фантомные боли

– Тристан Лавеллан, – тянет Каллен, смотря в рапорт Лелианы, и словно бы пережевывает имя, перекатывает его на языке, не зная, может ли оно принадлежать стоящей перед ним эльфийке, – это правда Вы? Эльфийка перед ним смущенно улыбается, но смотрит дерзко, упрямо, с готовностью постоять за себя. Каллен осматривает ее с ног до головы, начиная от мальчишеской стрижки платиновых волос, острого лица с изуродованной глубокими шрамами левой стороной, больших синих-синих глаз и длинных – даже по эльфийским меркам – ушей и заканчивая тонкой фигурой с едва-едва выделяющейся грудью и почти незаметно округлыми бедрами. Создатель, Каллен бы в жизни не признал, что перед ним стоит не мальчишка. – Сомневаетесь? – усмехается Тристан и снимает латную перчатку, демонстрируя ядовито-зеленую метку, пожирающую ее руку. Каллен смотрит на метку долго прежде, чем снова взглянуть в лицо Тристан и сказать: «Добро пожаловать в Инквизицию, миледи Тристан». Тристан смеется с нелепого обращения – ее, долийскую охотницу и Первую, которую отец растил взамен умершего брата, как поддержку семьи, никогда не признавал в ней женщину, теперь называют «миледи». Она не рассказывает ему о том, что отец всегда отправлял ее охотится с мальчишками близ лагеря, запрещал носить женскую одежду и украшения, пытался сделать из нее копию брата-близнеца, разодранного тем самым медведем, что и покалечил ее. И вслух она говорит только: «Благодарю, командор Резерфорд». Она хохочет, когда замечает, что Каллен недоверчиво присматривается к ней в Убежище, сама начинает наблюдать за ним – издали, незаметно, – до тех пор, пока не решается заговорить с ним на темы, не касающиеся дел Инквизиции. На свою беду Тристан заинтересовывается им и узнает, что он был храмовником. Невольно охает, бросает смиренный взгляд на него – «Ну что ж, тогда ничего, наверное, не выйдет, раз я маг?», – но Каллен смущенно разминает шею и отводит глаза. И тогда-то Тристан и думает, что еще ничего не потеряно. Каллен боится ее метки, пусть даже весь мир и зовет ее дарованной самой Андрасте, и старается делать вид, что этого страха нет хотя бы перед самой леди Инквизитор. Лавеллан об этом страхе знает, когда берет его за руку, осторожно переплетая их пальцы. Лавеллан правша, но ради него – мужчины, который так и не смог до конца пересилить храмовничью выправку – старается делать в его присутствии все левой рукой, чтобы Якорь, пусть и спрятанный за латной перчаткой, не мельтешил перед глазами. Она учится прятать руку за спину, маскируя ее под манеры, вежливую стойку для приема гостей, учиться орудовать вилкой левой рукой, избавиться от привычки подпирать правой рукой лицо, когда она скучает. У нее так много дел – спасти мир, спасти каждую деревушку, каждого ребенка, уничтожить древнего магистра и прочее, прочее, прочее, – к которым добавляется еще и желание перекроить себя, собственные привычки по-новому ради мужчины, в которого она – по неосторожности – влюбилась. Это происходит случайно: она цепляется за его неосторожную доброту, неловкое проявление заботы, быструю фразу «Я рад, что Вы выжили в Убежище, миледи Лавеллан» и понимает, что слишком поздно поворачивать назад, когда на крепостной стене Скайхолда тянется к нему за поцелуем. Сложно даже назвать это поцелуем, потому что Тристан просто пытается нашарить, найти его растрескавшиеся сухие губы своими тонкими, мягкими, а потом неловко застывает, словно бы боясь пошевелиться и поцеловать его взаправду. Каллен замирает так, словно бы не он прижимает миледи Инквизитор к зубцам на крепостной стене, отрезая все пути к отступлению, хотя и сам внутренне борется с собой – долг, честь, здравый смысл мешают ему признать, что он влюбляется в эльфийку-мага, похожую на мальчишку, который бы заинтересовал и Дориана. Но он ломает все мосты, сваливается в пропасть, тянет за собой миледи Тристан, когда сам подается к ней навстречу и сминает, терзает ее уста. Она пылко отвечает, потому что рядом с ним появляется не описываемое чувство защищенности, словно бы у Тристан, которая должна найти в себе силу спасти всех вокруг, появляется собственный защитник. Лавеллан знает, что ему тяжело принять ее – мага, долийку с изуродованной левой стороной лица медвежьими когтями и мужским именем. Лавеллан знает, что ему тяжело ей открыться, потому что Кален боится, что его интуиция была верна и под одеждой Тристан прячет не женское тело. Но в их первую ночь – трепетно-неловкую, смешно-соблазнительную – он берет всю инициативу на себя, убирая тонкие – обе – руки Тристан, которыми она закрывает маленькую грудь. В его руках она выглядит хрупкой, без одежды – по-детски незащищенной, а без своего посоха – почти что безобидной. Она стесняется своих шрамов, которые оказывается, у нее не только на лице, но и на шее, плечах и даже боку, боится того, что старые и новые рубцы на коже оттолкнут его. Но Каллен успокаивает ее, говорит, что ей не нужно быть кем-то другой, чтобы бы прекрасной для него. У Каллена руки огрубевшие, мозолистые, но по нежности его прикосновений к Тристан не могут сравниться даже скользкие шелковые простыни на постели миледи Инквизитор. И она жмется к нему – кожа к коже, – ищет защиты и нежности в его прикосновениях, ищет спасения от долга, но находит только причину продолжать сражаться дальше. Каллен оставляет на ее шее след, который при желании миледи может скрыть ото всех, но Каллен, раскрепостивший ее, пристрастивший