Магистр страстей

Манипулятор, имеющий психопатические черты, всегда действует по нескольким отточенным алгоритмам. Сначала он может производить впечатление отзывчивого, широко мыслящего, безмерно заинтересовывающего. Поистине обаятельного. Он пытается привлечь внимание и даёт жертве ощущение контроля над ситуацией. Жертва никогда не понимает, что с ней делают, пока не приходят резкие периоды агрессии и обвинения. Но жертва уже привязана. Зависима. Тогда можно лепить. Терзать. Наслаждаться. Общение с такими людьми подрывает здоровье. Их способность к переживанию не развита, им чужды угрызения совести и, в отличии от других людей, они никогда не сомневаются в своей правоте. Или же жертва вычислит токсичное, уничтожающее его поведение, и не остановит зеркальным поведением, но не в коем случае не агрессивным. Будет отвечать коротко. Не поддаваться издёвкам, не страшась задавать правильные вопросы. Она должна загнать психопатического человека в тупик и перестать удовлетворять его потребности. Это невозможно, если ты лишился всего, отказался от близких, потерял веру в себя, потерял огонь в глазах и оказался на самом дне эмоциональных качелей. Нет никаких гарантий выбраться из липких сетей манипулятора без помощи со стороны, с уничтоженной психикой. Но и перетягивание каната, душевная война — не принесёт ничего хорошего. В такой игре нет победителя. Нет моральных устоев. Нет ничего, кроме желания сломать и задушить. Бросить в чрево ада. Манипулятор не остановится до того момента, пока не оставит от человека выжженную пустошь без воли к жизни. Чонгук стоит достаточно близко, чтобы испытать пожирающий жар. Смотрит, ничего не скрывая в своих тёмных глазах. Не чувствует вины. — Какая догадливая. Какой великолепный лжец. Свободная мужская рука скользит по коже предплечья, оглаживает кость ключицы и останавливается слабым хватом на тонкой шее. Возможности дышать нет и не будет, но девушка смотрит слишком досадливо и разочарованно, чтобы Чонгук не понял её намерения. Ведь она заранее поняла, что он не тот, кем кажется. Слова Чёрного змея не стали открытием. Только на правду вышел слишком легко и откровенно, совсем не так, как поступают манипуляторы. У Чонгука в руках карты, а карманы полны козырей. Он был зависим от этого эмоционального подъёма с игрой на выживание, мотивации которой Юа не прослеживает. И чем же её кандидатура смогла зацепить подобного человека. — Думала, всё происходило само собой, воля случая? Судьбы? Её не существует, — указательный палец легко гладит по нежной коже за ухом, посылает горстку колющих мурашек. Юа хмурится, стараясь сосредоточиться на словах, но сидит, будто лицом к открытому огню: плавясь и раскаляясь. Словно не скользит по нему плавным блестящим взглядом, выбрасывая из себя враждебность. Не рассматривает, словно впервые. Иначе касания не казались бы такими заботливыми, не искажались вразрез действиям, ведь это его рука на её шее. Это его слова, нахальными лезвиями прямо в грудь: — Честно, я не рассчитывал, что ты продержишься так долго; думал, сбежишь в свою Японию ещё до того, как начнётся настоящее веселье. Ты была так настойчива. Сверкающие глаза — это единственное, что удалось в тебе потушить. Мне не нужно было тебя искать, ведь там, в Запретном городе — ты сломалась. Держал тебя дальше от опасности. Не договаривает. После себя истлевший хладный пепел оставил, лишил эмоций и любых желаний, кроме как сделать спасительный вдох. В тот момент — Юа закончилась. Но своими словами снова под закоченевшими рёбрами что-то поджигает; без топлива и спичек. Без какого-либо