, — валяй, — и в голосе глупая надежда.       — Суицидник, — фыркает, даря слабый щелбан.       Щелбан. Резкий и почти безболезненный, что Чона отрезвляет. Выключает в его голове все те противные звуки: скрежет металла и хрипы. Он несколько раз глазами хлопает, не веря этому ощущению. Полная тишина. Словно вот так просто, рыжий выбил из его памяти всё связанное с тем днем. Этим глупым детским щелбаном.       Чимин щурится подозрительно, на лице проблемного друга видя слабую спокойную улыбку. Он опять чуть сумасшедшее посмеивается, посылая Пака нахер средним пальцем, от чего почему-то начинает улыбаться Чеён. Старший причитает что-то раздражительно, призывая нормально держать совок. Тот же цокает недовольно, снова получая пендаль. Глупый дрессировщик, что пинает вспыльчивого тигра.       Чеён же глаза закатывает. Она никогда не поймет мальчишескую дружбу и эти перепады в настроение Чонгука. Биполярная сумасшедшая парочка. Девушка и не заметила, как хорошо вписалась в этот дует, превратив его в трио. Их души были вывернуты наизнанку, но каждый незаметно друг для друга вправлял их на место.

Монстр ты или нет, не важно.