мы встретимся (когда звезды выстроятся)

      Томас забыл, что такое дышать.       Томас понял, что такое жить без сердца.       Томас знает, что такое между жизнью и смертью.       первые несколько лет Томас не помнит.       Осень была холодной. мерзлой. ненавистной. Окна всегда нараспашку — тогда не чувствуется холод мертвого сердца и обжигающих слез. Холодный ветер остужает, не дает забыть. Томас давно привык к холоду, мерзлоте, боли. Тепло напоминает о Ньюте.       о его медово-коричных глазах.       тогда Томас понимает, что больше не может жить (точнее быть на грани).       Сентябрь он пытался запить. Бутылки от жгучей водки, горького вина, мерзкого абсента оставались напоминаем о том, что он теперь один. навсегда. Запить старался до потери сознания, до рвоты, до желчи, до мерцания в глазах. Запить, чтобы не помнить, но чтобы не забыть. Не помнить одиннадцатое сентября, ломанные тела, багровые реки, серый дым, горький воздух, соленые слезы и тихое «Томми». Не забыть цвет глаз, мягкость светлых волос, солнечную улыбку, хриплое «Томми», звук бьющегося сердца и сладкий голос Ньюта.       и после опьянения наступает истерика.       он просыпается, когда наступает зима.       Зима холоднее осени, мерзлее сентября, ненавистнее жалкого существования. потому что зиму любил Ньют. со всеми недостатками.       а Томас не мог уже полюбить.       ничего. никого.       Он молчал, иногда перебивался подработками, чтобы дожить до весны, с тоской смотрел на фотографии в рамках, переслушивал автоответчик с его голосом, перечитывал письма, пил водку и просыпался с немым криком посреди ночи. Шел за домашней рубашкой Ньюта, захлебывался в запахе и со слезами вспоминал его улыбку.       Зимой он не жил.       Зимой он замерзал.       Зимой он вспоминал хриплый, простуженный голос Ньюта, который не носил шапку, хотя Томас предупреждал. Предупреждал, а потом приносил горячий чай и немного конфет.       Томас покупает чай с конфетами и оставляет на полке. по привычке.       весна же научила его курить.       Томас хотел услышать смех Ньюта, а потом снова кричал и разбивал руки в кровь, стараясь запомнить одно.       что Ньюта больше нет.       а лето умиротворяло. успокаивало. но только на один миг.       Летом он вспоминал цвет его глаз, светлые волосы, сладкий голос и солнечную улыбку.       и крики становились громче, а руки не заживали.       но осенью началось все снова. все было циклично. все оставалось неизменным.       кроме самого Томаса.       Первое время было сложно.       Он понимал, что сходит с ума. Каждой клеточкой чувствовал, как легкий ветер мог заставить вспомнить дыхание Ньюта, как обычный смех заставлял его обернуться и искать того взглядом, в мимо прохожих видел его черты, бежал и кричал во всю глотку его имя, а потом понимал, что показалось, что Ньют мертв. Томас в панике бежал. Томас в немом крике просил вернуть, что отняли, задыхаясь, ревел навзрыд и запивал все абсентом/водкой/вином — всем, что не напоминает цвет глаз Ньюта. Он понимал, но не осознавал, что теперь один. Просыпаясь по утрам, чувствовал запах заваренного кофе, выпечки из пекарни на соседней улице, свежего воздуха, его одеколона, зная, что сейчас он придет, раскроет шторы, прикроет окно, поставит кружку, а рядом выпечку — и поцелует в оголенное плечо и сладко прошепчет:       «с добрым утром, Томми»,       но ничего не происходило, и Томас забывался в жгучих слезах, истошном крике и бутылке. он уже и не помнит: каково это спать.       Он глотал таблетки, чтобы заснуть, чтобы на мгновение (хотя бы в чертовых снах/мечтах/воспоминаниях) оказаться рядом, почувствовать его тепло, увидеть его улыбку, услышать тихое дыхание.       а на утро понять, что чертовски скучает и внутри все разрывается.       темные (практически черные) круги под потухшими глазами, кривое (жалкое, неправдоподобное, никчемное, горькое) подобие полуулыбки, похожей на оскал безумного, одичалого, измученного зверя, едва целые (без крови, незаживших ран) ладони, бледная (нездорового синего оттенка) кожа. и трясущиеся руки.       