хвороста на дне лёгких. Чужое дыхание проезжается по линии челюсти, а Юа чувствует только резкую лавину чего-то ядовитого от глотки прямо на дно желудка. Резким давлением сердца вверх-вниз. Ладонь горит молниеносно, жжёт той самой вспышкой искусственного дыхания. Не ожидавший пощёчины Чонгук уводит подбородок в сторону и отшатывается лишь по инерции. Она бы ударила сильнее, проехалась бы костяшками вывихнутой руки, желая почувствовать острую отрезвляющую боль, но когда пытается просто избежать, уйти к чертям подальше, то Чонгук резко перекрывает путь и хватается за предплечье. Она не зря обучалась самообороне. Пусть и не хотела поддаваться этой эмоциональной встряске, которой Чёрный змей только и ждал, словно вампир, насыщаясь провокацией. На неё невозможно не отреагировать. Чонгук перехватывает нападение и одним точным движением вжимает слабое тело в островок, оказываясь позади и обездвиживая руки на столешнице. — Подерёмся? — с издёвкой спрашивает. Его тазовые кости слишком отчётливо врезаются в ягодицы, а возмущение взрывается неистовой регрессией. Грань истерии. Из апатии в жжёный эмоциональный фон — с разбега. — Я из-за тебя человека убила! — Если тебя мучает совесть, то не стоит, — проезжается по запястьям до пальцев, дыханием по ушной раковине. Юа от досады дёргается, не веря, что разговор в такие дебри зашел, открывая зачерствевшие раны и выпуская все спрятанные до этого эмоции. Только Чёрный змей умеет с таким надрывом отрывать от тебя куски. Вместе с мясом. Открывать все защитные механизмы разом. — От этой сучки я и так бы избавился. Считаешь, очередное убийство для меня проблема? Сам момент был только между мной и тобой. Так выглядит моё к тебе доверие. Я предупреждал, что его сложно выдержать. — Ты сумасшедший! — Знал бы, насколько нутро стонет. Как хочется разодрать и вынуть из груди все рёбра, потому что внутри нечто инородное ощущается. Юа не настолько глупая, чтобы быть ко всему слепой, не видеть, что Чон ведет нечестный бой. Но и осознавать свои ложные ходы слишком тяжело. Ставка на внутреннюю силу — оказалась слишком шаткой. — Что, если бы я осталась в комнате и не пришла? Или сбежала, как ты и рассчитывал? — Но ты пришла. — Откуда узнал, что я выстрелю? — Я не знал. — Отвечает быстро, не даёт право усомниться. — В этом и кроется удовольствие: ты каждый раз удивляешь всё больше. Партия с оппонентом не на удачу, но с опьяняющим азартом. У Юа не осталось ни путей, ни моральных сил, ни желания бороться одной единственной пешкой, оставшейся на поле. Дёргается, выныривает и, обхватывая, выворачивает руку — не для собственной защиты или борьбы. Не для того, чтобы увидеть в чужих усмехающихся глазах удивление. Давит одной рукой на поддавшегося между лопатками, — но никакой ненависти не просыпается. Горечь прожигает черепную коробку, расползается по сосудам, смешивается с пылающей кровью. Столько раз предупреждали, что нельзя связываться со змеями. Очаровательность самого чёрного, с пролитой ночью в глазах и царапающими звёздами в клыках, почти превратили её в камень. Но Чонгук хочет её к себе не наручниками — он хочет её к себе красными нитями. Зачем топтать, когда можно взрастить по-настоящему опасный цветок. Цветам не обязательно быть сильными, чтобы кружить голову; чтобы быть коварными в своей хрупкости. Никто не знал, чем могли обернуться ядовитые шипы для самого Василиска. Впились в горло, оцарапали кожу, принесли наркотическое упоение. Чонгук не смог так просто избавиться от этой зависимости. Он позволяет девушке пальцами в собственное плечо впиться, вместо дискомфорта