фантомные боли

Бетани Хоук сразу же примечает его голос – в хитросплетении шума и других голосов Верхнего города его голос звучит иначе. Она оборачивается, крутится, вертится по сторонам, желая понять, откуда же идет мягкий бархатный голос с отчаянными надрывными нотками, и находит взглядом прямую гордую спину, широкие плечи, дрожащие – то ли от нетерпения, то ли от обиды, то ли от гнева – руки и каштановые волосы. Он не оборачивается к ней, шумно спорит, взывает к Владычице Церкви, а затем – поникший и словно бы смиренный – бредет след за ней в храм, оставляя на доске одинокий листок бумаги. Бетани провожает его взглядом, топчется на месте, пытаясь задержать брата до тех пор, пока незнакомец с приятным голосом не скрывается в стенах Церкви, и только тогда хватает брата за рукав, тянет к доске объявлений, зная, что Гаррет тоже заметил перепалку. – Пожалуйста, брат, мы должны помочь этому человеку, – говорит она отчаянно, надрывно, боясь упустить листовку, оставленную незнакомцем, вместе с шансом повстречать его снова. Гаррет Хоук косится на доску объявлений, долго и напряженно думая, бросает взгляд на Варрика, словно бы ища поддержки, но гном пожимает плечами и говорит: «Поступай, как знаешь, Хоук, но деньги лишними не будут, а в Верхнем городе услуги оплачиваются лучше, чем в Нижнем». Бетани старается не сиять от счастья, прячет улыбку, вызванную практичным ответом Варрика – все-таки деньги на экспедицию на Глубинные тропы из воздуха не возьмутся – и первая подлетает к доске, хотя и оставляет брату честь снять листовку. – Месть, – тянет Хоук медленно, плавно, словно напоминая себе, что значит это слово. – Кровожадный парнишка. – Но мы ведь чаще всего этим и занимаемся, – произносит Бетани, заглядывая брату через плечо и пробегаясь глазами по тексту, – особенно, когда помогаем Авелин. Гаррет все еще сомневается – кровная месть тянет за собой чужие жизни, требует все больше и кто знает, вдруг следующими в ней окажутся они? – но не может не потакать желаниям младшей сестры. Он ласково треплет волосы сестры, тяжко вздыхает и бормочет: – Ну, хорошо, поможем этому «С. Ваэлю». Бетани пропускает мимо ушей комментарий Варрика – «Часом ли, не из старкхевенских ли Ваэлей этот парень?» – и впервые дрожит от нетерпения, сжимая свой посох, когда они подходят к нужному месту. Она никогда не любила эти наемничьи дела, в которые ввязался ее брат, но понимала, что по-другому из Нижнего города не выбраться, а родовое поместье Амеллов не вернуть. А сегодня еще и чувствовала, что делает что-то по-настоящему правильное, помогая кому-то сбросить тяжелой камень с сердца. Душевный покой – то, к чему Бетани стремится после смерти Карвера, глупого и любимого брата-близнеца, погибшего по вине Порождений тьмы, а не ее. Но отчего-то Бетани – слишком мягкая, слишком любящая свою семью – думает, что это она где-то не дотянула, где-то не выложилась, не постаралась, не напряглась сверх силы, чтобы помочь ему, спасти от этой участи. Проходит не один месяц, а Карвер – улыбающийся, хаотично размахивающий мечом и по-настоящему счастливый – приходит к ней во снах такой живой и реальный, что Бетани, просыпаясь в поту, ищет его глазами и запоздало вспоминает, что его больше нет. Душевный покой – то, о чем говорит Себастьян Ваэль, когда Хоук-старший в ее сопровождении сообщает ему о том, что с теми людьми покончено. Себастьян называет это недостойным желанием, говорит, что виноват, поддавшись эмоциям и возжелав им смерти, но благодарит их так искренне и счастливо, что Бетани сомневается, до конца ли он верит в то, что говорит, или просто боится осуждающих взглядов других служительниц Церкви. Ей становится почти стыдно рядом с ним, потому