Чонгук прикрывает глаза и лбом упирается в остроту колена. Кожа от прикосновения горит, а вид мужчины у себя в ногах, такого странного и переломленного, вызывает ощутимые волны до самого затылка. Юа непонимающе смотрит, из-под рёбер шипы достает, то обратно впихивает — поглубже, чтобы сильнее прочувствовать. Пальцы приходиться крепко в кулаки сжимать, ведь они сами, отдельно — желают в спутанные локоны погрузиться, эту густую смолу кожей почувствовать. Ямазаки запрещает, —
вспоминает, — убивает в себе абсолютно все желания, ведь прекрасно знает к чему они приводят.
— Ничего не говори. — дыхание от кожи отталкивается, непринятое, но фантомно горечью на языке отпечатывается. — Я не готов ничего обсуждать.
Только потом, в ненарушенной тишине поднимается и двигается дальше по коридору. Его контур обводит только второстепенное освещение, тёплыми бликами и неяркими пятнами. Юа рада, что не зажигается основной, ведь и так чувствует себя ослепшей.
Короткий коридор оборачивается в шикарный пентхаус, очень тёмный в свете нескольких ламп и не совсем обжитый. Холодный. Чон на ходу стаскивает с себя часы и порванную рубашку, кидая всё на диван за длинной барной стойкой из чёрного камня. Юа не прослеживает его путь к одной из дверей, но замечает рядом винтовую лестницу и открытую изгородь второго этажа. Дорого, со вкусом — что и следовало ожидать от преступного авторитета. Однако, весь мрачный интерьер с вкраплениями натурального дерева и минимума декора, кроме как выставленных на встроенной полке над кухонным гарнитуром бокалов — смазывается, оттеняется, разбрызгивается отдельными ничего незначащими фрагментами. Потому что у Юа в груди апокалипсис нового характера, астения высшего порядка, а руки, уже давно отделившиеся от сознания, ладонями в столешницу, ощущениями совсем не отрезвляющего холода.
И вот, Юа увидела
его, слышит напор воды из ванной, чувствует запах интерьерного парфюма — ореховых и ветивера нот, но становится только тяжелее. А хмурая ухмылка падает с лица и разбивается о реальность, ведь Ким Сокджин оказался совсем не глуп. Слова о том, что не стоит приближаться к Чёрному змею и пытаться вникнуть в
его суть — имели под собой почву. Ямазаки практически уговорила себя подняться с колен, стряхнуть глупый гипноз, василиском награждённый. Заставил сердце шептать глухие алгоритмы, решать формулы, к которым девушка не была готова.
Теперь поясница горит от прикосновений, а колени всё ещё ощущают тяжёлое дыхание человека, который
показывал больше, чем хотел бы
сказать.
Чёрный змей —
умеет быть человеком. Но не хочет этого.
Или это — ещё один фарс. Теперь совершенно бессмысленно, ведь Юа себя намеренно со значимых мест спустила. Всё как просили.
Так почему же?
Эти ответы есть только у одного человека.
Бесполезный поток мыслей прерывает звук уведомления. Вместе с рубашкой Чонгук сбросил на диван телефон. Юа не стесняясь подходит.
«Всё зачищено. Я в порядке, но вот Юнги ранен. Этот сучонок очень недоволен и просит вернуть его тачку завтра к обеду» Хосок
— Ничему тебя жизнь не учит, — голос грубым хватом за горло.
Она не услышала, когда прекратила течь вода, а Чонгук оказался совсем рядом, пробегаясь горячим дыханием по оголённым плечам.
Чон перехватывает телефон, задевает тонкое предплечье своим. Юа каждую его взбитую вену чувствует, пышущий от чужой оголённой груди жар. Проехавшиеся по всем фалангам пальцы — сухие и мстительные, доставляют смятение. Юа не волнуется за своё поведение и реакции тела, но как можно скорее отодвигается и отходит обратно к каменной стойке.