разливающиеся горячие потоки ощущая; те опаляют полосами, спускаются ниже по оголённому позвоночнику и ныряют за кромку спортивных брюк. Кожа пульсирует, электризуется. Отвечает. Чонгук поворачивает голову и даёт возможность увидеть свою покосившуюся улыбку — охмелевшую, предельно довольную. Ещё секунда форы для Ямазаки. Обманный манёвр, ведь Юа вцепляется в искажённую усмешку совершенно тревожно. Следующая, чтобы юрко вывернуться из захвата: настолько ловко, настолько профессионально, что никакая бойкая реакция не может сравниться с той мягкостью и быстротой, с которой Чонгук подхватывает её рукой под спину и роняет на шоколад ковра. Садится чуть выше острых поцарапанных колен, прижимаясь бёдрами и сцепляясь пальцами. Выбивает дух. Юа изумлённо глаза распахивает, впечатываясь расширенными зрачками в тяжело вздымающуюся грудь. Единожды дёргает руками, чтобы замереть и больше не дышать. Кровь в ушах такая шумная, затапливающая. Воздух вымещает еловая смола, она едкая и травящая — запах его кожи и влажных волос, стекающих чёрными нефтяными потоками к подбородку. Если схлынет вниз, то Юа пожаром вспыхнет. Ничего это бедствие не остановит. — Ты так и не ответила на вопрос, — отяжелевшее дыхание сбивает. — Почему мне пришлось всё бросать и мчаться в Лютецию, где и духа твоего не должно было быть? Пакет? Записка? Ямазаки не может поднять взгляд выше, ощутить зрительный контакт; только смазано по чёрно-алым пионам вести, обрамляющие мужскую талию, шипованными вьюнами заходящие за спину и тянущиеся к ногам. У пионов не бывает шипов, но почему же так мучительно смотреть? Не видно, но знает, что на спине кровавый дракон проткнут длинными иглами, что из пасти густые капли, а из тела чернильные цветы. Весь в напоминании того — как может быть больно. Раскрывает пасть оглушающим, но не слышимым воплем. Юа хмурится, когда слова теряются где-то на подходящих путях. Глухой выдох вязнет в плотном пространстве. Что тут говорить, всё и так на ладони: кому-то было выгодно её присутствие. Она собирает смелость на ресницах и поднимает взгляд. В грудь бьёт чем-то тяжёлым. — Лучше расскажи, когда ты мной разочаровался. И этот кто-то явно очень догадливый. Или находится ближе, чем можно предположить. Она взяла записку с собой; прижата хидлейсом под юбкой у основания ног. — В этой просьбе нет оснований, — снижает голос Чонгук. А глаза слишком особенные — созвездия выразительной ночи, следствие вобранных душ. — Ты снова меня не слушала. Я не искал тебя по другой причине, ведь разочароваться я мог только в себе, раз допустил в тебе такой громкий надлом. Но без риска с моей стороны, мы бы ничего не ощутили. Ты должна была понять, что если доверяешь моему голосу и взгляду, то будешь в безопасности. Если ты противишься самой себе, то я не могу контролировать исход этого риска. И почему-то сама рискуешь, доверяя каким-то неизвестным посланиям, наивно полагая, что я мог повести себя словно ребёнок из средней школы. Я всегда прихожу лично. Это не воздух — пар цианида шумным течением в лёгкие. Прошивает словами; каждая из букв — инородное тело в этой вселенной. Сворачиваются густым комком в солнечном сплетении, готовые взорваться сверхновой и разнести к чертям эту ошибочную систему. — Отпусти руки, — голос влажный, полон бурлящего кипятка. Снова отскакивает к чужому подбородку, чтобы не сносило открытым антрацитовым блеском. Чонгук смотрит так, что невозможно предавать его лжи. Невозможно причислять к обычным алгоритмам манипулятора и потребностью в доминации. Не те слова. Не те подавляющие вибрации. Он позволяет