Беда не приходит одна

      Прошли уже две гребаные недели, но с мертвой точки они так и не сдвинулись, и напряжение в доме нарастало с каждым днем. Себастьян все еще не объявлялся в городе, и найти его не представлялось возможным; Сидни становилась все более нервной, потому что невозможность вернуть брата, находящегося в руках Дьюара, сводила ее с ума; Лилит и Фрея никак не могли найти заклинание для воскрешения Хоуп — ничего не было даже в гримуарах матери первородных; и самое главное — предчувствие чего-то глобального, что могло перевернуть конкретно жизнь Лили, не давало ей покоя, и порой она даже просыпалась от этого по ночам, безучастно глядя в потолок, потому что не могла больше уснуть. Лили честно пыталась понять, что это за чертовщина, но все ее мысли занимала только Хоуп. Иногда ей даже казалось, что девочка ходит где-то рядом, но тут же отгоняла эту мысль, ссылаясь на усталость и излишнее напряжение. Потому что так и было: она слишком устала, ей было слишком тяжело смотреть на Майклсонов, которых будто поглотила массовая депрессия.       Ей было слишком тяжело смотреть на Клауса, черт подери. На Клауса, взаимоотношения с которым за последние четырнадцать дней заметно улучшились и укрепились, и это не укрылось ни от чьего внимания. Особенно от внимания Кола, которого это почему-то совсем не обрадовало. Лили видела, что ему не нравится это, но он молчал, а она не спрашивала.       Для Лили мнение Кола — важнее всего, но на общение с кем-либо ей не нужно его одобрение. Потому что ей нравилось общаться с Клаусом, нравилось разговаривать с ним или просто сидеть молча на диване в его кабинете, выпивая виски, и наблюдать за тем, как он, закинув на стол ноги, занимается своими делами; и она надеялась, что это взаимно. Ей комфортно с ним. Даже, наверное, спокойно.       И Лили трудно осознавать, какие большие надежды возложил Клаус на ее «мы вернем Хоуп». Поэтому она не может подвести его, она не может причинить ему еще большую боль, ведь знает, на что способен сраженный болью от потери ребенка родитель. Тем более, когда родитель — тысячелетний гибрид. Тем более, когда он не один. Конечно, Лили ни за что не хочет делать Клаусу еще больнее, чем есть сейчас, но она просто — черт раздери эту Вселенную! — не знает, что делать, потому что, кажется, она перерыла вместе с Фреей все, что только можно было перерыть, и ничего не нашла. Ни-че-го. Она знает, что ее способность исцелять добавит к заклинанию, которое вернет Хоуп к жизни, немаленькое количество сил, но не хватает основного — этого самого заклинания, и Лили едва ли не дерет на голове волосы от безысходности.       Ведь она хочет вернуть Хоуп и ради себя тоже, потому что эта молодая смелая ведьма запала в душу, потому что она дорога и Лили тоже, небезразлична ей.       Ведьма сбилась со счету, сколько она за эти две недели скурила пачек сигарет. Она курит уже каждый день, и Кол едва не ругается с ней из-за этого, а потом, получая от подруги в ответ лишь молчание, мрачный взгляд и сигаретный дым в лицо, вылетает из дома, как ошпаренный. Кола не бывает дома до вечера, а Лили продолжает копаться в книгах, не вылезая из комнаты Фреи наверху, и курит. Не прекращая. Так что не только она сама, но и комната пропахла дымом. Кол не разговаривает с Лили до следующего утра, но потом сам приходит к ней в комнату мириться, на что та лишь слабо и устало улыбается, слыша очередное: «Мы свалим отсюда и больше никогда не вернемся», а потом обнимает.       