Больше нечего скрывать. Сломлена собственными чувствами, вспорота грудь с вытекающей жидкостью страха и желания что-либо изменить. Отрицание переросло в принятие, но что теперь сделаешь?
Самое тяжёлое: тот первобытный страх, что даёт толчок самосохранению, тоже давно истоптан пятнами на земле. Больше нет ощущения опасности; постоянный спутник, когда Ямазаки находилась от Чона даже на расстоянии. Эти ощущения приходится глубоко из себя выуживать, в воспоминаниях искать, удивляясь, когда борьба за собственную жизнь превратилась в борьбу за собственную душу.
Чонгук её отнял. Но почему-то никак не добьет.
Он опускает внимание на телефон. На сообщение не отвечает. Волосы влажные, чёрными спиралями обрамляют уставшее лицо и никак не покидающую хмурость бровей. Сейчас больше напоминает того, кто был на грани жизни и смерти, в больничной робе, с истерзанными внутренностями, а не того, кто, не оглядываясь, чужие жизни отбирал. Успел самостоятельно перетянуть себя бинтами, перешить длинными пластырями, переодеться в хлопковые домашние брюки с опоясывающими широкими резинками на бёдрах и щиколотках.
Его молчание немного волнительно и досадно. Но еще больше по нервам проходится то, что Чонгук зрительного контакта избегает, оставаясь слишком отрешенным.
Слишком
другой.
Юа его не знает. Абсолютный незнакомец. Не знает настоящего характера, ни прошлого. Каков был путь длиною в жизнь. Теперь умеет только чувствовать и доверяться, ведь иного не предоставили.
Собственное сердце подвело.
Нужно ли бежать, когда не хочется? Нужно ли отрекаться от собственных ошибок и грехов, когда не чувствуешь за собой вины?
Истинная причина того, почему хотела снова увидеть чужие бездонные глаза — найти ответ.
Чонгук медленно опускает телефон обратно на диван. Прежде чем подойти ближе. Сплюснуть пространство, вытиснуть ощущение холода. В его пальцах ещё один эластичный бинт, а у Юа полно недоумения в глазах, когда Чёрный змей предельно мягко обхватывает её подрагивающую кисть и умело перевязывает. Плотная ткань приятно обтягивает кожу и не даёт выбитым костям пульсирующую боль по всему предплечью распространять.
Слишком близкая заботливость. Мягкость касаний.
Межрёберная невралгия.
— Почему ты от меня не избавился?
Заправляет конец бинта под образовавшийся рукав. И замирает. Не отнимает горячих пальцев; свои в чужой руке кажутся слишком тонкими и хрупкими, но она ими сегодня спасла жизнь. Проклятую и совсем-совсем жалкую. В той нет света, значит — и смысла.
— Я хоть раз, — ресницами-шпагами, чёрный взгляд из-под тени. Юа гулко глотает разряженный воздух, потому что эту глубину вынести сложно. — Хоть раз поднимал на тебя оружие? Хоть раз угрожал твоей жизни?
— Вообще-то… — Ямазаки хочет возразить, напомнить о моменте в баре, когда чувствовала у виска металл.
Но больше чувствовала горячие губы на своих. Никогда об этом не вспоминала (какая грубая ложь), не давала воспоминанию просочиться глубже, ведь всё это казалось неправильным и непозволительным.
Так оно и было.
Поэтому давится об напор.
Чонгук вдавливает, съезжая пальцами о поверхность стола позади. Словно не находится полуобнажённым и не смущает горячностью. Словно не чувствует, как у девушки сжимаются лёгкие, тяжёлым запахом мужского геля для душа поражённые. Что-то на лесном звучании.
Не видит, как от оглушения расширяются зрачки.
— Нет, дорогая, — голос уже не уставший, и мягкости в нём не сыщешь. Пытаться сосредоточиться на серьёзном разговоре становится всё сложнее, ведь все пути вниз по подбородку, через дыхательные пути, тугими мышцами прикрытые; по косым напряжённым, свои линии и часть красного, но уже полностью зажитого шрама, в мягкой ткани брюк прячущие.
