Один шанс на миллион.

от Брайан: Энн, прости меняя пжласта я очнь слно пьянй 03:46 но я хочууу скзть чт о я теб очнь люблююю 03:48 Прочитав эту несусветную чушь, я недовольно отшвырнула телефон в сторону. Мало того, что меня разбудил сигнал о сообщении, так это ещё и оказался вовсе не загадочный Джон Джонс, а приставучий Брайан Картер, который всё никак не может успокоиться. Теперь я точно не усну до утра, а это значит: привет, мысли о Финне, многочисленные флешбэки, перелистывание старых фоток и перечитывание сообщений, которые, по-хорошему, давно следовало удалить из телефона. Но рука не поднималась. Странно, но этой ночью меня сильнее одолевали размышления о том, куда пропал мой виртуальный друг Джон, нежели неисполнимые мечты о далёком Вулфарде. Наверное, дело было в привычке: за все месяцы, что я общалась с этим Джоном, мы ни разу не «расставались» больше, чем на несколько часов. А тут его нет в сети почти сутки. Не случилось ли чего? Я пообещала себе, что если он и завтра не появится до восьми часов вечера, я наберусь смелости и позвоню ему. Потому что лучше уж так, чем терзаться догадками и волнениями о судьбе, пусть и анонимного, но всё-таки друга. День прошёл как обычно: лекции, подготовка к ежегодному студенческому балу в честь Хэллоуина, а на вечер была запланирована встреча с Джеком, boyfriend которого уехал на некоторое время в Оттаву. Порой, смотря в глаза Джека, я хотела поделиться с ним тем, что меня тревожило, рассказать о своей тоске по Финну, но постоянно себя останавливала, памятуя о том, что влюбилась в Вулфарда ещё в те времена, когда мы встречались с Джеком. Жаль что он никогда не узнает ответа на свой частый вопрос: «Ты по кому-то грустишь, Энни?». Когда он так говорит, мне хочется прижаться к нему и тихонько поплакать. О чём? Может быть о потере Финна, или о, не вовремя появившемся, Брайане? Или, может быть, о том, что мы больше не любим друг друга. Потому что, как бы там ни было, но Джек до сих пор оставался самым близким человеком из моего окружения. Ни у кого не было такого тёплого взгляда, никто не мог так уверенно брать за руку и говорить «да брось ты, я рядом, всё получится», никто не улыбался так открыто и радостно, когда я подходила к столику в нашей любимой кофейне. — Привет! — Грейзер поспешно подскочил с диванчика, и мягко приобнял меня. Отметив про себя, что у него новый парфюм со сладкими цветочными нотками, я тоже радостно улыбнулась и уселась напротив. — Апельсиновый мокко? — Спрашивает Джек, выглядывая официантку. — Конечно, — отвечаю я, замечая ещё одну чудесную особенность моего бывшего парня — он помнит мелочи, вроде любимого кофе или сорта мороженого, на которые обычно не принято обращать внимание в мужской среде. Я смотрю на его нежное лицо, усыпанное веснушками и то, как он облизывает губы, перед тем, как что-то произнести, и практически любуюсь этими привычными деталями, которые почему-то не замечались раньше. Но в моём любовании нет той страсти или припадочного восхищения, с которым я всегда таращусь на кукольную красоту Финна, скорее тут немного грусти о том, что наши пути с Джеком всё-таки разошлись, но грусть эта светлая, не оставляющая отметин и ран на сердце. Он выглядит довольным, взбудораженным, лишь на мгновение, когда по телевизору, негромко включённому у барной стойки, говорят что-то про американскую музыкальную группу, лицо Грейзера приобретает отрешённое выражение, и взгляд устремляется в пустоту, а пальцы начинают бессознательно рвать тёмно-зелёную бумажную салфетку с логотипом кофейни. — Джек? — Я легко прикасаюсь к его напряжённой руке, — ты чего? — А? — Он вскинул на меня погрустневшие глаза, словно очнулся. — Я? Да нет, всё в порядке. Да. То есть. То есть, нет, Энни, ничего не в порядке. Ничего, твою мать, не в порядке! Последнее он произносит так громко, что на нас оглядываются люди за соседними столиками, и Джек наклоняется ко мне, говоря почти шёпотом: — Сказать правду? Я не хотел, но я не могу так больше, мне нужно это