Только Кол не свалит, потому что не оставит семью в беде, потому что она важна ему, как не свалит и Лили, потому что Майклсоны теперь — все до одного — важны для нее, и она ни за что не бросит их. Другие скажут, наверное, что сумасшедшая, и пошли они все куда подальше.       Между губ Лили снова сжимает сигарету, а «ведьминская комната», кажется, никогда больше не перестанет пахнуть дымом, но Фрея, тихо входя, ничего не говорит. Она уже привыкла и смирилась даже с пристрастием подруги к сигаретам, поэтому не видела смысла делать замечания или ругаться с ней, как Кол.       Фрея застает Лили, сидящую на полу, курящую и схватившуюся за голову. В последнее время, появляясь с утра в этой комнате, она только в такой позе и только с сигаретой во рту видит Паркер здесь, и в голове Майклсон даже прокрадывается мысль, что та совсем перестала спать; она даже кровь пьет в намного меньших количествах, чем обычно, и это заставляет Фрею беспокоиться: Лили — вампир, и она вполне может сорваться на каком-нибудь обычном человеке на улице и просто убить его, полностью опустошив. Но вряд ли, кроме Фреи, это кого-то волнует. Да Лили и из особняка-то не выбирается.       — Лили, — разрывает гробовую тишину Фрея, а та даже не двигается, — тебе нужно отдохнуть. Нормально поесть и поспать.       — Я нормально поем и посплю, когда вернется Хоуп, — глухо отвечает Лили, не поднимая голову, но прекрасно чувствуя на себе пристальный взгляд подруги. — И вообще. Нормально поесть и поспать нужно тебе. Ты сегодня даже не ложилась.       — Ты не ложилась уже две недели.       — Я вампир, Фрея, и прекрасно себя чувствую, а ты — человек, и у тебя есть обычные человеческие потребности в нормальном питании и сне.       Фрея на это ничего не отвечает, сжимая в тонкую полоску губы, и Лили поднимает голову, наталкиваясь на серьезный до боли взгляд. Затянувшись, она легко сжимает сигарету указательным и средним пальцами и вынимает ее изо рта, выдыхая облако дыма и замечая, как взгляд Майклсон становится недовольным. Несмотря на отсутствие замечаний и ее «смирилась», привычка Лили курить совсем не приводит ведьму в восторг.       Фрея скрещивает руки на груди, а Лили слегка склоняет вбок голову и снова сжимает сигарету губами.       — Я тут подумала кое о чем, — нарушая длительную паузу, произносит Лили, выпуская изо рта очередную порцию дыма. — Процесс воскрешения — он ведь опасен. Даже несмотря на то, что тебе тысяча лет. Это опасно.       Фрея закатывает глаза, уже понимая, к чему клонит Лили.       — Если ты собираешься заставить меня не участвовать в возвращении Хоуп, то заверю тебя сразу: не сможешь, — веско отвечает Майклсон, многозначительно вскидывая брови.       Лили тяжело вздыхает.       — Я нашла заклинание, — говорит она резко, почти грубо, — и оно требует огромного количества сил. Минимум, что я могу потерять при его использовании, — это свою магию, а ты можешь потерять жизнь.       — Этого не будет.       — Фрея...       — К тому же, — обрывает ведьму Майклсон, — есть предки, которые не против нас. Мы можем попросить их помочь. Там же твоя мать.       Лили вновь вздыхает и устало потирает переносицу, упираясь лбом во внутреннюю сторону левой ладони. Как она устала. Как же все надоело. Вчерашнее предложение Кола свалить отсюда прямо сейчас кажется не таким уж плохим.       Лили снова смотрит на Фрею.       — Да... наверное... с их помощью все пройдет нормально.       — Вот и отлично.

