<1536>
Обычно Себастьян Дьюар для всех — олицетворение абсолютнейшего спокойствия. Однако сегодня Себастьян — просто сам не свой: носится по комнате, словно тигр в клетке, что-то, бывает, бормочет себе под нос или вообще сидит и пустым взглядом смотрит в пол. Всему этому свидетель — его лучший друг, Люсьен Касл, который едва сдерживается, чтобы не встряхнуть Дьюара как следует. — Себастьян… Очередная попытка успокоить друга с грохотом проваливается, оглушая. Люсьен, как правило, весьма терпелив, но не сейчас, когда Себастьян дергается так, словно опаздывает на первое свидание. — Она не придет, — в отчаянии говорит Себастьян, резко разворачиваясь к Люсьену и замирая, и огромными глазами смотрит на друга. — Слышишь ли ты, Люсьен? Лилит не придет. Касл тяжело вздыхает и смотрит на Дьюара так, будто готов его убить прямо здесь и сейчас, только бы никогда больше подобного не слышать. — Ты глуп, Себастьян, раз думаешь, что Лилит не придет на собственную свадьбу. Себастьян внезапно ухмыляется и садится на кресло, вздыхая. — Лилит любит тебя, иначе бы не согласилась стать твоей женой. И все же Себастьяну дурное предчувствие покоя не дает. Он по подлокотнику кресла нервно отбивает какой-то ритм пальцами, только ему понятный. Проходит еще пять минут, десять, пятнадцать, но ему так и не объявляют, что Лилит пришла, что она готова наконец стать графиней Дьюар. Себастьяна уже колошматит, он себя, как обычно, не может успокоить, не держит себя в руках. Да и утешительные слова Люсьена уже не звучат с такой непоколебимой уверенностью. Внезапно открывается дверь, да так резко, что, несмотря на вампирский слух, оба друга едва ли не подпрыгивают на месте. В комнату врывается один из слуг — запыхавшийся, взъерошенный, до смерти перепуганный, тяжело дышащий — и огромными круглыми глазами смотрит на Себастьяна. А у того такое чувство, словно сердце провалилось куда-то вниз. — Мсье Дьюар… — пытаясь восстановить дыхание, произносит молодой человек, и его интонация дает Себастьяну понять: все рухнуло. Раз — и уже ничего нет, только дыра, которую не заделаешь. — Мсье Дьюар… мадам… мадм… — Да говори уже! — Мадам Паркер бежала! Мы зашли к ней, но комната пуста, а ее постель и вовсе не тронута, словно мадам там и не спала даже. Мы все обыскали, все, мсье, все обыскали! Клянусь вам: все! Каждый уголок! Но мы не смогли отыскать вашу невесту! В Себастьяне медленно закипает гнев, да такой разрушительной силы, что у него даже руки начинают трястись. — Простите нас, мсье… — Пошел к черту отсюда, пока я тебя не убил. Паренек исчезает за дверью, и в следующую секунду в нее же летит то самое кресло, на котором сидел Себастьян. Оно чудом не разлетается в щепки. Дьюару хочется рвать и метать, отрывать голову каждому, кто под горячую руку попадется, разрушить все. Однако одно его останавливает: рушить уже нечего. Все развалилось вместе с побегом Лилит. Вместе с побегом девушки, которую он любит. Но от любви до ненависти — один шаг, и именно его вампир и делает. — Себастьян… — Закрой рот, Люсьен. — Успокойся. Я знаю, о чем ты думаешь. О мести. Но в этом нет смысла. — Мне наплевать. — Себастьян! Это же Лилит! — Я знаю, что она тебе дорога. Мне тоже. Была. Однако мой характер тебе прекрасно известен: я не оставлю это просто так. Лилит заплатит мне за свой побег. И даже тебе не уберечь ее.<2018>