рассказать, а тебе я доверяю. — Да, только подожди, — я поднимаюсь со своего места и сажусь на диванчик к Джеку, теперь наши лица совсем близко, и никто не сможет помешать его откровению. — Я ведь... - начинает Грейзер, всё-так же мучая салфетку, от которой скоро останется одна труха, — я ведь обманул тебя, Энни. Прости. — Что? — Я вспоминаю, на каком моменте Джек мог это сделать, но ничего не приходит в голову. — Ты только не думай, что это из-за тебя, пожалуйста. Помнишь, мы ходили в кино? С Финном втроём, помнишь? — Да, — коротко киваю я, хотя внутри жалобно скребётся тут же проснувшаяся тоска по тем временам. — Ну и я... — Джек перестаёт рвать несчастную салфетку и поднимает на меня глаза, словно сам боится того, что сейчас произнесут его губы, — я ведь тогда влюбился в Финна, Энни. Он так безнадёжно и устало опускает голову вниз, упираясь взглядом в свои руки, что я не выдерживаю и порывисто прижимаю его к себе, жестом, в котором нет ничего двусмысленного. Это всего лишь тёплые дружеские объятия для того, кому они сейчас нужны даже больше, чем мне. Мы некоторое время молчим, каждый думая о чём-то своём, но я уверена, что и у него, так же как у меня, лейтмотивом через все мысли проходит одно имя, заставляющее вспомнить о нервных пальцах и гречишных кудрях, падающих на бледную фарфоровую кожу. Наконец, я слегка отодвигаюсь от Джека, не убирая рук от него, просто хочу посмотреть ему в глаза, чтобы сказать: — В этом нет ничего страшного, это вовсе не обман, правда. Но Грейзер лишь тихо качает головой из стороны в сторону. — Это ещё не всё, Энни. Не знаю, как ты к этому отнесёшься, но я должен сказать, потому что это мучает меня. В общем. Мы однажды поцеловались… С Финном. На репетиции. Все ушли, а мы решили сочинить новую песню, сидели рядом, у него не строила гитара, я стал помогать, и... это само произошло. Но это было только один раз! — Торопливо добавляет Джек, и я вижу его виноватый взгляд. — Господи! — Я опять притягиваю его к себе, слушая прерывистое дыхание, словно вот-вот заплачет. — Так он что — гей? Спрашиваю небрежно, но голос выдаёт моё волнение. — Нет, в том-то и дело, что он не гей, Энни. Он сказал, что ему просто было интересно, хотелось попробовать. Ну, вот он и попробовал. Финн попробовал, понял, что это не его и легко пошёл дальше, строить отношения со смешливыми девочками и срывать с их губ карамельные поцелуи со вкусом малиновой жвачки, а бедный Джек остался один с разбитым сердцем, и никто-никто не сможет снова склеить его осколки воедино, потому что главная деталь осталась в кармане серой растянутой толстовки с логотипом одной из старых рок-групп, которые так любит беспечный Вулфард. Так же, как целовать случайных, влюблённых в него людей, не обращая внимание на то, какого они пола. — А как же твой Уильям? — спрашиваю осторожно, боясь задеть, но мне хочется убедиться, что в жизни моего бывшего парня всё-таки есть какие-то приятные моменты и люди, способные тёплым ладонями стереть с его лица внезапные слёзы. — Уильям хороший, мне спокойно с ним... но, — тут Джек снова внимательно смотрит, будто проверяя, доходит ли до меня смысл его слов, — я не гей, Энни, я не знаю… мне всё так же нравятся девушки, и я не хочу целоваться с Уильямом, придумываю разные поводы, чтобы это не делать, он уже начинает подозревать что-то. Я не знаю, почему именно Финн, почему только к нему такое чувство, такое... «Такое дурманящее, жаркое, плавящее мысли, заставляющее не спать до пяти утра и пытаться рисовать точёный профиль пальцами на запотевшем стекле, за которым раскинулся осенний Ванкувер, опустевший без кудрявого солнечного парня, весело меряющего улицы длинными ногами в потёртых джинсах и расцветающего улыбкой, от которой даже в самые мрачные моменты становится легко и светло на сердце» — это я мысленно договариваю за Джеком, потому что в данный момент понимаю его, как никто другой. Вот так вот, сам того не подозревая, Финн Вулфард умудрился разбить сразу два сердца некогда довольно