Ты гляди, рассматривай, не прячься. И помни:
кто перед тобой. Обещающий доверия, но искажающий всё только под свою мораль.
Юа чувствует себя отвратительно грязной. Обманутой.
Но нуждающейся тонуть.
— Сколько бы ты себя не убеждала, не придумывала мне образов — ты никогда! Слышишь? Никогда не была по-настоящему в опасности, — у Чонгука сбивается дыхание, смотрит только прямо, не пряча глаз. Не пряча то, что за душой. У Юа сжимается сердце, бьётся в недоверии. — Ты, черт побери, ведомая, насколько бы твой характер не говорил об обратном. Но так нихрена и не поняла! Думаешь я бы позволил причинить тебе боль, если сам просил быть на моей стороне? Что, по-твоему, значит: «я хочу тебе довериться»? Ты вообще думала зачем я это произносил?
Всё внутри щемит, свистит и обрывается. В его зрачках опасно, сквозит агрессией. Чонгук пытался держать себя в руках, не раскачиваться, одноразово застыть и перестать чувствовать невыносимое горение в груди. Пытался предусмотреть, просчитать ошибки, но не поймёт какого сорта эти оленьи глаза, которые сейчас только пугливо озираются, в неверии проникают внутрь, всё приводят в сущий беспорядок. Где там пробоины видят?
Он злится настолько сильно, что суставы дрожат, а унять бурю могут только руки, которые сжимают тонкий женский подбородок и вверх тянут. Схватившись за узкую талию, на столешницу поднимают; резко, с выдохом. Юа не боится быть поверженной, не боится физических увечий или мучительных эмоциональных скачков. Она боится того, чем чёрный оникс блестит, как чего-то от неё желают, ведь всё что она может — это разбиваться о чужую жестокость.
Юа инстинктивно сводит колени, но получается сжать только мужские крепкие бёдра. Слишком юрко вмещается. Единственным качающимся движением. Слишком интимно для покалеченных душ. И никого из них это не волнует, потому что сейчас важны только слова и то, что они значат. То, что за этим последует.
Нет никакой перемены. Есть только открытость, ведь Чёрный змей никогда себе не изменял, и видя внутреннюю борьбу девушки — направлял её по тому пути, которое считалось желаемым.
— Что ты забыла сегодня в Лютеции, Юа?
— Я… — Ямазаки хмурится, вид защищающийся. Взгляд заостряется. Чонгук не отпускает. — Я думала это ты. Только тебе могло прийти в голову отправить мне пакет с подобной запиской.
Юа понимает насколько ошибалась только по одному выражению, только по одному маленькому движению.
Чон не знает не о каком послании. Сильнее сжимает подбородок, давит тёмной аурой — такого Чонгука Юа
узнаёт.
— Действительно. — И горько усмехается, чувствуя, как натягивается кожа под чужими жесткими подушечками. — Это ведь я за тобой по пятам. Тебе незачем меня искать.
— А я тебе скажу почему, — контролировать эмоции становится намного сложнее. На спине платье натягивается из-за того, что мужчина чрезмерно сжимает ткань, стараясь не причинять боль. Вероятно, слишком сдерживаясь. — Ты бы не шла за мной, если сама не хотела. Это так не работает, малыш. Ты сама хотела, чтобы я был сильнее. Что-то было в твоём взгляде, как ты посмотрела на меня, помнишь? В ту ночь на гонках. Оставалось лишь поддевать крючки — моя маленькая прихоть. Ради удовольствия. То, что ты не сбежала или не поменяла стратегию — только твои решения. Я уже говорил о тяжести ответственности.
«С трудом приподнимается на локтях, не сжираемая совестью опереться на чужую плоть и причинить дискомфорт, отрывает лоб от скользкой материи и, разлепляя взмокшие ресницы, смотрит — смотрит — смотрит. Её остекленевший взгляд падает на самую глубину, с разбега ныряет в самую тьму, сбивая с толку неожиданностью. Чон проклянёт себя за то, что теряется, но сейчас на лице проскальзывает неуверенность, пропитанная тонной сомнений: в глазах девушки больше нет страха — нет того, что добивался Чёрный змей, напрямую своими действиями кидая угрозы. В глазах цвета кедра только омытая слезами злоба, приправленная ненавистью и, может, разочарованием?»
