<...>
Лили смотрит на Хоуп, и ей кажется, словно она потеряла собственного ребенка, несмотря на то что это далеко не так. Она уже знает, какую разрушающую боль испытают Клаус и Хейли, как только узнают, ч т о натворил Себастьян. — Ты монстр, Себастьян, — сипло говорит Лили и медленно поднимает голову, пересекаясь с равнодушным взглядом Дьюара. Она издает то ли вздох, то ли всхлип и снова стискивает пальцами подлокотники. — Ты просто. Чертово. Чудовище. Губы Себастьяна снова трогает улыбка, и она злит Лили так сильно, что под ее глазами пробегают вены и клыки просятся наружу. Она рвется вперед, но цепи снова мешают ей, хотя ведьма отчетливо услышала негромкий хруст. И тогда ей очень сильно захотелось дать себе по лбу. Давно можно было разломать к чертям стул! На что ей, черт возьми, вампирская сила?! Сетки вен исчезают из-под глаз, клыки возвращаются на свое место, и Лили откидывается на спинку стула, не отводя от Себастьяна ненавидящего взгляда. Уже даже дышать тяжело от переполняющих ее ненависти и презрения. — Ты все-таки молодец, что не дала Люсьену сдохнуть, — произносит Себастьян. — Вместо него простилась с жизнью эта очаровательная девочка, и эффект от ее смерти ощутимей, чем был бы от смерти Люсьена. — Я убью тебя, — рычит Лили. Себастьян немного склоняет вбок голову и легко улыбается. — Попробуй, любовь моя. И исчезает за дверью. Лили вновь опускает взгляд на лежащую на полу Хоуп, и внутри снова будто обрывается что-то, когда она видит ее пробитую грудь. Хорошо только, что глаза закрыты, иначе у Лили от пустоты в них башню бы снесло еще хуже. — Мне жаль. Она резко поднимает голову и видит Люсьена. Он медленно выпрямляется, затуманенным взглядом смотря на Лили. Она сжимает челюсти и со всей силы дергает руки вперед. С оглушающим хрустом подлокотники разламываются надвое. Плевать, если Себастьян услышал шум и примчится сейчас сюда: Лили даст ему отпор, попытается убить или убьет в конце концов, причинит столько боли, сколько сможет, потому что он заслужил, потому что он, черт возьми, не должен испытывать ничего, кроме страданий! Лили скидывает с рук цепи, наклоняется, кое-как освобождает от цепей ноги и, стараясь размеренно дышать и держась за почти разломанный стул, встает, вновь вернув Хоуп свое внимание. Она медленно, едва шевеля ногами, подходит к ней, а потом не выдерживает и падает на колени, накрывая своим телом тело Майклсон. Лили не плачет — она просто обнимает Хоуп, прижимая ее к себе и стискивая пальцами ее плечи. Так страшно не слышать биение сердца и дыхание, так страшно не чувствовать теплоты тела, и по спине Лили пробегают мурашки. Ведьма краем уха слышит какие-то копошения в доме, крики, рычания, грохот, но не обращает внимания. Сейчас значение имеет только Хоуп в ее руках и ничего больше. Она продолжает так сидеть на полу, стискивая в объятиях Майклсон, пока не слышит, как открывается дверь. Лили понимает сразу, кто вошел, и ей страшно оборачиваться. Потому что Себастьян прав: она сразу в смерти Хоуп обвинила себя. Потому что она виновата, виновата, в и н о в а т а. Клаус опускается напротив, касаясь коленями пола, и Лили все же решается поднять голову, ни на миг не выпуская Хоуп из объятий. Ей не важно ничего, она не видит ничего, что происходит в комнате, кроме уничтожающей боли в глазах Клауса, глядящего на свою дочь. На ее тело. Он тянет руки, и Лили тут же отпускает Хоуп, передавая ее Майклсону. — Прости меня, — шепчет она едва слышно, но Клаус, зарывшись носом в темные волосы Хоуп, ничего не отвечает и закрывает глаза, сильно жмурясь. Лили так хочется сказать, что она понимает, как больно ему сейчас, но все слова застревают в горле, кажутся бессмысленными, неуместными. Ни одно слово, которое она могла произнести, не помогут родителю, потерявшему своего ребенка. Своего первого и единственного ребенка. Ей хочется сказать, что она разделяет его боль, но... какое ему до этого дело? Какое ему вообще теперь дело до всего, что вокруг происходит, когда больше нет того солнышка, что перевернула всю его жизнь? Чьи-то руки хватают ее и заставляют встать на ноги, и Лили смутно понимает — это Кол. Прорычав что-то, он резко подхватывает ее на руки, и Лили даже нисколько не сопротивляется. Она даже не надеется, что все это — лишь очередной ее кошмар. Ведь все это — ужасающая реальность, и Лили осознает это как никогда четко.<...>
