Последняя война

…И какая-то женщина с искаженным лицом Целовала покойника в посиневшие губы И швырнула в священника обручальным кольцом.

      От шума нигде нельзя было скрыться: вертолёты, взрывы, стрельба, крики, оповещения… Город был похож на сумасшедший улей больных, умственно-отсталых пчёл. На улицах было пустынно, но, тем не менее, в воздухе ощущалась какая-то пугающая суета. И не только она.       Нескладная детская фигурка то медленно брела, то бежала в сторону леса уже далеко за пределами города, тяжело дыша от отправленного болью и ненавистью воздуха. Маленькому Косте было некуда больше идти: детский дом, где он жил, разнесло взрывом, многие погибли. Этот детский дом, этот город да и, наверное, весь мир, как подумал Костя, походил на коробку с потерянными вещами где-то на забытой всеми станции метро, вымощенной грязным мрамором.       Густой, частый лес настороженно принял незваного гостя, сурово шурша кронами деревьев. В лесу было неестественно тихо, не было слышно даже собственных мыслей, лишь звенящая тишина и очень слабые, приглушённые, как из плотно закрытого сейфа, взрывы. Пробежав ещё метров двести, мальчик почувствовал, как голова начинает болеть и кружиться. Он споткнулся о выходящий на поверхность корень и упал. Воздух значительно отличался от городского. Костя потерял сознание.       Очнулся он, когда его куда-то везли в импровизированной небольшой тележке на велосипедных колёсах. Усталость и головная боль были так велики, что мальчик не выдержал и снова заснул.       Тревожный сон его состоял из полузабытых, отрывочных воспоминаний: вот родители, вот тепло и уют, а вот уже ничего нет, только двери детдома, какой-то мужчина со слезами на глазах и кровью на виске, а ещё тьма и холод, леденящий сердце холод. Проснулся Костя уже внутри маленькой уютной избушки, лежащий на прогретой печи. Рядом с ним сидела красивая, добродушного вида женщина и что-то шила. Заметив его пробуждение, она подняла свои ясные голубые глаза на мальчика и, как бы между прочим, заглянула в самую душу. Видимо, оставшись довольна, она тепло ему улыбнулась и подала краюшку грубого темного хлеба.       — Как тебя звать?       — Костя, — коротко ответил мальчик, принимая хлеб, но не решаясь есть.       — Где твои родители? — женщина встала и, шурша длинной юбкой, подошла к небольшому столу, чтобы налить в стакан молоко.       Мальчик помотал головой:       — Я не знаю.       Это была ложь, он прекрасно знал, что они мертвы и уже давно. Она вздохнула, грустно улыбнулась и вышла из избы, тихо прикрыв за собой дверь. Мальчик неуверенно повертел в руках предложенную еду. Война, идущая уже ни один год, научила мальчика быть подозрительным. Понюхав хлеб, осторожно откусил кусочек столь ценной пищи и принялся медленно жевать. Доев хлеб, Костя взял стакан и так же осторожно отпил пару глотков. Он видел, как люди умирают от голода, но он видел и как они умирают от еды: как они корчатся на полу, хватаясь за живот, как их рвёт, как они гниют изнутри.       Мальчик оглядел топорно сделанную, но аккуратную избу, грубую, но опрятную печь. Выйдя за дверь, он обнаружил, что всё ещё находится в лесу. Свет падал приглушённо, лучи стрелами пробивались в щели меж густых крон и врезались в землю, покрытую негустым настилом травы. Он обошёл избу и там увидел, как женщина, которая привезла его сюда, рубит дрова. Костя решил понаблюдать даней, может, он что-нибудь поймёт. Он наблюдал за ней из-за угла дома, когда позади раздался чуть хриплый мужской голос:       — Она здесь уже почти год. Не особо разговорчивая дама, но общине помогает.       Мальчик резко обернулся, готовый в любой момент броситься бежать, но спокойный и даже равнодушный взгляд мужчины остановил его.       — Общине? — только и спросил Костя.       Мужчина выглядел на лет шестьдесят, был достаточно подтянут для своих лет. Он вздохнул, явно не в настроении рассказывать:       — Нас здесь человек сто пятьдесят-двести. Мы все ушли из своих город в надежде укрыться от войны. Пока у нас получается, иногда приходят новые люди и остаются.       — Кто она? — мальчик перевел взгляд на светловолосую женщину, в очередной раз заносящую топор над головой.       Мужчина пожал плечами:       — Она не говорит — я не спрашиваю. У нас здесь таких много — не желающих помнить.       Он оглядел Костю с ног до головы и неожиданно улыбнулся, не то ему, не то своим мыслям. Кивнув мальчику на прощание, мужчина развернулся и ушел в глубь леса, к остальным избам, которые, как только теперь заметил Костя, стояли в глубине, меж деревьев.       Дни пролетели незаметно, Костя быстро привык к свежему воздуху и нормальной еде. Он даже стал улыбаться, но с женщиной почти не разговаривал, хотя и помогал по хозяйству. Ему хотелось с ней заговорить, однако, он почему-то боялся. Нет, не ее, а подпустить кого-то к себе. Иногда он играл с мальчишками из общины. Среди низ были те, кто никогда не видел города. Костя им завидовал.       Однажды вечером, когда женщина вязала в углу жесткой деревянной скамейки, облокотившись на теплую печь, она вдруг произнесла:       — У меня была семья. Муж и сын.       Костя отвлекся от затачивания кухонного ножа и поднял на нее растерянный взгляд. Она не прекращала вязать, сосредоточенно глядя на спицы, быстро двигающие пряжу, и он тоже вернулся к своему занятию. Женщина больше не заговаривала с ним в тот вечер, но с тех пор что-то изменилось: молчание стало уютнее, а разговоры проще и легче. Мальчик стал менее подозрителен. Она определеннее стало ему ближе. Как-то раз, он даже подрался с соседским мальчишкой, который грубо пошутил над приютившей Костю женщиной. Все это походило на старые фильмы, которые Костя и другим детям в детдоме показывала пожилая женщина: веселые мальчики и девочки бегают на опушке леса, кто-то смеется, кто-то дерется, они решают свои простые, но такие серьезные проблемы. Ни у кого из них не умерли родители, ни у кого не погиб от голода друг, никто не заматывал лицо влажным шарфом, задыхаясь от отравленного смертью воздуха. Войны будто никогда и не было. Не существовало даже такого слова. Однако она была, существовала и считала необходимым напомнить о себе, о том, что от нее не убежать и не спрятаться.       Когда мальчик с женщиной собирали грибы и ягоды вдали от общины, прямо на покосившейся избы сбросили бомбы. Может, это была досадная случайность, может, кто-то прознал об их расположении, но общины больше не было. Взрывная волна отбросила Костю назад, и он ударился головой о ствол стоящей рядом сосны. Последнее, что он почувствовал перед тем, как отключиться, это летящие в него обломки.       Он очнулся позже. Выдернул из своей ноги крупную щепу и еще что-то непонятное и, оторвав низ майки, туго обмотал ногу. Вокруг были поломанные деревья и обломки изб. Где-то лежала чья-то нога, отброшенная взрывом. Чье-то мясо висело на ветвях. Женщина сидела чуть поодаль, склонив голову.       Она повернула к нему своё прекрасное лицо, локон светлых волос медленно, будто стекая, сполз с плеча на грудь. А затем и на землю. Половина её лица была выжжена, изуродована, искажена… Раны медленно сочились кровью. У мальчика защемило сердце от этой картины. Видя его испуганную печаль, женщина попыталась улыбнуться, но мышцы её не слушались, и лицо только сильнее перекосило в гримасе боли. От этой пародии на улыбку лицо разболелось ещё сильнее и на глазах выступили слёзы. Костя не выдержал и разрыдался, бросаясь ей в объятия:       — Мама! Мамочка!       Она лишь мягко гладила его по непослушным волосам и не могла перестать улыбаться, как бы больно ей не было.       — Ну-ну, чего ты, не плачь, — мягко приговаривала она, приятно удивлённая таким приливом нежности, — в этом никто не виноват.       — Ах, мамочка, что же мы с тобой сделали! Виноваты, все мы в этом виноваты! Все, кроме тебя.       А она всё гладила его, гладила…