с таким Томасом познакомилась она, слушая с начала переезда в соседнюю квартиру его истошные крики, истерики и звон разбитых бутылок, и с её стенок падали вещи, когда Томас в опьянении бился в кирпичную стену. — Я понимаю, что несколько лет в той халупе никто не жил и ты мог колотить стенки, но я переехала не твои пьянки слушать. Чего молчишь?! Ты вообще умом тронулся?       а потом она посмотрела в его глаза, красные, воспаленные, со слезами. — Мне жаль, — хрипло, едва узнавая свой голос, произнес, — я…мне жаль.       ей тоже стало жаль, но спрашивать побоялась — не её это дело, почему он пьет по осени, засыпает с протертой рубашкой в сжатых руках зимой, истошно кричит весной, а летом сбивает руки в кровь.       Он запомнил её имя с пятого раза, когда она приходила вынести бутылки, зная, что на следующий день они будут снова, принести еду, зная, что вечером останется та нетронутой, убедиться, что Томас всё ещё дышит (а не живет). Её зовут Тереза, и ей больно, как и ему.       Она предлагает смотреть фильмы, заказать выпечку из пекарни на соседней улице, выпить чай с конфетами. Она не знает, почему Томас с трясущимися руками быстро моргает и измученно улыбается. Тереза боится спросить про парня на фотографиях, протертую рубашку и нетронутую пачку чая с прошлого года, понимая, что потом не сможет не сказать: «Мне жаль».       Томасу не нужны жалость, сожаление, помощь, поэтому он молчит о том парне на фото, о нераспакованной пачке чая, про красную рубашку на его подушке, замечая несказанные вопросы между строк в разговорах с Терезой. Он понимает, что его одержимость доведет его до вскрытия, до шага вперед с высотки (в которых он не может больше находиться), до выпитой за один раз пачки антидепрессантов, выписываемых психиатром. Он знает, что надо начать заново. Он вспоминает, что Ньют всегда рядом и не мог бросить его — Томас запивает две таблетки, чтобы уснуть без запаха Ньюта, без стопки водки, без криков и рыданий. Томас просыпается с пустой головой — и это ему сложнее, чем думать о Ньюте.       Тереза старается помочь, но Томас не дает. — Что произошло с тобой, Томми? — срывается на него после его ночных выходок.       и потом видит, как ярость пылает в его темных глазах, как злость накрывает его, как он разбивает бутылки, как старается прекратить свои истерики. Он замечает страх, непонимание, животную боязнь и молча указывает на дверь, а потом устало проводит по лицу, намереваясь стереть вместе со слезами боль и отчаяние. Тереза три ночи подряд слышит его тихие всхлипы и хриплый отчаянный голос: — Ньют, я больше не могу так, — и она понимает, как сама начинает втирать слезы в подушку, — больше не могу…       а затем раздается звук пустых бутылок и чувствуется запах догоревших сигарет.       Тереза теперь знает, что имя того парня с фото Ньют, а рядом с ним улыбающийся, счастливый и ещё непогасший Томас.       Она стучит на следующий день — в руках выпечка из той пекарни, тусклая улыбка и печальный взгляд. Он открывает дверь после протяжного стука Терезы и чувствует её жалость к нему, отчего тошнота подкатывает и хочется снова уснуть (и больше не просыпаться). — Пришла меня добить, что ли? — указывает на бумажный пакет с эмблемой пекарни. — Не хватило того раза? Мешаю жить своим шумом? Мне жаль, но даже мой мозгоправ разводит на это руки.       а в темных глазах лишь бездна, где на дне плещется печаль и возгорается ярость. — Я пришла помириться, — и замолкает на секунду, — там вкусные пирожные, — тихо договаривает и пытается улыбнуться.       он же усмехается и открывает дверь шире. — Знаю, Тереза, я знаю, — шепчет, но она его расслышала, осторожно переступая через осколки от бутылок. — Мне не хочется ругаться с тобой.       Томас замечает, что и в её глазах печаль, и вымучено улыбается своими сухими бледными губами. — Не называй меня «Томми». Никогда. — Хорошо, Том, — и шире она улыбается, когда он немного начинает есть, — сколько себя помню, всегда заходила туда, чтобы купить пирожное, — усмехается, — но какой-то белобрысый парнишка впереди все скупал. Подчистую. И приходилось ждать следующего дня… — …а он и тогда тебя опережал.       Том не спрашивает. Том утверждает. И Тереза понимает, почему он не ходит больше в пекарню.       