Рядом со стуком падает пустая коробка из-под сигарет, в губах — последняя зажженная, и Лили с остервенением затягивается, медленно выдыхая дым. Она не знает, сколько уже сидит на балконе и курит, прижавшись спиной к перилам, но точно понимает: спокойствия ей больше не увидеть. Ей кажется, что сейчас она не имеет права на боль и скорбь, ведь знает она Хоуп... сколько? Дней десять? Больше? А плохо так, словно лет десять. И чувство вины — оно никуда не уходит. И все это так бьет, бьет и бьет наотмашь. Последняя сигарета — за перилами, в спутанных рыжих волосах — бледные дрожащие пальцы. И ведь вроде пытается убедить себя, что нет вины ее, что это не она Хоуп убила, да только бесполезно. Потому что все равно виновата, потому что если бы не она, то ничего этого не было бы, Хоуп была бы сейчас жива, а Клаус и Хейли не умирали бы медленно от боли. Лили резко поднимает голову, когда слышит шаги, и встречается с мрачным взглядом Элайджи. Весь испытываемый к нему негатив куда-то делся: вину она чувствовала перед всеми, кому была дорога Хоуп, без исключения. Элайджа подходит все ближе, Лили не сводит с него взгляд, а потом он опирается на перила и скатывается по ним вниз, совершенно не заботясь о своем безупречном костюме; теперь он сидит по диагонали к ней. Элайджа смотрит на Лили, и их взгляды вновь пересекаются. — Ты не должна винить себя, Лилит, — произносит, нарушая звенящую тишину, Элайджа. — Ты опоздал с этой фразой часа на три, — глухо отвечает Лили и упирается макушкой в перила. — Ты не можешь не признать, что проблемы в Новом Орлеане из-за меня. — Не твоя вина в том, что твой бывший жених — ненормальный на всю голову, — парирует Элайджа. — Не твоя вина в его жестокости. Ответ на эти слова не следует. Лили отводит от Майклсона взгляд и смотрит в затянутое облаками небо, но боковым зрением видит, что он не прекращает смотреть на нее. Давно Лили не было так тяжело. Словно заставили гору с места сдвигать, попутно причиняя ей боль моральную наравне с физической. Словно вместе с костями рушится ее душа. Лили мрачно хмыкает: а Себастьян знал, куда бить. Просчитавшая все до каждой миллисекунды мразь. «Ненавижу». — Давай я уйду к нему, — бросает Лили резко и снова смотрит на Элайджу. Тот сразу хмурится. — Может, тогда он отстанет, когда поймет, что я опять... принадлежу ему. И никуда не денусь. Не убегу, как в первый раз. Элайджа просто молча смотрит на Лили, и ей кажется, что с его губ сейчас слетит «давай», но его взгляд — такой грозный, будто он прямо сейчас готов ударить ее головой о стену, чтобы мозг встал на свое законное место и начал, наконец, нормально функционировать, а то вдруг от старости настройки полетели. — Нет, — отрезает Элайджа, с еще большей мрачностью глядя на Лили. Она тяжело вздыхает и снова отводит от него взгляд, вернув облакам свое внимание. — Выкинь эти мысли из головы. Твой уход к Себастьяну делу не поможет, да и Кол скорее согласится обратиться из вампира обратно в человека или откусит себе руку, чем отпустит тебя. — А я втихаря уйду. — Лилит, нет. Это не обсуждается. Ты нужна нам здесь. — Потому что я полезна. — Потому что ты просто нужна нашей семье. И ты знаешь, каково... каково это... терять ребенка. Поэтому ты нужна Никлаусу и Хейли. Они не справятся без тебя. Лили закрывает глаза, нервно сглатывая. Она сгибает колени, упирается в них локтями и накрывает руками голову, низко опуская ее. Элайджа, наверное, прав, но как она может помочь Клаусу и Хейли, если с потерей собственного ребенка не справилась до сих пор? Лили сжимает кулаки, чувствуя, как впиваются в ладони ногти, а потом вдруг ощущает, что ее руки касаются пальцы, и резко вскидывает голову, вновь встречаясь взглядом с Элайджей. — Себастьян ушел от нас, но мы найдем его, — произносит он, легко сжимая запястье Лили. — Мы найдем его и заставим заплатить за все, что он натворил. Лили едва заметно кивает в ответ, видя в глазах Элайджи твердое намерение стереть Себастьяна Дьюара в порошок.<...>
