И он говорит ей — сестра, я слишком давно на этой войне…
Продуктов в магазинах почти не было, среди людей ходили тревожные слухи, что вот-вот введут карточки. Бережно прижимая продукты к груди, Алёна направлялась домой. Дом её — а это был именно дом, а не квартира — находился на самой окраине и дорога занимала немало времени, однако переезжать ближе к центру Алёна наотрез отказывалась. Девушка подходила к дому, представляющем собой небольшое двухэтажное здание, огороженное невысоким забором. Как только она вошла, сразу почувствовала присутствие в доме кого-то постороннего. Родителей дома быть не могло: мать погибла, а отец ушёл на фронт. Оставив продукты на кухонном столе, Алёна с лёгкой тревогой направилась в ванную, из которой доносился тихий, ненавязчивый шум. Нет, она не боялась незваных гостей, хотя ей следовало бы — в такие-то времена. Тем не менее, невероятной силы апатия просто не позволяла ей этого. Она остановилась в дверном проёме, облокотившись на косяк, и наблюдала за мужчиной в грязном белом халате, который с привычной суетой обрабатывал тяжёлые раны солдата, лежащего в ванне. Последний заметил её и молча, стиснув от боли челюсть и зажимая рану на животе, кивнул в её сторону доктору. Тот перевёл на девушку усталый и виноватый взгляд: — Здравствуйте. Вы уж извините нас пожалуйста, но ваш дом был единственным на нашем пути. — Ничего, всё в порядке, — также устало ответила Алёна, на что доктор в удивлении поднял брови. Мужчина не стал заострять на этом внимание и вернулся к своему занятию, а девушка осталась стоять в дверях. Солдат с явным усилием, но отказываясь от помощи врача снял с себя потрёпанную шинель, и по его рубашке, словно раскрывающийся цветок, в стороны поползла темная кровь. — Осколочное, но органы чудом не задеты, — зачем-то пояснил доктор, разрезая рубашку. — Вы уж простите, но мы вынуждены немного испачкать вашу ванну. Девушка лишь невесело улыбнулась, наблюдая, как врач извлекает осколок и живота раненого. Тот поморщился, но не издал ни звука, если не считать мокрого почвякивания крови и разорванных тканей. — Я не припомню вашего имени, но мне кажется я про вас читала, — нарушила тишину девушка. — Вы же ученый, военно-полевой хирург, не так ли? Врач горько усмехнулся, прокаливая медицинскую иглу в огне зажигалки: — Какое это имеет значение? Все мы теперь солдаты… У вас случайно нет обезболивающего? Девушка ушла на кухню и вернулась с бутылкой дешевого виски: — Есть. Медик снова усмехнулся и, смочив руки и иглу в алкоголе, отдал бутылку солдату. — Спасибо, — впервые заговорил тот, кивая Алёне в знак благодарности. Голос его звучал вымучено и хрипло, а дыхание сбивалось, когда доктор прокалывал кожу. Он пристально поглядел на девушку, и та ответила ему тем же. — Есть новости с фронта? — тихо спросила она, отводя взгляд. — Ничего хорошего, — не отвлекаясь от своего занятия, ответил доктор. — Свалить бы отсюда, да только границы охраняются сейчас покрепче самых богатых банков. Уж после того, как Соколов с этим его мальчишкой-писакой ускользнули, эти ребята, — на этих словах мужчина многозначительном поднял свободную руку, указывая пальцем вверх, на этих самых метафорических «ребят», — сделают всё, чтобы избежать подобной оплошности в будущем. Вы только подумайте, учёный чуть ли не мировой известности и свалил, да ещё и со своим… — Спокойнее, док, а то свою руку ко мне пришьёте — сомнительное удовольствие для нас обоих, — оборвал распалившегося врача солдат, делая большой глоток из бутылки. Он обвёл взглядом комнату и вновь заговорил: — Уже очень давно война перестала быть чём-то инстинктивным, животным; теперь это не более, чем политика. Мы не знаем, за что гибнем. И они, — раненый показал куда-то в сторону линии фронта, — тоже не знают, за что гибнут. Оба государства ведут грязную игру жизнями, перекидываются трупами, дёрнуться на костях. «Чума на оба ваших дома», как говорится. Хирург глубоко вздохнул и, на секунду задержав дыхание, отчаянно выдохнул: — Стыдно признаться, но я всё ещё надеюсь, что всё обойдётся… Военный тихо