ей самой интерпретировать, переламывая свою откровенность на отдельные структуры. — Нет, они ранены. — Медленное качание головой. Несколько, сорвавшихся с тёмных прядей, капель обжигают ключицы. Чон ныряет за ними в изгибы, напряжённо скользит во все впадины. Напряжение чувствуется по его неосознанно сжавшимся бёдрам и вздрогнувшим пальцам, которые не хотели причинять дискомфорта, но держали крепко. — Ты сегодня достаточно из-за меня повредилась. — Я лишь хотела показать, — своего недоумения скрыть не может. Этот человек грозился её со свету сжить, в ад опустить. Угрожал семье, намекал, давил. На мгновение Ямазаки кажется, что она погибла при взрыве, попала в квантовый сбой, переместилась в иное пространство-время. Иначе не может объяснить упрямую заботу и исходящую от Чёрного змея ауру защиты, будто единственное его желание — окутать своим запахом, прикрыть спиной, выстроить вокруг их тел купол. Настойчивое ощущение на глубоком уровне. С растерянным сердцебиением, Юа взглядом выдаёт нахождение злосчастной бумажки, что легко сам Чонгук подмечает. Пружинисто приподнимается и легко женское бедро коленом поддевает; всё ещё не предоставив полной свободы, но ухудшая положение для прижатых к друг другу тел. Они ещё никогда не были настолько откровенно близко, когда все мышцы сжимаются, а сосуды давят от напора пульсирующей крови. Они сталкиваются взглядами, Чонгук предостерегающе щурится. Предупреждает, что не стоит дёргаться. И медленно отпускает одно запястье. Пальцы по коже медленны, касается ладонью, ведёт по оголённому бедру вниз. Тогда в ушах звон нарастает. Всё пылает, нагнетает, рвётся. Юа с шумом втягивает воздух, когда Чон проникает под эластичную кромку подвязки и наощупь соскальзывает к внутренней стороне, не на мгновение зрительный контакт не прерывая. Выдох. Отпускает вторую руку, перемещая внимание на крошечный листок. Юа приподнимается на локтях и ждёт, когда Чон прекратит свои пытки и отпустит. Тело ноет, желает ближе, — единственно держаться, чувствовать тепло. Чувствовать невозможное. Где-то на глубине организма завязываются узлы, проталкиваются по дыхательным путям, утяжеляют жизненные ручьи. И всё именно из-за него. Потому-что именно Чонгук сжимает, впивается, пробирается, пропитывает бумагу своей темнотой, но продолжает держать. Чёрного змея вообще сложно представить с кем-то в неоднозначности и в колко-интимном. Он сам по себе — самодостаточный. Отрешенный от всех. Возвышенный. Но это он — приблизился слишком близко, заставляет всё в организме сжаться. Заставляет желать довести это ощущение до абсурда. До дрожи. До сшибающего с ног адреналина. — Прекрати ёрзать, — тихо произносит, чувствуя, как девушка пытается мягко из-под него выскользнуть. На первый взгляд Чон кажется практически спокойным, с невозмутимым видом откладывает записку; о чём-то глубоко задумывается. Нужно присмотреться, чтобы увидеть: скулы, направленный на свои пальцы взгляд, затруднённое в периодах дыхание — всё до предела. Напряжение искрит в его бровях, волосах, спускающихся по венам разрядами. Юа не хочет усложнять ситуацию, поэтому не возмущается, хотя вполне хочется завопить — «отпусти, не трогай, перестань быть настолько магнитным». С особой ясностью понимает, что сейчас им лучше отойти друг от друга. Иначе этим сверкающим пламенем все кости воспламенятся. — Что ты делаешь? — сипит Юа, но говорит размеренно и с опаской. И совершенно болезненно вздрагивает, когда Чонгук переносит свободную руку на второе бедро и обе ведёт до тазобедренных косточек. С нажимом обхватывает. Нависает. Он будто на