— Ладно, — резко выдыхает Кол, наконец начиная говорить хоть что-то спустя бесконечное количество времени. Он не говорил ничего вчера, не говорил ничего весь полет от Праги до Нового Орлеана, молчал даже тогда, когда они вышли из аэропорта, но сейчас он наконец не выдерживает. — Все просто в ажуре. Нет, Лил, правда, все супер, и я абсолютно спокоен. Вот только меня одно интересует: какого черта я не знал ничего из того, что ты рассказала, до сих пор?! Я знаю все, что с тобой происходило после тысяча шестьсот двадцать седьмого года, ибо это год нашего знакомства, но до этого твоя жизнь для меня — просто сплошной туман! Лили слабо улыбается, отводит от Кола взгляд, смотрит прямо перед собой и идет, везя чемодан по асфальту за собой. Кол смотрит на нее с недоумением и даже возмущением. — Тебе что, нужно знать мою жизнь от самого рождения? — почти смеется Паркер. — Причем все в подробностях? — Именно! — восклицает Кол. — Уж то, что ты сбежала с собственной свадьбы, я должен был узнать! Я, хотя бы, сразу бы понял, почему ты вчера стала сама не своя. — Последнюю фразу Майклсон произносит тихо; кажется, с обидой, отвернувшись от Лили. — Ну прости. Я даже подумать не могла, что мое прошлое так важно для тебя. — О, Лили, — Кол снова смотрит на подругу, а у той от его взгляда даже сердце екает, — для меня не твое прошлое значение имеет, а твоя жизнь. Поняла? Лили снова улыбается. — Прекрасно поняла. — Вот и здорово.<…>
— Неужели! — слышат друзья голос Клауса, спускающегося со второго этажа, а улыбка у него — от уха до уха, и вообще весь он — словно солнечный, вот только, если дотронешься, можно обжечься. — Мой любимый брат! И его дорогая подруга, конечно. — О, Ник, заткнись, — вздыхает Кол, но отвечает на неожиданные объятия брата. Лили видит: друг рад встрече с семьей, как бы ни пытался это скрыть за мнимым раздражением; она точно знает, что Кол, вопреки всему, любит свою семью. — Глаза б мои тебя еще двести лет не видели. Вроде бы Кол после этих слов сказал что-то еще, но Лили уже ничего не улавливает: у лестницы на второй этаж стоит Фрея, и Паркер пересекается с ней взглядами. Лили кажется, что у нее все тело начинает неметь. Майклсон быстро спускается по лестнице и спустя пару секунд обнимает Лили как никогда крепко, а та обвивает ее руками в ответ. Лили сейчас взорвется. Лили сейчас просто взорвется и дело с концом. Потому что невозможно быть настолько радостной, насколько радостна в данную секунду она. — Я так рада, что ты здесь, — произносит Фрея едва слышно, и Лили даже вампирского слуха не нужно, чтобы понять, что она говорит. — Ты даже не представляешь. — Поверь мне, Фрея, еще как представляю, — широко улыбается Лилит, сильнее прижимая к себе Майклсон. Всю идиллию подруг разрушает с тяжелым вздохом Кол: — Лил, мне кажется, я не знаю кое-чего еще. Лили отстраняется от Фреи, но не отпускает ее, и смотрит на Кола, почти виновато поджимая губы и пожимая плечами, а потом слышит, как усмехается Фрея.<1564>
Фрея думает, что скоро сойдет с ума, потому что мечущаяся из угла в угол Лили совершенно выбивает ее из колеи и не дает сосредоточиться. Однако терпит, потому что знает: если подруга сейчас остановится, то, фигурально выражаясь, случится просто громоподобный «бабах». Фрея медленно шагает вдоль стены, одними губами что-то бормоча себе под нос, и останавливается у окна, глядя в него на освещенную солнцем улицу. Майклсон в этом проклятом доме — «гребаной ведьминской тюрьме», по выражению Лилит — уже давно. Она тут, в