<...>

      По просьбе Лили и Фреи, Хоуп была перенесена в гостиную и уложена на диван: так удобнее. Лили не видела Хоуп две недели, потому что не было сил (и мужества) зайти в спальню Клауса и посмотреть на нее. Теперь, глядя на Хоуп, Лили бьет нервная дрожь. Она переглядывается с Фреей, когда та садится на журнальный столик перед диваном.       — Я установила с мамой связь, — тихо говорит Лили, упорно игнорируя напряженный взгляд Кола, облокачивающегося, скрестив руки, на подоконник. — Она сказала ни о чем не переживать.       И все же Лили переживает, потому что присутствие и волнение всех находящихся здесь Майклсонов давит на нее.       — Готова? — спрашивает Фрея.       — Нет, — качает головой Лили, прикладывая ладони к голове Хоуп, — поэтому чем скорее мы начнем, тем скорее закончим.       Она закрывает глаза и сосредотачивает все свое внимание на исцелении, на возвращении Хоуп к жизни. Ее снова накрывает волной спокойствия, лицо расслабляется, и Лили не слышит вокруг себя ничего, даже читающую заклинание Фрею, направляя проходящие сквозь нее волны на Хоуп.       Только, по закону жанра, все просто не может пройти гладко. Кто-то обязательно должен вмешаться, и Лили прикладывает все свои силы, чтобы остаться в своем состоянии, но дается это тяжело, и она всем телом напрягается.       Кол дергается вперед, намереваясь остановить все это, потому что ясно видит, что Лили уже становится больно, но непонятно откуда взявшаяся Сидни хватает его за руку. Когда он оборачивается и смотрит на нее, ведьма медленно качает головой из стороны в сторону, произнося одними губами: «Нельзя». Колу ничего не остается, кроме как вновь облокотиться на подоконник, продолжая напряженно наблюдать за Лили.       А ей в действительности больно, причем страдает не только голова, но и все тело; такое чувство, словно ей пытаются раздробить к чертям все кости. Лили не знает, как чувствует себя Фрея, но надеется, что у нее дела обстоят намного лучше. Она делает резкий вдох и сильно жмурится, стискивая челюсти, когда на нее накатывает очередная волна боли, и вместе с Колом напрягается и Клаус.       «Отпусти девочку, Лилит».       «ОТПУСТИ ДЕВЧОНКУ! ОНА НАША! ХОУП МАЙКЛСОН НАША!»       «Ты умрешь самой мучительной смертью, если сейчас же не остановишься!»       «Отпусти девочку. Отпусти ее, дочка. Послушай отца».       Из легких Лили словно вышибают воздух, когда она слышит последнюю фразу в своей голове, и уже на самом деле хочется все прекратить. Но она не сдается. Она продолжает и продолжает направлять свою магию к Хоуп, и ей кажется, будто она буквально выдирает ведьму из лап предков.       «Лилит, не заставляй меня причинять тебе еще большую боль».       Однако Лили не прекращает делать свое, и головная боль вместе с ощущением того, что ей ломают кости, многократно увеличиваются, заставляя ведьму сильнее сжать зубы и едва ли не осесть на пол. Но даже если бы она сейчас рухнула на колени, то ни за что бы не отпустила Хоуп.       «Лилит!»       А Лили снова накрывает волной спокойствия, только боль все равно не уходит. Безумно кружится голова, и кажется, что еще пара мгновений — и она потеряет сознание, но Лили держится до последнего.       «ЛИЛИТ!!!»       Она открывает глаза вместе с Хоуп и одновременно с тем, как та резко вдыхает и стремительно садится, отходит на два шага назад, глядя на самую младшую Майклсон во все глаза. Голоса предков исчезли из головы Лили, боль прошла, но ее продолжает потряхивать, а голова продолжает кружиться.       Клаус тут же подлетает к дочери, но она, обнимая отца в ответ, смотрит только на Лили. А та, слабо улыбнувшись, исчезает из гостиной.

<...>

      Наверное, она безумная. Наверное, она самая безумная в этом мире, безрассудная, больная на всю голову, сумасшедшая, ничего не соображающая. Глупая. Ненормальная. Идиотка. Ду-ра.       Однако Лили твердо шагает по кладбищу, направляясь прямиком к склепу, к которому в первый раз привела ее мама. Только на этот раз поговорить ей надо совсем не с матерью. И сейчас, кроме гнева и негодования, ведьма не чувствует ничего.       Лили наконец сворачивает к дорожке, ведущей к склепу, и у нее перехватывает дыхание, но она не останавливается.       Отец уже стоит там, на ступенях, и ждет ее.       