что-то решается. Что не в силах держать при себе. И больше невозможно держать лицо бесстрастным. Юа внутренне вспыхивает и, в итоге, испуганно дёргается. Ведь раньше никогда не была вот так под мужчиной, который бы смотрел настолько проникновенно, с жадностью. Даже прошлые поцелуи и касания были лишь расставленными капканами, а сейчас всё слишком открыто, с одноимённым желанием. Всё можно прочитать по чернеющей глубине, куда Ямазаки падает, стоит только поднять взгляд. С отчаянностью за чужие предплечья хватается, будто это может остановить. — Прекрати, не надо! — Что прекратить? — у Чонгука голос очень низкий, но чистый, льётся в уши, какой-то мощной субстанцией по всем венам. Юа чувствует себя огнедышащей, словно внутри ярко-красный дракон поселился. Еще один выдох. И этот дракон испепелит ей все внутренности. Чонгук клонит голову, чёрная волнистая вуаль спадает по бокам от лица, оттеняет будоражащие глаза. Он цепляет кончиком носа подбородок, следом же по нему мягкими губами проезжаясь. А потом подтягивается чуть выше и захватывает зубами. Тело мгновенно острое ощущение пронзает, до конвульсии нервных связок. Рухнувшим домино сдержанности. Челюсть смыкается очень нежно, но из-за неожиданности девушка вздрагивает и глотает задушенный скулёж. Теперь сердце стучит где-то в горле. Чонгук наверняка это чувствует, отчего стыд заливает скулы и неистово щиплет. — Тише, я ничего не сделаю, — шепчет, заклинает не бояться. Возвращая зрительный контакт, закидывает зажатую ногу себе на бедро, снова оказываясь в слишком близком расположении, когда Юа чисто на рефлексах коленями крепкие бока сжимает, не в силах вытиснуть того, кто запускает перемолотое сердце. Собственное тело стало мясорубкой. — Я лишь покажу. Он дублирует слова, а у Ямазаки полная неразбериха в голове, ведь только что они о серьезных вещах разговаривали, а теперь Чонгук смотрит с поволокой, цепляюще. С абсолютным безумством. Словно о чём-то вечность мечтал, а теперь не может остановиться. Будто еще секунда и взорвутся лёгкие: начинает дышать загнанно; проваливается куда-то под толстый лёд в океан. Юа бы достала, схватила за шиворот, с отчаянностью тряся и приводя в сознание, но чувствует, будто сама следом падает. Захлёбывается ледяной водой. Которая обжигает. У Чонгука подламываются руки, на которых держится, и одним огромным камнепадом обрушивается вниз. Где-то что-то разбивается. Лопается вакуум пространства. Надавливая твёрдостью на её тело, вжимается. Качающееся движение, и у Юа иглы в самое нутро вонзаются. Болезненное возбуждение сжимает живот — слепая страсть, не имеющая выхода. — То, что я делаю с тобой сейчас — ты делала со мной постоянно, — в голосе появляется хрипотца. Всё настолько обострено, что чувствуется каждая мелочь. Каждое прикосновение распарывает грудь от желания прижаться ближе, но разум заполняет необъяснимый страх и недоверие. Чонгук тяжело дышит в нежность щеки, когда девушка, зажмурившись, отводит голову вбок. Она не понимает слов. Всё теряется на уровне восприятия. Поэтому Чонгук не сдерживается и покачивается ещё раз. Сам бы зашипел, накрепко вцепившись пальцами в острый подбородок, чтобы желанно облизнуть алые губы, размашисто и чувственно, толкнуться языком в чужой рот. Но обещал ничего не делать. Девушка ещё борется. Внутренне не сдалась. Поэтому Чон не имеет права полностью отпустить себя. — Я могу заставить желать меня очень сильно, — но позволяет себе едва приоткрытыми устами скользить по горячей линии скул. — Тогда мы наделаем ещё кучу ошибок. И надорвём организмы. Юа пахнет гарью и пылью