несколько месяцев она пытается вывести Томаса из многолетнего безумия, вытаскивая слова еле как, а ночами молчит, когда он, напившись, колотит стенки и истошно кричит, заливаясь слезами. Тереза тоже плачет. Она не знает, как помочь.       а он лишь грустно смотрит и давится таблетками, чтобы дать ей выспаться.       спустя весну приходит лето. теплое. яркое. безбожно солнечное (как улыбка Ньюта). Томас впадает в депрессию.       Он пытается улыбнуться, когда Тереза говорит о каком-то парне с именем Минхо. Минхо не знает, почему она не обращает внимания на шум из соседней квартиры каждые выходные, почему приносит завтрак не ему в кровать, а в соседнюю квартиру. Он не знает этого парня, но хочет прекратить хотя бы шум по ночам, когда приходится ночевать у Терезы. — Он свихнувшийся, что ли?       Она лишь качает головой и говорит, что так бывает. часто. слишком часто. Минхо думает, что и Тереза свихнулась, когда она на следующий день старается успокоить его, а не Томаса, устроившего погром посреди ночи.       Тереза просит быть аккуратнее, когда Минхо стучит яростно в дверь. Тереза волнуется, когда никто не открывает дверь, а Минхо непонимающе смотрит на неё. Тереза прожила с Томасом рядом полгода, но боится потерять его до трясучки в руках. Минхо же сильнее стучит в дверь, косясь на тревожную Терезу.       Она стискивает зубы, когда слышит тихий шаг за дверью и щелчок замка.       Она матерится, когда Минхо схватил Томаса за ворот рубашки и прижал к стене.       Она не удивляется, когда Том молчит на ругательства, тихие крики и яростный шепот. — Чего ты молчишь? Вроде каждую ночь орешь, как будто режут, а сейчас что? Сегодня что, праздник?!       Тереза видит скупую усмешку на лице Тома и разбитые костяшки. — Мы познакомились в этот день. И отмечаю я его один.       Минхо, как бы не хотел, отпустил Томаса и взглянул на девушку, махая рукой, мол, делай, что хочешь. Она побежала за аптечкой, пока Минхо провел дивана полупьяного Тома. Он хотел врезать сначала, выбить всю дурь из его башки, стукнуть об стену и вырвать глотку, чтобы не орал по ночам. Он все сделал, если бы не услышал дрожащий голос, не увидел красные темные глаза и жуткую тоску в них, а затем не заметил упаковку снотворных, антидепрессантов, седативных на столе рядом с выпивкой. Минхо замечал больше, чем на первый взгляд, понимал больше, если бы понял причину. И усмехнулся, поняв, что причиной было разбитое сердце.       Минхо спрашивал Терезу о нем, и она отвечала, что мало подробностей знает, но за полгода поняла, что истерия парня началась до её переезда. Некоторые соседи, живущие дольше в доме, молчали о нем, будто бы и не было парня по имени Томас, а другие говорили, что не их это дело, захочет — расскажет, но все просили помочь ему. Минхо понял, что Тереза не может бросить Томаса одного, значит и он не бросит.       Томас же тупо уставился в одну сторону, пока Тереза выдергивала кусочки стекла из его ладоней, промывала антисептиком, бинтовала и хмуро смотрела на Минхо. Том едва улыбнулся, смотря на их перепалку, и быстро начал моргать. Он хотел бы порадоваться за них, сказать, что ему тепло смотреть на их счастье (и знать, что у него больше такого не будет).       но слова застряли в глотке. — Тебя же Том звать? — в тяжелой тишине спросил Минхо. — Томас, — прохрипел в ответ, бросив взгляд на парня, — никак иначе не надо или Том.       Минхо осторожно пытался подобрать слова, его волновало поведение этого парнишки, который выглядел хуже побитой псины: обросшие смоляные волосы, щетина, впалые щеки, дрожащие руки, печальный взгляд и болезненный цвет кожи. Минхо хотел прекратить истерики Томаса (хотя бы ради нормального сна или его самого, ведь жалко смотреть).       да Томасу самому было жалко смотреть на себя.       он выбросил уже давно зеркала. — Ты это, — замялся Минхо, присев поудобнее в кресло напротив парня, — прекращай уже, понимаю, что больно, трудно, сложно, но это, — замолчал на секунду, уловив злой взгляд Терезы, — сколько можно страдать по девке, разбившей тебе сердце? Сколько прошло уже?       