что Себастьян прямо перед ней сверкает белизной и опрятностью, выдает в себе холеного младшего отпрыска, пока сама Бетани опускает взгляд в пол на свои старые сапоги из галльей кожи, которыми так гордилась. В своих скромных пожитках Бетани не находит вещей, в которых смотрелась бы хотя бы в половину равной ему, потому что то немногое, что у нее есть, латаное не один раз, а новая одежда сейчас – непозволительная роскошь. Но Бетани ни о чем не может думать, кроме его голубых глаз – до невозможности красивых, теплых – и хрупкой улыбки, словно бы Себастьян не до конца уверен в том, что должен быть счастлив от свершившейся мести. Все получается само собой и получается очень даже неплохо. Себастьян присоединяется к их маленькой группе и чем чаще отправляется вместе с Гарретом куда-то, тем больше у Бетани поводов его наведать позже. Она ссылается на то, что Гаррет слишком угрюмый для рассказчика, слишком усталый и раздражительный после долгого дня, что она какой-никакой целитель, а Себастьян вряд ли говорит в Церкви, где пропадает так часто. Она лечит его почти также часто, как когда-то лечила брата до появления в их жизни Андерса, по-настоящему талантливого и искусного лекаря, которого Хоук теперь на вылазки берет чаще сестры. И вопреки всему, что было заложено в Бетани, она не противится, не протестует пребыванию дома, излишнему беспокойству за свою жизнь. Она просто наведывается в Верхний город, как бы невзначай навещает там Себастьяна и долго-долго беседует с ним под внимательные, изучающие взоры служительниц. И Бетани слишком хорошо знает, как это выглядит, когда молодая незамужняя девушка приходит к брату Церкви и подолгу сидит в его маленькой коморке. Но в тишине маленькой уютной комнатки Себастьяна, принадлежащей скорее не просто истинно верующему, а настоящему аскету, Бетани просто беседует или лечит его. Раны Себастьяна после вылазок с Хоуком-старшим совсем не то, о чем стоит знать его окружению – здесь никто не одобрит сближения с такими людьми, как Гаррет Хоук, не поощрит их деяний, пусть и во благо многим беззащитным и невинным. – Ты ведь отступница, Бетани? – Себастьян говорит в один из таких вечеров, и Бетани точно знает, что он делает из факта вопрос только для того, чтобы он звучал мягче, осторожнее. – Это проблема? – Бетани и сама не знает, где находит смелость для такого ответа. – Магия должна служить, а не править, – напоминает Себастьян то, о чем вокруг Бетани твердил весь мир всю ее жизнь. – Но я уверен, что ты всегда помнишь об этом. Бетани не знает, откуда берется эта глупая улыбка на ее губах, потому что его слова даже призрачно не напоминают похвалу или уж тем более комплимент, но не признать того, что они делают ее счастливой, не может. Себастьян прямо перед ней – по пояс обнаженный, с колотой раной на спине, успевшей загноиться, но усилиями выдохшегося Андерса не кровоточащей более – и сам улыбается чему-то, пока магия, струящаяся из ладоней Бетани, делает свое дело. Они не друзья или что-то вроде такого, но Бетани побоится спросить о природе их отношений из боязни разрушить ту хрупкую связь, установившуюся между ними, пока однажды Себастьян сам не заговаривает об этом. Еле слышное «Мы ведь друзья, Бетани?» ощущается чем-то иллюзорным, и Бетани по-настоящему казалось бы, что она ослышалась, если бы не взгляд Себастьяна: прямой, вопрошающий, но боящийся услышать ответ. – Думаю, да, – неуверенно бормочет Бетани, не зная, какой ответ будет ему угоден. Рядом брат о чем-то громко переговаривается с Варриком, даже не замечая, что двое из их группы значительно отдалились, чего не стоило делать на Рваном берегу. Но Бетани интуитивно понимает: то, что пытается сейчас ей сказать