Сжимая зубы, Лили прекращает идти, становясь в полуторе метров от склепа и пристально глядя на Джеймса. Отец слабо-слабо улыбается, а у Лили от боли и отвращения все внутри сжимается, потому что она поняла еще сорок минут назад, в какой «команде» предков находится ее отец.       — Здравствуй, — заговаривает первым он, а потом вздыхает, когда в ответ ничего не получает, кроме злого взгляда. — Вижу, ты разочарована во мне. — Лили снова молчит, и Джеймс едва заметно пожимает плечами. — Просто не нужно идеализировать своих родителей, дорогая моя.       — Не смей меня так называть, — шипит Лили, сжимая кулаки. — После того, как ты измучил меня, не смей меня вообще никак называть! Со своими детьми не поступают так, как ты!       Джеймс снова пожимает плечами и неторопливо опускается на серые ступени, не сводя взгляд с дочери. Он упирается локтями в колени и переплетает свои пальцы, внимательно глядя на нее.       — Не моя вина в том, что ты встала на сторону Майклсонов, — легко произносит ведьмак.       — При чем тут это?! — взрывается Лили. — Я возвращала к жизни важную для меня девочку!       — Ты шла против природы.       — Я бы не делала этого, если бы не Себастьян!       Джеймс ничего не отвечает на это, а Лили хочется рвать и метать. Она никогда не смогла бы и подумать, что будет испытывать такую ненависть к собственному отцу. И ей было так больно от этого.       — Себастьян сделает благое дело, уничтожив Майклсонов, — вновь заговаривает Джеймс.       — Он ничего не сделает, — рычит Лили. — Я не позволю.       Отец хмыкает, дернув уголок губ.       — Как быстро ты к ним привязалась. — Он резко поднимается на ноги, делает небрежное движение рукой, и в этот же миг Лили отлетает назад, ударяясь о землю всем телом. Пропахав боком небольшое расстояние, она останавливается и не встает, глядя на отца сквозь застилавшие глаза волосы. — Они — монстры, Лилит! Чудовища! Майклсоны должны быть мертвы, потому что они — ошибка природы! А ты, дура, любишь этих тварей! Они испортят тебе жизнь, они уничтожат ее! — Голову Лили в очередной раз пронзает боль, и она упирается лбом в сжатый на земле кулак. — Айзек бы понял меня! Айзек бы все понял!       Лили уже не знает, когда эти гребаные страдания прекратятся, когда внутренняя боль наконец отпустит ее, потому что любое напоминание о том, что и кого она потеряла, проходится лезвием по ее сердцу. И сейчас, когда отец повторял это имя, ей казалось, что он просто бьет ее по лицу.       Лили находит в себе силы сесть, не сводя с Джеймса взгляд.       — Вот только Айзек мертв, — цедит сквозь сжатые зубы она, и на глаза наворачиваются слезы. Лили сглатывает и судорожно вздыхает. — Айзек мертв!       Улыбка, появившаяся на лице отца, Лили совершенно не нравится. От этой улыбки по ее спине пробегают мурашки, как и от театрального вздоха, словно отец жалеет ее.       — Разочарую тебя, — произносит он, — но Айзек жив. Он жив и здоров. Ну-у-у, не совсем жив, конечно, но здоров точно.       — Что?..       Лили смотрит на отца широко раскрытыми глазами, а тот и бровью не ведет.       Но ведь этого не может быть. Она же видела его труп собственными глазами, его же при ней придавали земле! Она видела, видела! Она же ходит на его могилу каждый год, разговаривает с ним! Невозможно, что Айзек жив! Невозможно!       — Как ты можешь говорить, что он жив, если его бездыханное тело лежало перед моими глазами? — сипло спрашивает Лили. — Я пыталась нащупать пульс, но его не было! Айзек умер!       — Он во Франции. В Ницце. Не веришь мне — проверь сама. Но мне без надобности врать тебе.       Лили наконец поднимается на ноги, а в голове только и пульсирует: «Айзек, Айзек, Айзек». Глядя на отца, она понимает, что он на самом деле не лжет, что Айзек жив, что он в Европе и что совершенно не имеет никакого понятия, где она.       Лили начинает медленно отходить назад, твердо намереваясь покинуть кладбище, уйти от отца, к которому она вместо желанной любви испытывает только отвращение. Ее снова бьет нервная дрожь, и ведьма отворачивается, ускоряя шаг и пряча руки в карманах кожаной куртки.       — Он искал тебя, Лилит.       Лили идет еще быстрее.       — С тех самых пор, как ты сбежала.       Догадавшись наконец использовать вампирскую скорость, она покидает кладбище, не желая больше слышать голос отца.       Айзек жив.       Он жив, жив, жив.       Жив, черт возьми!       Ее старший брат жив.