Именно это подстегнуло Чонгука начать действовать иначе. Изменило решение «припугнуть девчонку, сующую нос в чужие дела» на «заинтересовать». Придержать у себя. Ломать и выкидывать — не интересно. Это не в стиле Чёрного змея. Слишком просто. Ищущий огонь, страсть, пронизывающую организм удовольствие: Чонгук наслаждался каждой минутой этой игры в догонялки и переглядки. Ничего любопытней ему ещё не встречалось. Даже его прямые враги не были настолько строптивы.
— Иногда не нужно бороться с опасностью, достаточно держать её под контролем.
Мужчина расплывается в странной косой улыбке, когда видит, что милое личико напротив искажается: уходит растерянность, перемешанная с глубоким огорчением. Медленно, но верно доходит смысл. Под ладонью напрягаются скулы, а зрачки наполняются тьмой, поражённые горячими всполохами гнева.
Вот так просто признался в том, что лгал и манипулировал. А признание — значит проиграть. Сдаться. Поэтому Чон не хотел подымать эту тему, просил молчать, не разжигать то, что и так кипятилось под рёбрами. Теперь его взгляд наполнен садизмом и горечью, он ею плюётся, засовывает в глотку и заставляет жевать. И злился больше всего не потому, что всё вышло, как вышло, а потому, что пришлось отступать от чётко поставленного плана, отказываться от важных шахматных партий, обменивая их на жизнь хрупкого оленёнка.
Кто-то просчитал наперёд и переиграл самого Чёрного змея. Девушка снова оказалась пешкой в чьих-то руках.
Но уже в совершенно
чужих, лица которого Чонгук так и не сумел выяснить.
Юа озлобленно шипит и отдирает от себя чужие пальцы, намеренно перекручивая кожу на крепком запястье. Хотелось сделать больно, но делает это только потому что позволяют.
— Хочешь сказать, что ты делал и говорил всё это только потому, что
просто захотел?
*flashback*
Дело не в отсутствии храбрости, желании видеть того, кто причинил столько боли. Неприятные ощущения расползались по груди, зарываясь куда-то под атомы, а желание сорвать с себя дорогую ткань и пройтись по ней остриём ножниц становились сильнее. Юа хмуро оглядывает себя в зеркало и поправляет стягивающие плотные лямки на плечах. Чёрный шёлк сел идеально впору, но не мог исправить бледность уставшего лица. Карий взгляд ловит сквозь отражение силуэт подруги, удобно устроившуюся на подлокотнике кресла и сложившую руки на острых коленях.
Мира споткнулась о все слова, которыми не могла уговорить передумать. Но это первый раз за целый месяц, когда Ямазаки делает хоть что-то, кроме сжигания себя заживо.
— Ты не должна так легко идти на уловки этой мрази, — не оставляет попыток.
Юа на секунду прикрывает веки, испытывая где-то глубоко что-то помимо ненависти к себе. Слегка оттягивает короткий подол юбки и крепит к ткани миниатюрный маячок (на случай непредвиденных ситуаций), иначе следователь обещалась сжечь приглашение и уничтожить возможность попасть в неприятности.
— Юа, я общалась с его братом, часто имела дело и с самим Чонгуком. Он намного сложнее, чем раскрывается. Намного страшнее, чем просто убийца. — Можно подумать — куда хуже. Мира поднимается с места и подходит ближе. Их взгляды пересекаются в зеркале, но между словно стена выросла. Юа сама знает о сущности этих людей. На собственной шкуре ощутила. Не обязательно напоминать. — Чон Чонгук гений стратегии, и это не я надумала. Хосок предупреждал меня кое о чем, когда узнал, что Чонгук увёз тебя в неизвестном направлении после провалившегося задания с отвлечением. Я не хотела тебе ничего говорить, ведь это могло помешать действовать решительно, а ты и так отличалась горячностью. Может и сейчас не стоит.