Себастьян, не для ушей Гаррета, и незаметно пытается замедлить шаг. – Я хочу, чтобы ты знала, – продолжает Себастьян так же тихо, – что я совсем не такой, каким кажусь. Раньше я был совсем другим человеком, чем совсем не горжусь, и пытаюсь стать лучше. У меня действительно получается, но ты… – Он смотрит на нее теми же голубыми глазами, которые она видит по ночам во снах, и Бетани чувствует, как бешено колотится сердце в груди. – Рядом с тобой мне сложно не вспоминать старых привычек. Бетани краснеет от такого заявления, отводит взгляд, незаметно прячет глупую улыбку за алым шарфом и совсем не знает, что ответить на эту искренность. – Поэтому я рад, что мы только друзья. Не хочу стать рабом своих желаний и не хочу обременять тебя своими чувствами. Бетани сдержанно кивает и еще долго смотрит вслед Себастьяну, нагоняющему Гаррета и Варрика. И непонятно то ли это шаг вперед, то ли несколько назад. Это, наверное, должно было значить «Пожалуйста, не оставайся со мной наедине так часто». Это, наверное, должно было значить «Было бы неплохо, если бы мы сократили часы нашего общения, пока я не остыну». Но Бетани – настоящая Хоук, упрямая, твердая и решительная. Она не слушает его доводов, никак не объясняет свое поведение и совсем не понимает, что чувствует Себастьян каждый раз, когда она приходит к нему или просто разговаривает с ним на очередной вылазке. Она просто всегда готова выслушать, помочь советом и даже посмеяться над какой-нибудь глупой историей из прошлой – чужой, не принадлежащей более этому Себастьяну – жизни. В первый раз она приходит к нему плакаться на колени, потому что Хоук не берет ее на Глубинные тропы. Бетани злится, рвет и мечет – «Он не мог так поступить со мной! Я больше не маленькая девочка!», – пока Себастьян старается успокоить ее и сказать что-нибудь ободряющее. – Не думай об этом, как об отказе брата, – советует Себастьян. – Расценивай как испытание Создателя. – Но это все равно нечестно! – протестует Бетани. – Мы так долго ждали этой экспедиции, что он не мог не взять меня. – Я верю, что ты осталась здесь не просто так, что Создатель указывает тебе другой путь, лучший, – не обращая внимания на ее доводы, продолжает Себастьян. Себастьян запускает руку в ее волосы, словно бы подверженный чьей-то магии, заставляющей его вспомнить старого себя, умевшего обращаться с женщинами. Бетани смущенно охает, чувствуя прохладные пальцы на своем затылке и шее, но не отшатывается в ужасе, как ему хотелось бы, а только смотрит на него своими темными-темными глазами, ждущими чего-то. Себастьян нехотя разрывает хрупкий зрительный контакт – еще чуть-чуть и произойдет что-то непоправимое, – и как можно естественнее похлопывает Бетани по плечу. Пальцы неловко соскальзывают с ее плеча – открытого, точеного, алебастрового и бархатного, – и это выдает Себастьяна с головой. В этой неловкости Бетани различает его нежелание разрывать прикосновение. Себастьян гонит это чувство – плохое, порочное, противоречащее всему, во что он теперь верит, – пытается найти новую точку опоры, но мысли о Бетани Хоук выбивают почву из-под ног. Она рядом такая бойкая, умная, смелая – такой тип девушек, который старому Себастьяну никогда не был подвластен в силу того, что они всегда знали, чем все закончится. Он помнил многих девушек – раскованных, желанных, соблазнительных и дерзких – и, хоть не мог воскресить в памяти ни одно имя, помнит, что более одной ночи их знакомство не длилось. А с Бетани Хоук, притягивающей своей добротой, напористостью и смекалкой, Себастьян не знал, что делать. Куда ведет его это чувство, робкое, незнакомое, чуть ли не чужое? Он шумно выдыхает, пытаясь не потерять себя, не раствориться в новом