<...>

      Лили хочется сейчас же подняться в свою комнату и разгромить там все, чтобы как-то выпустить пар, но она не может не зайти к Хоуп. Ее комната как раз по пути к комнате Лили, и ведьма, тихо стукнув три раза в дверь, тихонько открывает ее, заглядывая в комнату.       Лежащая на кровати Хоуп резко подскакивает и смотрит на то, как Лили осторожно входит и медленно закрывает дверь, не сводя с Майклсон глаз. Паркер неторопливо идет к кровати, не разрывая зрительный контакт, но не успевает дойти и сесть на край, как Хоуп спрыгивает на пол, за два широких шага подходит к Лили и крепко обнимает ее, обвив руки вокруг ее талии и уткнувшись лбом в ее плечо. Лили обнимает ее в ответ, прижимая к себе.       — Спасибо, — глухо говорит Хоуп.       Лили слабо-слабо улыбается, зарываясь носом в ее волосы.       — Я не одна тебя возвращала, — негромко отвечает она.       — С тетей Фреей я уже разговаривала, — произносит Хоуп, немного отстраняясь от Лили и заглядывая ей в глаза. — Куда ты уходила?       — Я... — в нерешительности говорит Лили, но потом резко выдыхает, — я была на кладбище. Но о причинах тебе знать необязательно. Как ты себя чувствуешь?       Хоуп пожимает плечами и легко улыбается, мол, все хорошо, беспокоиться не о чем, и Лили безумно рада этому. Она улыбается тоже и проводит большим пальцем по щеке Хоуп, и ее улыбка становится чуть шире.       Всю эту идиллию разрушает раздавшийся позади голос:       — Лили?       Паркер выпускает Хоуп из объятий и резко оборачивается, встречаясь с взглядом Клауса. Он смотрит на нее как-то пристально, а потом делает шаг назад и наклоняет в сторону голову, жестом прося ее выйти, а потом скрывается из поля зрения ведьмы.       Лили поворачивается к Хоуп, поджимает губы, а потом снова отворачивается и покидает комнату, после чего идет вслед за Клаусом, и спустя несколько минут она оказывается в его кабинете в очередной раз. Клаус, будто по традиции, закрывает дверь и в первую очередь направляется к столу с выпивкой, а Лили идет к дивану, обходит его и садится на подлокотник, прямо перед Майклсоном.       Она видит, что он хмурится, но молчит. Больше всего сейчас ей хочется оказаться в своей комнате и начать наконец крушить там все, потому что те негативные чувства, которые остались после разговора с отцом, стали невыносимым грузом, и даже если она сейчас выпьет, то это нисколько не поможет. Тоже хмурясь, Лили опускает голову и сцепляет пальцы, совсем уйдя в свои мысли.       — Тебе было больно, — заговаривает наконец Клаус, вырывая ведьму из задумчивости и заставляя ее поднять голову. — Фрея сказала, что у нее сильно болела голова, как будто по ней со всей дури били кувалдой, но ты выглядела так, словно тебя избивали самым жестоким образом.       Глядя первородному в глаза, Лили хмурится сильнее. Она не могла и подумать, что это станет темой того, о чем он хочет поговорить. Лили вообще не видит смысла в обсуждении того, что она испытывала, когда вместе с Фреей возвращала Хоуп. Это прошло и все. Она вытерпела боль, вытерпела нападки предков, и все уже кончено, Хоуп жива и здорова, так зачем говорить об этом?       — Это уже не имеет никакого значения, — пожимает плечами Лили и снова опускает голову. Ей все еще тяжело от мысли, что такую боль причинял ее собственный отец, но Клаусу совсем не обязательно знать об этом. — Все прошло, — ведьма поднимает голову и вновь пересекается с Майклсоном взглядом, — Хоуп вернулась. Так что это бессмысленный разговор. К тому же, — она поднимается на ноги и скрещивает руки, — что ты сделаешь предкам? Мы с Фреей буквально выдирали Хоуп из их рук, и они сопротивлялись, причиняя нам боль, надеясь, что мы отступим. Но ты им ничего не сделаешь, да и в этом нет никакого смысла. Все уже кончилось.       — Но тебе было больно, — вскидывает брови Клаус.       — Черт, Клаус! — рычит Лили, эмоционально всплеснув руками. — Какая разница?!       — Большая, — упрямо говорит Майклсон. — Фрея отделалась головной болью, а ты...       — А мне казалось, что у меня кости дробятся! — срывается Лили. — У меня голова раскалывалась, потому что они все орали, чтобы я отпустила Хоуп! И среди этих... — Она затыкает саму себя и вихрем оказывается около двери, хватаясь за ручку. Ведьма тяжело вздыхает и резко открывает дверь. — Забудь все, что я сказала. Больно мне было или нет — это уже неважно. Хоуп жива — это все, что имеет значение.       Секунда — и Лили нет в кабинете, словно и не было.