разрушенного здания, но его это совсем не трогает. Он бы сам омыл все царапины и залатал все ушибы, отправил в ванную вместе с собой, но знал, что сопротивление сильнее. Ещё на пороге квартиры. Ещё там на трассе под десятками глаз, когда мог смотреть лишь в единственные. Трогающие его безумие. Чёрный змей умеет быть заботливым. Просто эта забота никогда не была нужна. Эта забота проходит тернистый путь, прежде чем Василиск окажется приручен. Поэтому Чонгук раскрывается, хочет научить. Сократить путь для принятия. Когда почувствовал натягивающиеся нити. Понял, что не отпускают. Она пришла к нему всего по намёку, хоть кто-то обманул, подставил; даже сломанной, отчаявшейся. Влюбившейся. Чёрный змей отдал на это целый запас внутренних сил и выдержки, перешагивал через себя и брата, лгал прямо в глаза, подрывал всевозможные планы. Всё ради этого испепеляющего чувства, которое не поднимет высоко, только на самое дно опускает, прямо в туманную мглу, вглубь человеческой души, где тонким швом соединяется с животным. Неестественным. И чертовски болезненным. И он в этой партии не единственный ведущий игрок. Иначе не было никакого смысла. Чувствуя сбившееся дыхание собственной грудью, Чонгук отодвигается, воспалённо оценивая чужое состояние. Но девушка не смотрит загнанно или испуганно, скорее расшатано. Вцепляется в его зрачки так остро, что выбивает из груди очередной вздох и желание развести колени. Карамель внутри кипит. Она бурлит и просится быть выпитой. В достаточно свободных штанах отчего-то становится слишком мало места. А всё до самой талии настолько горит, что терпеть это жжение практически невыносимо. Он намеренно не скрывает, чтобы понимала — всё это без пошлых поцелуев, откровенных касаний, без особой стимуляции. Лишь эмоциональный натиск, из-за которого распаляется ум, и только потом тело. И Чонгук никак не ожидает того, что девушка сама протянет руки и накроет ноющую под пластырями кожу, прожжёт лопатки до самых костей. Обнимет. С нажимом прижмётся ближе, останавливаясь буквально в миллиметрах от его губ — своими томно приоткрытыми. Будто не знает какими силами даётся ему эта близость. — Ты слишком явно молишь о внимании, Чонгук, — а губы невесомо мажут по мужским, заставляя с силой втянуть в себя воздух. Змей довольно тянет уголок губ, сексуально усмехаясь, отчего лёгкие словно пламенем окатывают. — Целуй, кусай. Воспламеняйся, если ты этого хочешь. Но перестань нас ломать. Ямазаки не могла его простить. Все действия, выворачивающие наружу внутренности, игры на эмоциях и чувствительности. Это не то на что можно закрыть глаза. Не могла принять. И вряд ли когда-то сможет забыть. Но приняла свои чувства. С треском, с надломленным дыханием и осквернением души. От этого она не может отвернуться. Юа не может отвернуться от самой себя. — Я же сказал, что ничего не сделаю, — дразнится, также в словах мягко чувствительную кожу задевая. А потом, улыбаясь, отстраняется, наблюдая за опалившимся прищуром. Тушь размазалась под веками, очернила и выделила, сделала Юа ещё более соблазнительной. — А ещё ты говорил, что никогда не играешь ради удовольствия. — Ты долго учишься, — улыбка Чонгука переходит к его шальным глазам, тёплыми искрами к уголкам, мимическим морщинкам и кончикам чёрных ресниц. И это впервые, когда из принятия и апатии возвращается страх, а тот, словно магия нового времени, обращается в ужас. Юа смотрит на мужчину с огромным сомнением, ведь острое желание меняется на скользкое ощущение чего-то первобытного. И не менее вожделенного. Потому что такого Чонгука Ямазаки никогда не видела.