чувстве, от которого Себастьян готов волком выть. Сдерживать себя, свой порыв прижаться к этому точеному плечику губами и потеряться в бесконечной нежности Бетани Хоук сложнее, когда она сидит рядом такая безотказная, добрая и готовая принадлежать ему. – Тебе нужно идти, – пересиливая себя, говорит Себастьян и долго-долго смотрит на ее плечо, туда, где секунду назад были его пальцы. И Бетани почему-то не находит в себе ничего, кроме покорности, за что Себастьян ей благодарен. Она закрывает за собой дверь тихо, совсем неслышно, и Себастьян даже не сразу понимает, что остается в одиночестве, потому что Бетани оставляет после себя сладкий цветочный аромат. Он глубоко вдыхает его, твердя, что это все неправильно, но оправдывает себя тем, что вдыхает его не с кожи девушки. Одиночество не длится долго. Через два дня, проведенных Себастьяном в молитвах и мольбах помочь ему справиться с этим желанием, не свернуть с выбранного пути, к нему бесцеремонно вламывается Бетани, вся мокрая и раскрасневшаяся от бега. – Я сглупила, Себастьян! – восклицает она в отчаянии, бросаясь к нему и ища утешения. – Я выдала себя! По неосторожности! Они точно за мной придут. Себастьян ловит ее замерзшие руки, пытается заставить сосредоточить ее бегающий взгляд на одной точке, чтобы спокойно поговорить о случившемся, но Бетани слишком напугана. Он усаживает ее на постель, присаживается на колени у ее ног и еще раз просит успокоиться. – Что случилось, Бетани? – Храмовники, – говорит она. – Они придут за мной, заберут в Круг. Не завтра, быть может, но они придут за мной! Я знаю! Что мне делать, Себастьян? Я не хочу быть запертой в этой клетке! Я не опасна, ты же знаешь меня. Она смотрит на него доверительно, ища поддержки, теплых слов и тепла, надеясь, что он ее обнадежит. Но Себастьян усматривает в этом знак, возможную помощь Создателя, потому что если Бетани заберут в Круг, то он сможет заглушить это чувство, которое она будит в нем. И старый – ненавидимый им всеми фибрами души – Себастьян Ваэль никогда не вернется. – Ни о чем не волнуйся, – говорит он, как можно спокойнее. – Если тебя и заберут, то это будет воля Создателя. Это будет значить, что он выбирает для тебя лучший путь. У Бетани Хоук губы холодные, а еще влажные и соленые от слез, которые она проливает на памяти Себастьяна впервые. Она первой подается вперед, неосторожно стискивает его плечи и мажет, щекочет темными кудрями его лицо и шею. Это ее минута слабости, ее отчаянный шаг и последняя попытка высказаться о толком не сформировавшемся до конца желании быть ближе. Себастьян знает это, но не ответить на робкий – и наверняка первый – поцелуй не может. Он позволяет себе быть слабым, потому что знает, что это в последний раз, когда видит Бетани такой. Она льнет к нему, тонет в сильных руках, ищет спасения в его объятиях, но вместо этого он утягивает ее на самое дно, туда, откуда пытался выбраться. Он целует ее голодно, жадно, совсем не помня, когда в последний раз был с женщиной, а Бетани – такая покорная, податливая – терпеливо раскрывается под его грубостью и настойчивостью. Он сжимает ее плечи сильно, крепко, и не остается сомнений, что из-за этого на ее алебастровой коже могут появиться синяки. Отчего-то складывается ощущение, что даже если он будет таким грубым, то она все равно ему все простит. Бетани Хоук не такая. Она другая в сравнении со всеми девушками, оставленными им в Старкхевене, потому что честная, отчаянная и совсем не берущая в расчет то, что он был позорящим свою семью принцем. Она ищет в нем его, видит лучшие качества, которые самому Себастьяну только предстоит открыть. Возможно, если бы он встретил ее чуточку раньше, у нее – такой доброй и чистой – могло