близких ему людей и, как ни в чём не бывало, отправиться в свою счастливую жизнь, бездумно ступая подошвами кед по рубиновым осколкам. Впрочем, я не могла его обвинять. Никто не виноват, что не может ответить взаимностью на чьи-то чувства — я всегда буду это повторять. — Он ведь тебе тоже нравится, да? — Внезапно говорит Джек, заставляя меня выпрямиться и покраснеть, вцепившись пальцами в край стола, — больше чем нравится, возможно? Мне хочется сказать, что нет, не нравится мне никакой Вулфард, и шёл бы он нафиг, и я была бы безумно счастлива никогда не знать о нём и не видеть, и что за бред, и как такое могло прийти в голову разумному Грейзеру. Но я нахожусь всё ещё во власти влияния его откровенности, поэтому просто говорю: — Да, — видя на лице бывшего парня грустную улыбку. Так улыбаются человеку в холле онкологического госпиталя, когда он сообщает, что у него точно такой же смертельный диагноз, как у тебя. В этой улыбке нет боли или раздражения, нет ревности, нет сожаления о потерянных моментах, есть только незримая поддержка, что-то вроде «я очень тебя понимаю, и я рад, что ты меня тоже». В этот вечер я почувствовала, что мы с Джеком стали намного более близкими, чем за все те месяцы, когда официально считались парой. Медленно бредя домой по уже сумеречным улицам, я вспомнила, что мой анонимный друг за весь день так ни разу и не написал, и даже проверила телефон, убедившись в верности своих мыслей. Ни одного сообщения от Джона Джонса. Если я верна вчерашнему обещанию данному самой себе, мне стоит ему позвонить. Не оставляя себе времени для раздумий, я слёту тыкаю на кнопку вызова, но ничего кроме протяжных гудков не доносится из трубки, поэтому приходится нажать на отбой. В любом случае, теперь он увидит мой пропущенный звонок и поймёт, что я беспокоюсь, что мне не всё равно, пусть мы даже и не знакомы в реальной жизни. Но прошёл час, я уже дошла до дома, а от мифического Джона так и не было никаких ответов. Я невольно начала прокручивать в голове наши последние переписки, силясь понять, не случалось ли в них какого-то момента, способного сподвигнуть моего виртуально друга к тому, чтобы прекратить наше длительное общение. Но ничего криминального на ум не приходило. Почему же он так резко пропал, даже не предупредив, неужели не догадывается, что я привязалась к нему, даже не видя его лица, не слыша его голоса — как мало оказывается нужно человеку, чтобы почувствовать нужду в ком-то другом, кто последние месяцы ежедневно принимал участие в твоей жизни. Это моя беда. Помните, как герой Джима Керри в самом культовом фильме о непростой любви* говорил «Почему я влюбляюсь в каждую девушку, которая проявляет ко мне интерес?». Конечно, я не влюбляюсь, но привязываюсь сильно и потом долго не могу отпустить, ведь, если быть честным, в наши дни такая редкость встретить кого-то, кому ты будешь интересен без масок, не играя, не притворяясь, и ещё большая редкость, если этот интерес окажется взаимным. Так и не дождавшись вестей от моего, внезапно пропавшего, абонента, я легла в постель, привычно обнявшись с ежевечерней тоской по тому, кто улетел за тысячи километров, и сегодня некому было помочь мне с ней справиться. А ещё я думала про Джека, мне почему-то приятно было знать, что я не одна такая, что кто-то ещё в этом огромном городе так же печалится по покинувшему нас Финну, храня незабвенный поцелуй на обветрившихся губах. *** Проснувшись от привычной мелодии будильника, я увидела на экране долгожданный зелёный значок, но не спешила открыть послание, какое-то время просто прикрыв глаза и притворившись, что я его не вижу. Мне нужно было мысленно подготовиться к любому возможному сообщению от Джона Джонса. Перебрав уйму возможных вариантов и не остановившись ни на каком конкретном, я всё-таки вновь вернулась к телефону, чтобы прочитать следующий текст Джон Джонс: доброе утро, девочка Энни. сегодня отличная погода, правда? в два часа дня у памятника Ангелу Победы, ты ведь будешь не против? 08:35