Дверь в комнату Клауса, где лежит Хоуп, открыта, и, неторопливо подходя, Лили слышит тихий разговор между Клаусом и Хейли. Она останавливается буквально в полуторе метров от комнаты, глубоко вдыхает, выдыхает, обхватывает локти руками и пару минут стоит так. Ведьма еще раз глубоко вдыхает и делает твердые шаги вперед. Лили останавливается в проходе и, продолжая сжимать пальцами локти, опирается плечом на дверной косяк. Клаус и Хейли сидят напротив друг друга, по разные стороны от Хоуп, и они замолкают, когда в комнате появляется Лили, а она уже жалеет, что пришла. Все те слова хоть какой-то поддержки, которые она прокручивала в голове, вновь кажутся абсолютно бессмысленными. Даже банальное «мне жаль» — это ничего, ерунда, ненужная пыль. Ей бы подойти да хотя бы руку положить на плечо, но вместо этого решает уйти, так ничего не сказав и не сделав, и делает шаг назад. Даже разворачивается спиной и на метр отходит от комнаты, когда голос Клауса останавливает ее: — Лили, постой. Лили оборачивается, и за несколько шагов Клаус оказывается рядом. Он касается рукой ее плеча и молча тянет за собой, а ведьма и не думает сопротивляться или спрашивать, куда они идут и зачем, даже не смотрит на него. Через несколько минут они оказываются в небольшой комнате, напоминающей кабинет: напротив двери стоит деревянный стол с задвинутым за него стулом, позади — стеллаж с книгами, ряды которых иногда прерываются бутылками и графинами с чем-то крепким, справа от двери — еще один стеллаж, а перед ним — черный кожаный диван. У окна стоит столик с выпивкой, и именно к нему, закрыв дверь, направляется Клаус. Лили неторопливо проходит вперед, разглядывая комнату, и ее внимание привлекает стеллаж, стоящий за диваном, а на одной из полок ее острый взгляд выхватывает книгу с очень даже знакомым названием. На мгновение она даже отвлекается от всего, проводя пальцем по корке книги. — «Граф Монте-Кристо»? — подает тихий голос Лили, после чего слышит короткий смешок Клауса, и смотрит на него. Майклсон пожимает плечами и одним глотком осушает стакан, а к Лили снова возвращаются мрачные мысли, и гнетущая боль дает о себе знать. Она отходит от стеллажа и подходит к окну, немного отодвинув тюль. На улице преспокойно вышагивают люди, а у Лили в голове не укладывается, как сейчас вообще все может быть тихо-спокойно после того, что произошло. Клаус подходит к ней с двумя стаканами в руках и протягивает один. Лили сразу понимает, что там бурбон, но принимает стакан, несмотря на свою ненависть к этому напитку. Сомнительно, конечно, что он поможет, но Лили делает большой глоток, и Клаус следует ее примеру. — Послушай, — решается, наконец, заговорить Лили, — я... — Даже слышать ничего не хочу, — резко перебивает ее Клаус. Он снова одним глотком опустошает стакан и со стуком ставит его на стол. Лили же свой держит в руке, сжимая пальцами. — Я помню, что ты сказала мне, когда отдала Хоуп, и мне не за что прощать тебя. Ты не виновата в... в том, что случилось с Хоуп. — Клаус, — едва ли не рычит Лили и отставляет стакан, — я могла попытаться хоть что-то сделать. — Ты не знала, что он сделал. Это во-первых. Во-вторых, ты была прикована к стулу. Цепями. — А на что мне вампирская сила? — Ты была без крови три дня. Какая к черту сила? Лили фыркает, хочет уже ответить что-то резкое, но сразу же останавливает себя. Ему и так плохо, нервы сдают, и спор или ссора — это вообще не лучший выход. Она сглатывает и закрывает глаза, положа руки на талию. Распахнув их, Лили снова смотрит на Клауса, пересекаясь с его убитым взглядом. Наверное, она выглядела так же, когда потеряла обоих детей, когда думала, что весь ее мир рухнул, разрушился, разбился на тысячи осколков. По ее виду несколько столетий назад можно было сказать, что она уже давно мертва внутри, и теперь, глядя на Клауса, Лили кажется, что она видит в нем саму себя, свою собственную боль, которая ее так и не отпустила. Лили делает два маленьких шажка вперед и берет Клауса за руки, сжимая пальцами его ладони. Она опускает голову и тихонько вздыхает, а потом вскидывает ее и смотрит Майклсону в глаза. Она не позволит ему страдать от боли всю оставшуюся вечность. — Мы справимся, — полушепотом произносит Лили. — Слышишь? Мы со всем справимся. Я рядом, Клаус, я рядом с вами. С тобой, с Хейли. Со всеми, кто любил и любит ее. И я... она не всегда будет лежать так. Ты еще обнимешь Хоуп. — Лили... Она поддается внезапному порыву и, выпуская ладони Клауса, обхватывает своими ладонями его лицо, пронзительно глядя в ему в глаза. Майклсон захлопывает рот, и его взгляд перебегает с одного глаза Лили на другой. — Мы вернем Хоуп, — с непоколебимой решимостью говорит она. — Ты слышишь? Вернем. — И убьем Себастьяна. — Да. Найдем и убьем. Только не думай о нем сейчас. Главное — это Хоуп. Клаус едва заметно кивает, а Лили подается вперед и обнимает его, утыкаясь носом в его плечо и чувствуя, как он крепко обнимает ее в ответ. Может, Элайджа прав. Может, она на самом деле нужна им. Просто нужна.