бы получиться исправить его. Но не теперь, когда он брат Церкви, когда дал бесчисленные обеты. И он либо брат Церкви, слишком крепко связанный клятвами для того, чтобы любить Бетани Хоук. И он либо принц Старкхевена, которого Бетани Хоук знать не стоит. Он отталкивает ее потому, что боится не отпустить, втянуть в ту жизнь, которую он пытался оставить, потому что знает, что Бетани Хоук лучше любой версии Себастьяна Ваэля. Бетани не смотрит на него, пока Себастьян переводит дыхание, но продолжает держать ее за плечи. Он твердит сам себе, что нужно отпустить ее, стыдиться тому, что поддался желанию и не оттолкнул ее сразу. Тишина между ними требует объяснений, извинений и оправданий, но Бетани, сжавшаяся, оттолкнутая им в лучших чувствах, ощущает себя разбитой и ненужной. – Это эгоистично, – выдавливает из себя Себастьян. – Ты ведь знаешь о моих обетах и все равно… – Мне лучше уйти, – перебивая, повторяет она его недавние слова в отчаянии, и Себастьян обещает себе в скором времени объясниться. А через два дня Бетани Хоук забирают в Круг. Но легче у него на душе почему-то не становится. Триумфа брата она не видит. О смерти матери узнает из письма. Ее клетка даже не пытается казаться золоченой, Бетани сразу видит в ней тюрьму, изолированную от мира. Все новости она слышит от храмовников, жадно вычитывает, выискивает в столбцах газет имя брата и – подсознательно – боится, но хочет наткнуться на «Себастьяна Ваэля». Значит, у него спокойная жизнь, облегченно выдыхает Бетани, надеясь, что так оно и будет. Но от взрыва в Церкви, видимого из ее окна, Бетани бросает в дрожь. Она в ужасе кричит, маскируя под панику боязнь того, что там, в своей комнатке, где его навещала Бетани, мог быть Себастьян. Она впервые за столько месяцев оказывается на улице и бежит, рвется туда, чтобы узнать, удостовериться, что Себастьян во время взрыва был далеко. Киркволл, охваченный огнем и ужасом, кажется ей еще более чужим, чем когда она прибыла сюда, а любимый брат слишком мрачен для того, чтобы радоваться воссоединению с семьей. Глазами Бетани ищет Себастьяна, в ужасе бросает взгляд на пылающую Церковь и почти готова броситься туда, но Гаррет кладет ей руку на плечо и говорит: – Он на пути в Старкхевен. Вернется в Киркволл, чтобы мстить. Глупо было думать, что брат ничего не замечает, не видит, но это волновало бы Бетани в другое время и при других обстоятельствах. Она старается не замечать в словах Гаррета подтекст – «Мы помогли ему отомстить, а теперь мы его новый объект мщения», – пытается гнать прочь глупую мысль о том, что с мести все началось и все ею же и закончится. В пылающем, погруженном в хаос Киркволле Бетани Хоук только и может думать о том, как хорошо, что Себастьян Ваэль далеко от всего этого. Она прокладывает себе путь вперед, сражается бок о бок рядом с братом, не успевает отбиваться от своих сошедших с ума собратьев-магов, утопая в их крови и совсем не чувствуя себя убийцей, и дает себе обещание, что после всего обязательно отправится в Старкхевен. Сорваться, сбежать на первый попавшийся корабль, идущий на Старкхевен, ей мешает не только разрушенный Киркволл, давший ей приют в тяжелые времена, но и осознание того, что она совсем не знает, каким будет этот новый Себастьян и будет ли рад принять ее. Она снова чувствует себя ферелденской беглянкой, потерявшей свой дом – в рваной одежде, пропитавшейся и своей, и чужой кровью, – когда валится с ног после битвы с Мередит. Брат подхватывает ее, обещает, что теперь все будет по-другому, а Бетани думается о том же самом, но в другом ключе. Уже ничто не будет прежним. Впрочем, как и Себастьян Ваэль, теперь борющийся за стракхевенский трон вопреки собственным обетам.