к флирту и поцелуям на крепостной стене, может с легкостью проверить, была ли эта ночь сном. Каллен все равно борется с собой – Тристан не может это не заметить и не оценить по достоинству, – когда спрашивает ее о том, почему ее зовут Тристан, что за шрамы у нее на лице, какая магия ей ближе и, осторожно сплетая пальцы с ее правой рукой, интересуется, болит ли метка. Тристан говорит неохотно, боясь напугать правдой. Тристан говорит честно: «Потому что отец назвал нас с братом в честь своих умерших в детском возрасте братьев, Тристан и Рогналль». Тристан говорит честно: «Моего брата задрал медведь, пока я в первый раз училась ставить магический барьер. Я же отделалась только шрамами». Тристан говорит честно: «Магия льда мне подходит лучше всего». Но лукавит, когда отвечает на последний вопрос: «Только легкое пощипывание при закрытии разрывов». Но, кажется, Каллен раскусывает ее ложь, хотя врет Тристан отменно. Наверное, это потому, что он был храмовником и в Башне Круга научился читать магов как раскрытую книгу. Тристан не расстраивается из-за этого сильно: она хотя бы попыталась солгать о том, что все хорошо, что не чувствует того, что метка чуть ли не прожигает кости и кожу, болит до невозможности, боязни даже пошевелить пальцами руки. В глазах Каллена Тристан видит неприкрытый страх, когда он берет ее за правую руку, осторожно губами скользит по атласной коже и, прикрывая глаза, шепчет, что любит ее. Тристан улыбается, зная о Героине Ферелдена – маленькой беловолосой Суране, – к которой Каллен испытывал симпатию, но так и не смог передать ей ее, и думает, что когда мир понадобится спасать в третий раз, Каллен так же может забыть о ней ради новой героини. Но Каллен говорит: «Я никогда и ни к кому такого не чувствовал», и сердце Тристан екает, хочет верить в правдивость этих слов, потому что сама Лавеллан поглощена, запутана в клубок собственных чувств, сплетшихся в одну-единственную мысль о защите Каллена Резерфорда. И когда ее маленькая метка, обозванная Корифеем Якорем, расползается до ее запястья, силится подняться к тонкому острому локтю, Каллен не на шутку пугается. Он обеспокоенно обнимает ее по ночам, прижимая костлявое тело спящей Тристан к себе, запуская пальцы в ее платиновые волосы, отрастающие почти до плеч, и бережно целует в лоб. Каллен считает, что это несправедливо, что защита целого мира оказывается на хрупких плечах Тристан. И понимает, что тоже самое думал, когда Дункан забирал Сурану из Башни, когда слышал новости о том, что Логейн Мак-Тир оставил Остагар и ферелденских Стражей осталось всего двое. Он борется со своей внутренней злобой, желающей запретить Лавеллан вылазки из Скайхолда, но командор и слишком хорошо понимает, что никто, кроме его миледи, разрывы в Завесе не закроет. В темноте его покоев Каллен смотрит на свисающую с постели руку спящей Тристан, даже через латную перчатку опасно сверкающую ядовитым зеленым светом. Он повторяет себе, что справедливости в этом мире ничтожно мало, но уповает на то, что Создатель услышит его молитвы и подарит Тристан свое благословение хотя бы, когда он подолгу стоит на коленях перед алтарем и просит, просит, просит… но не за себя, а за Тристан, долийку, почитающую своих богов, отмеченную валласлином Митал. Она справляется, и Каллену даже кажется, что воздух между ними разряжается – окончен, оборван этот бесконечный круг взаимного беспокойства, но страх его остается, потому что даже без Корифея Якорь Тристан продолжает расти у нее на руке. Он становится настолько ярким, что, даже скрывая его за тканью, латами или кожей, зеленоватый свет проникает. Каллен нутром чувствует, что Тристан боится того, что скоро придет время, когда им придется воспользоваться, потому что Солас, которому она доверяла как никому, таинственно исчезает, не сказав ни слова. Они так долго вместе, что Каллену это кажется почти нереальным – он думал, что Тристан сразу же сбежит вслед за своим кланом, когда все кончится, – и потому неловко делает ей предложение на Совете. Четко оформившаяся мысль: «Я хочу, чтобы было хотя бы одно мгновение в ее жизни, способное делать ее счастливой» застревает у него в голове, когда он смотрит на Тристан, важно и громко произносящую свои собственные долийские клятвы. И Тристан знает, чего стоит Каллену не отдернуть руку от ее собственной – зеленоватой, горячей из-за Якоря, – знает, что с каждым днем Якорь все сильнее пугает его, потому что его рост Тристан контролировать не может. Потому она и старается как можно быстрее увлечь его в поцелуй и как-то даже непривычно прошептать ему на ухо: «Теперь-то я точно твоя». Она знает, что он хочет ее себе даже с ее шрамами от бесконечных битв, с ее глупыми мальчишескими привычками и даже с этой проклятой рукой. Но все равно отчего-то радуется, когда Солас, такой печальный, освобождает ее от Якоря, отнимая у нее руку по локоть. Тристан, правда, не знает, как посмотреть в глаза Каллену, как правильно подобрать эмоцию к происходящему, потому что она становится калекой, но освобождается от того, что отталкивало Каллена. Но Каллен обнимает ее крепко-крепко, боится сломать ее, шепчет, что все у них будет хорошо и чтобы она не смела от него сбегать, потому что, даже потеряв руку, она остается его женщиной. Она улыбается ему в плечо, неловко обнимает в ответ одной рукой и… …закрывая глаза, Тристан готова поклясться, что чувствует, как Каллен крепко-крепко сжимает ее правую руку.