Томас молчал. — Том, — сжала его ладони Тереза, посмотрев в уставшие, печальные, тускло-кофейные глаза, — мы хотим помочь, ты страдаешь слишком долго, не пора ли сделать шаг не назад, а вперед? — Девять. — За девять месяцев ты мог бы найти и другую… — начинает Минхо, немного хмуря брови. — Лет, — прерывает его Том, — девять лет он мертв.       и Тереза вспоминает как дышать.       Томас считает секунды, чтобы не разреветься. Минхо старается подобрать слова.       ни у кого не получается, и она крепче сжимает ладонь Тома, пока парень замечает в тишине вопросы. и никто не может их задать. — Он умер девять лет назад, — хрипит, — мы познакомились сегодня, когда он искал в магазине книжки по астрономии. Я пошутил над его схожестью с маленьким принцем, а он огрызнулся, сказав, что чайникам не понять. Его звали Ньют, и он был светлее самой яркой звезды в его чертовой вселенной… а эти звезды забрали у меня его.       Тереза слушает и боится проронить слово, Минхо же понимает, как ошибался. — Как это произошло? — шепчет она.       Томас хочет сказать, хочет рассказать о Ньюте.       но слова застревают в глотке. — Я звонил ему, — шепчет, — звонил узнать, где он, и спросить, всё ли хорошо? А он мне отвечает, что ему жаль. Он был на сто пятом этаже северной башни, придавленный упавшей стеной, и говорил, что всегда будет рядом, что любит меня, а я не мог его спасти: мне пробило голову летящей с этажей арматурой, — замолкает, пытаясь успокоиться, — я пригласил его на свидание, чтобы попросить быть со мной всегда, подарить это чертово кольцо, — вытаскивает из карманов и кидает на стол, — а услышал в ответ лишь «Томми», истошный крик и видел, как башня упала. Разрушилась, превратилась в руины. Когда умер он, умер и я.       Томас пытался сказать больше, но не мог.       Тереза не пыталась вытереть мокрые следы от слез.       Минхо понимал, что сам не смог бы пережить то, что выдержал Том.       пока солнце на рассвете вставало, Томас пытался рассказать о Ньюте, о его солнечной улыбке, мягких светлых волосах, медово-коричных глазах, сладком голосе и заливистом смехе. Томас пытался, но так и не сказал. — Первое время было сложно, да и сейчас не лучше, — усмехнулся, вытерев слезы с глаз, — осенью сложнее всего, зимой холодно без него, весна напоминает о его аллергии на цветы, а летом вспоминаю, что его улыбка грела теплее, чем блядское солнце. И становится сложно дышать, — сглатывает, — мозгоправ выписывает таблетки, но зачастую я просто засыпаю, но когда проходит эффект, становится хуже — я не могу потом контролировать это. И забыть не могу. Не имею право. — Почему? — не удерживается от вопроса Минхо, чувствуя, что сердце трясется сильнее, чем руки Томаса. — Столько лет прошло…       а тот улыбается так ярко, что Тереза не понимает, что Минхо пугается, что солнце кажется тусклым огоньком в сравнении с улыбкой Тома. настоящей. искренней. — Он обещал, что мы встретимся, — замолчал, — мы встретимся, когда звезды выстроятся, когда свет их будет виден издалека, а в полночь луна перекроет солнце, — но поник мгновенно, — но не существует сказок, Ньют мертв, а мне остается только верить и ждать, вспоминая его солнечную улыбку, выискивать его заливистый смех в толпе, стараться услышать его голос утром, натыкаться на его вещи и стараться дышать тем, что осталось у меня без него.       Томас замолчал: ему нечего больше было сказать.       Тереза больше не плакала, а вспоминала, когда улыбался Минхо.       Минхо же понял, что важнее Терезы в его жизни ничего нет, и крепко сжал плечо Томаса, стоя перед дверью. — Мне жаль, Томас, но знаешь, — улыбается, — может, Ньют и не соврал, остается только подождать. Спасибо, Томас.       тот же стоял и знал, что он теперь не один.       когда солнце вставало на рассвете, Томас чувствовал чужое дыхание в спину и слышал тихое, едва уловимое «Томми».       Томас не верит больше звездам. Томас пьет водку, курит по две пачки в день, прослушивает автоответчик, глотает таблетки и засыпает, сжимая в перебинтованных руках красную рубашку с запахом Ньюта.       все было циклично. все оставалось неизменным.       кроме Томаса.       который попробует поверить звездам.