рассмеялся. Этот смех звучал в тишине, словно хриплый звон разбитого стекла, словно рваный порез. На руки врачу выступили тонкие струйки крови, ведь солдат не мог позволить себе плакать, а его рана могла. И она плакала, плакала струями крови, которые текли с неровных краев кожи, сшиваемой опытном хирургом, текли из-за смеха. — Ты же знаешь, док, — ещё тише произнёс солдат, — ты же знаешь, что война идёт уже почти год, и это только по официальным данным. Кому как не нам, док, знать, чего стоят официальные данные? Было заметно, что говорить ему даётся с трудом. Он тяжело вздохнул, переводя дух, сделал глоток, и продолжил: — Это только вопрос времени — и времени недолгого — когда боевые действия перенесутся в город, когда окончательно наплюют на конвенцию, когда в ход пойдут более серьёзные разработки, когда… Повисла долгая и совершенно пустая пауза, в которой даже не было слышно тишины. Говорить было нечего, поэтому она звучала естественно и глухо. Врач закончил работать иглой и обработал шов. Алёна, всё это время в молчании наблюдавшая за ними, будто очнулась: — Вам некуда идти, можете переночевать у меня. Я помогу перенести нашего бойца наверх, там ему будет удобнее, — заметив сомнение на лицах гостей, девушка добавила: — Отказ не принимается, можете даже не начинать спорить. Война подождёт вас до завтра. Они устроили раненого на раздвинутом диване на втором этаже, напротив спальни Алёны, так она могла видеть его через открытую дверь. Доктор скромно устроился на первом этаже, готовый в случае чего прийти на помощь раненому. Свет погасили, небольшой фонарь, горящий на крыльце, никак не сказывался на мраке комнаты. Часы мерно отстукивали марш, само собой, военный. Солдат лежал на боку, разглядывая девушку через дверной проём. — Я вижу, что вы не спите. — А я и не скрывал. Повисла долгая пауза, солдат уже было подумал, что Алёна уснула. — Не знаю, что такого сказать, чтобы в разговор не вклинилась война, — девушка грустно усмехнулась. — Для меня больше нет таких тем, — бесцветно произнёс военный. — Она всегда со мной, в моих мыслях, в моей жизни. Как мать вынашивает ребёнка под сердцем, так я ношу войну в своей душе. Я… Он вдруг замолк и хрипло расхохотался, но смех резко оборвался тихим стоном боли — рана дала о себе знать. Она не хотела, чтобы солдат смеялся над тем, над чем она плачет — Я как полоумный несу квази лирическую чепуху, а вы меня даже не останавливаете. — Не хочу. — Тот кто ноет, живет недолго… — задумчиво пропел раненый. Она медленно встала на пол, кровать едва слышно скрипнула в тишине, когда тёплые ступни соприкоснулись с холодным дощатым полом. Неуверенно, на цыпочках, Алёна вышла из комнаты и подошла к дивану, на котором лежал солдат. Он запрокинул голову, чтобы бы взглянуть на её белое в лунном свете лицо, взлохмаченные спросонья волосы. С губ слетел сбивчивый выдох — солдат и сам не сразу понял, как задержал дыхание. Девушка склонилась над ним и коснулась его губ в почти невесомом поцелуе. — Это чтобы вы жили долго, — у самого его лица прошептала она, после чего отодвинулась и уже быстрее направилась к своей кровати. Забравшись под одеяло, Алёна повернулась лицом к солдату, с которым её разделял дверной проём, и стала смотреть ему в глаза. Часы шли тише. Так она пролежала, пока не уснула. Утро выдернуло её из сна. Резко распахнув глаза, Алёна увидела перед собой сложенный диван. Она встала с кровати и, сбежав вниз по лестнице, выпрыгнула на улицу. Солдат, уже взявшийся рукой за ручку небольших ворот, обернулся к ней. Где-то вдалеке маячил грязный халат доктора. Морозный воздух насквозь продувал тонкую пижаму. Девушка остановилась на крыльце. — Не уходи. Ты ведь не предан государству, считаешь всё это неправильным. Так почему возвращаешься? Алёна сказала это так тихо, что, казалось, и сама не услышала собственных слов. Он посмотрел на неё долгим взглядом и так же тихо ответил: — Мне некуда больше идти. И не говоря больше ни слова, он, прихрамывая, вышел за забор, растворяясь в утреннем тумане.Осталось немного
4 июня 2019 г. в 19:56