<...>

      Комната, как и хотела Лили, полностью разгромлена, но легче от этого не стало. Сидя на полу, прижимаясь спиной к стене и снова держа сигарету между губ, она даже думает, не пойти ли и разгромить свою квартиру: может, хоть тогда станет чуточку легче? Только вот, упираясь лбом во внутренние стороны обеих ладоней и выпуская изо рта дым, Лили продолжает сидеть на месте.       Легче не стало, но полет во Францию это не отменяет. Поэтому нужно заказать билет до Ниццы. Лили резко встает с пола, снова сжимает губами сигарету и подходит к подоконнику, на который она кинула телефон, когда вошла в комнату.       Лили даже не успевает коснуться телефона, как дверь ее комнаты внезапно открывается, заставляя ведьму резко развернуться. Когда она видит Ребекку на пороге, то ее удивлению нет предела. Обычно Майклсон не заходит к ней, а тут такой сюрприз.       — Ого, — выдает Ребекка, разглядывая лежащий на полу шкаф, чудом оставшийся целым, осколки от чего-то, валяющуюся постель и все остальное. Ни один предмет в комнате не остался без внимания Лили. Естественно, кроме ее любимой фотографии, которую она бережно убрала на подоконник, к телефону. — Мы все слышали, конечно, грохот и жуткие маты из твоей комнаты, но я даже не предполагала, что все настолько плохо.       Лили закатывает глаза и все же берет в руку телефон, быстро начиная набирать там что-то под внимательным взглядом Ребекки. Найдя, наконец, нужное, ведьма прикладывает к уху мобильный и снова смотрит на вампиршу, слегка хмурясь.       — Я даже рванулась узнать, что там у тебя творится, — вновь заговаривает Ребекка, начиная медленно вышагивать по комнате, перешагивая через груду хлама, — но меня остановил Кол. Сказал, что это нормальное явление и что тебе надо немного поразрушить все окружающее, чтобы выпустить пар и успокоиться.       Лили только открывает рот, чтобы ответить, как на том конце провода раздается голос явно молодой девушки:       — Добрый день, это аэропорт Нового Орлеана...       — Здравствуйте, — резко перебивает девушку Лили. — Мне нужен билет до Ниццы.       Разобравшись с заказом билета (вылет в семь утра), она кладет трубку, а потом ловит на себе вопросительный взгляд Ребекки.       — Зачем тебе в Ниццу? — спрашивает она.       — Дела, — небрежно бросает Лили.       — Что это за внезапно появившиеся дела? — вскидывает брови Майклсон.       Этот вопрос Лилит оставляет без ответа и, оттолкнувшись от подоконника, на который опиралась, она начинает по-тихому приводить комнату в порядок.       — Лили, — настойчиво произносит Ребекка, и Паркер останавливается, а потом резко оборачивается.       Ей кажется, что сейчас она снова сорвется и начнет кричать, но вместо этого хочется просто разрыдаться, и ведьма опускается на пол, упираясь спиной в кровать.       — У меня там брат, — тихо произносит Лили, глядя на Ребекку. — Я четыреста восемьдесят три года думала, что он мертв, я каждый год ездила к нему на могилу. Я столько веков оплакивала его, а он оказался жив. Он жив! Он ищет меня, и теперь, когда я это знаю, я не могу сидеть здесь и ничего не делать. Я улечу и вернусь уже с ним.       — Как ты его там найдешь? Ницца ведь немаленькая.       — Это уже моя забота.       — Кол разве отпустит тебя одну?       Лили фыркает. Все время все спрашивают про Кола, как будто он — ее отец.       — У него нет выбора. Я лечу за братом. Точка.       Ребекка тяжело вздыхает, скрещивая руки. Она даже не заметила, когда ее наплевательское отношение к ведьме внезапно изменилось.       — Только будь осторожна там. Мало ли что.       Лили слабо улыбается.       — Конечно.       А дальше предстоит тяжелый разговор с Колом.