буквальном смысле, и огонь и воду прошла, думала, что совсем свихнется, пока сюда самым неприятным образом не закинули Лилит. Ее на самом деле закинули: просто открыли дверь и, как котенка маленького, бросили в прихожую. Лили долго не могла прийти в себя. Она ругалась и дралась со всеми ведьмами в этом доме, на всех огрызалась; никогда не было такого случая, чтобы она вела с кем-то нормальную беседу. Фрею это удивляло: Лилит казалась ей хорошим человеком, а судя по некоторым проделанным ею фокусам, еще и одаренной ведьмой, и посему для нее оставалось загадкой, почему Паркер не могла найти ни с кем общий язык. Ну, или не хотела. И каково же было удивление всех, когда она вполне себе спокойно отвечала на все слова Фреи. Спустя неделю-две Лилит перестала огрызаться, потом перестала драться, а затем и вовсе обособилась от всех и стала общаться только с Фреей. По прошествии месяца две ставшие подругами ведьмы начали строить план побега. Прошло два года, а они, к сожалению, так отсюда и не вылезли. Из своих размышлений Фрея вырывается только тогда, когда слышит полный отчаяния крик Лилит: — Проклятье! Майклсон резко оборачивается и смотрит на подругу с беспокойством: последние дни она слишком нервная, и это сильно волнует Фрею. — Как же я ненавижу эту чертову тюрьму! — продолжает кричать Лилит и зарывается длинными пальцами в волосы. — Ненавижу, ненавижу, ненавижу! Ничего не получается! Никакие заклинания не действуют! Совсем ничего! Что делать?! Как выбраться?! Как. Отсюда. Выбраться?! Как?! — Выберемся, Лили, — старается как можно спокойнее говорить Фрея. — Мы отсюда выберемся. — Когда?! — Выберемся. Потерпи. — Фрея… — Все будет хорошо.<2018>
— Можно мне в окно, да? У Кола плохо получается делать вид, что он не удивлен. Потому что Кол не удивлен — Кол в шоке. Лилит привела его в такой шок, в какой не приводила никогда за все почти четыреста лет. Майклсон на Паркер смотрит изумленным взглядом, а ее это делает вполне довольной: ведьме нравится друга удивлять. У него тогда выражение лица становится просто непередаваемое. Кол с Лилит взгляд не сводит, она — с него, почти улыбаясь. — То есть сначала я узнаю, что ты сбежала от своего жениха, — неторопливо проговаривает Майклсон, — а теперь, оказывается, ты сбежала еще и из ведьминской тюрьмы вместе с моей старшей сестрой, о которой я даже не знал? Шекспир, тебе как дыхалки хватило столько бегать? — Я хотя бы спортом занималась, — решает вдруг подколоть друга Лили, — а не валялась целыми днями без движения, как некоторые. Кол шутку-минутку от Лилит Паркер мгновенно понимает, но ни черта не оценивает, а лишь смотрит уничтожающим взглядом на Лили, вызывая довольную улыбку на ее губах. — Ты ведь у меня договоришься. — У-тю-тю. Низя ребенка трогать, ай-яй. — Ребенка?! С каких пор пятисотлетний еретик считается ребенком?! — С высоты твоего возраста, дядя Кол, я — ребенок. — И ты все равно договоришься. — Боже, Кол, — слышится голос у двери, и все поворачивают к выходу из гостиной головы, — найти себе такого же, как ты, друга — это в твоем репертуаре. Здравствуй, Лилит, я о тебе наслышан. Лили на Фрею быстрый взгляд бросает, а та лишь пожимает плечами, и Паркер сразу понимает, с кем чаще всего откровенничает ее подруга. Она скрещивает руки и смотрит на подпиравшего плечом дверной косяк вампира. — А ты, я так полагаю, Элайджа? Майклсон приподнимает в легкой улыбке уголки губ. — Верно. — Он кивает. — Рад знакомству. — Взаимно, — отвечает Паркер. — Наверное. Элайджа такому дополнению нисколько не удивляется.<…>