В Юа резко вспыхивает интерес: резко оборачивается, чем очень удивляет. В последнее время все реакции девушки были замедлены.
— Что он говорил?
Мира тяжело вздыхает, перекидывая уложенную прядь через утончённое плечо подруги.
Не понимая, как могло зайти всё так далеко.
— Обычно подобное не должно произносится со вторых уст, но ты попала в круг интересов Чёрного змея. Затем Хосок и поделился личным. Пойми меня правильно, я очень хочу, чтобы ты прислушалась и проанализировала все свои следующие действия. Ты хотела знать врага в лицо.
У Чонгука с детства прослеживались странные замашки, отличался отсутствием морали, но в то же время был слишком умён; на профессиональном уровне владел очень многими тактическими играми. Хотя в то время они были ещё детскими, но как оказалось, не безобидными. Мог непринуждённо обойти любого, подминая под себя его волю. Азартен до такой степени, что страдали многие люди. Только не в этом корень бед. Их родители естественно беспокоились, но врачи не нашли какой-то ментальной деформации, только то, что мальчишка не по годам развит. Ему же со временем становилось хуже: Чон стал зависим от своих эмоциональных ощущений. Это не проявлялось очень явно и резко, поэтому Хосок понял только тогда, когда у Чонгука конкретно снесло крышу в первый раз.
Стоит сказать, что большую часть времени этот змеёныш остаётся пассивным, с ледяной головой на плечах, но если находится что-то, что задевает его лично, какая-то эмоциональная привязка, то на игровое поле выходит настоящая мания. Именно это произошло, когда семью бросила их мать, а Чон старший скончался от алкоголизма, сумев изрядно потрепать нервы и оставить кучу долгов. Едва совершеннолетние мальчишки остались совершенно одни. Чонгук выстроил свою месть так: довёл до настоящего абсурда и ужаса, безжалостно потоптался по всем чувствам, что счастливая в новом браке женщина покончила с собой. Чонгук оправдывал это тем, что не прикладывал рук, не держал оружия — она всё сделала сама. И так во многом.
«Думаешь, я на невинных ангелов оружие выставляю? — голос Чона так тих, что девушка едва может его расслышать сквозь разразившийся гром под бесконечным небом. — Думаешь, те кто встал против меня на кровь поскупятся? Спроси того, кто неустанно пишет на твой номер, и я покажусь тебе святым»
— Всё начинается с его любопытства. С Чонгуком нельзя играть и вызывать интерес. Он никогда не проигрывает, ведь на кон ставит свой рассудок.
* end of flashback *
Все эти странные слова. Загадочное поведение. Всё было продумано изначально, и Чёрный змей знал
зачем и
как.
Просто поймай меня.
Возьми меня за руку, и я проведу тебя через ад.
Не бросай мне вызов.
Нет. Нельзя сначала со мной играться, встречи искать, а потом просто уйти. Ты никогда меня не забудешь, тёмными ночами сниться буду. Я изнутри тебя сожгу.
Смотри, что твои действия делают со мной.
Какая грубая Бэмби. Но если хочешь от меня избавиться, тебе придётся загнать меня в могилу.
Показать настоящую слабость?
Давай! Может тогда выберешь мне казнь скорее! Будь креативней, старайся!
Не говори мне, что не чувствуешь это.
А теперь послушай меня и обдумай свои вопросы — ещё раз. Потому что я никогда не играю. Не ради удовольствия. Ты права, если думаешь, что моя душа выгнила, а поступки даже для дьявола слишком. Но и не ищи в моей личности белые пятна.
Без притворств… Настоящего прими.
И что ты будешь делать, получив моё доверие? Если бы я этого действительно желал, всё было бы по-другому. Только ты не выдержишь.
Было хоть что-то из его слов правдой.