Лили, сколько себя помнит, всегда любила ночную прохладу. Бывало, что она даже не спала ночами только ради того, чтобы подышать этим воздухом, ничем не загрязненным. Да и сейчас, когда на часах уже два ночи, у Лили сна ни в одном глазу. Хочется стоять и стоять на балконе, и чтобы ночь не кончалась. — Не спится? Лили, кажется, понимает по голосу — Клаус. Он подходит к ней и становится рядом, опираясь так же, как она, на перила и глядя вниз, но Лилит даже не оборачивается, продолжает смотреть словно в никуда и ничего не отвечает. — Вижу, ты не рада, что я дернул вас с Колом, — вздыхает Клаус и локтями упирается в перила, наклоняясь еще ниже, чем Лили, и смотрит на нее. — Но помощь правда нужна. Я думаю, ты и сама знаешь, что вампир, движимый жаждой мести — это огромная проблема. Лили кривит в ухмылке губы, и эта ухмылка Клаусу совсем не нравится. — Ты не позвал бы Кола сюда и не сказал бы ему прихватить меня с собой ради такой ерунды, как мстительный вампир, — говорит Лилит и на Майклсона смотрит. — Во множественном числе. Думаю, Фрея тебе рассказала историю про меня, Себастьяна и Люсьена… так вот… знаешь… я сомневаюсь, что Люсьен тоже был безумно рад, когда я сбежала. — Откуда ты его знаешь? — тут же спрашивает Клаус. Лилит усмехается и встает так же, как Клаус: облокачивается локтями на перила, так что их лица становятся на одном уровне. — Люсьен меня вырастил, — отвечает она и почти смеется, когда брови первородного от удивления начинают ползти вверх. Майклсон, конечно, мог ожидать всего, чего угодно, но явно не того, что Люсьен Касл играл роль папочки. — Я серьезно. Когда мои родители скончались из-за болезни, которая их обоих подкосила, у меня остался на всем свете только один Люсьен, и он стал мне одновременно отцом, матерью, братом, сестрой, другом и подругой — все в одном флаконе. Он меня с пяти лет растил. До того дня, когда я сбежала, в тысяча пятьсот тридцать шестом. Я его с тех пор не видела. — Скучаешь? Лили прикусывает нижнюю губу, опускает взгляд вниз и отворачивается. — Безумно, — тихо говорит она. — Но мне в глаза ему посмотреть стыдно за тот побег. Он, наверное, так разозлился на меня тогда, не мог понять, почему я поступила так. — Может, разозлился, — произносит Клаус и тоже отворачивается. — Однако может быть и наоборот. — Мне все кажется, что он не простит меня за это никогда. — Или, возможно, уже простил. — Хотелось бы мне в это верить. — Лили вздыхает и снова смотрит на Клауса, но тот продолжает глядеть вниз. — Ты когда-нибудь совершал такие глупые ошибки? — О, Лили, — улыбается Клаус, — бесконечное множество раз. Но моя семья всегда прощала меня, какой бы глупой и серьезной ни была моя оплошность. — Он резко поворачивает к Лилит голову и встречается с ней взглядом. — Может, твоя семья, пусть она и состоит из одного Люсьена, давно уже тебя простила. Всегда надо верить в хорошее. — Это в тебе тысячелетний опыт говорит? — Именно, — вновь улыбается Клаус. Лили улыбается в ответ, а потом наблюдает за тем, как Майклсон выпрямляется, не сводя с нее взгляд, и понимает, что тот собирается уходить. — Думаю, стоит лечь спать, — говорит Клаус. — Да и утро вечера мудренее. — Наверное, ты прав, — вздыхает Лили. — Тогда спокойной ночи, Лили. — Спокойной ночи, Клаус. Майклсон уходит, а Паркер так и остается одна на балконе.