Остров сломанных игрушек

Первая неделя оказалась самым настоящим адом: чувствовал не только, как время действительно падает мельчайшими частицами в огромных песочных часах, но и как холоднее становится на улице. Я чуть ли не превратился в градусник, потому что ветер продувал спину с каждым днём всё больше и больше, а ненависть от медсестер из-за очередных просьб принести новые одеяла росла стремительными темпами, как и моё отвращение к больницам. Посещать меня запретили всем: будь это мама или девушка — вход разрешён только толстым тёткам в белых халатах и Чон Хва Джану. Объяснили всё это, точнее, отмазались, повышенной чувствительностью и эмоциональностью во время лечения — конечно, я буду орать, когда мне ставят чёртову капельницу, из-за которой голова трещит, чуть ли не взрывается и не разлетается на кусочки, но почему-то никто не догадывается заметить её чем-то другим, хотя вариантов полным полно. Джан твердил, что надо оставаться спокойным и лишний раз не дёргать нервы, но как я могу держать себя в руках, когда у меня нагло отбирают телефон и читают переписки? Этот парень слишком наглый, самоуверенный и веселый: постоянно пытается приободрить меня, но в тоже время нахальничает и отбирает у меня что-нибудь. Хоть мы примерно одного возраста, всё-таки, считаю, что ему стоило бы проявлять больше уважения ко мне, не в таких отношениях находимся, чтобы приставать друг к другу и озорничать. Если бы не он и его выходки, я бы точно сгинул. Но тут у Джана очень кстати начался месяц курсов, что только легло мне на руку: никакого шума и гама — только толстые медсёстры и хмурый заведующий, который слишком редко заходит в палату к тяжело больному пациенту, как я думаю. И это заставляло понемногу сходить с ума. Каждый день в восемь утра из-за приоткрытой двери показывается усатая физиономия, краем глаза смотрит на приборы, желает хорошего дня и удаляется — ведёт себя так, будто зашёл не в ту палату, но решил слегка полюбезничать. Одно и тоже повторялось слишком часто, чтобы разнообразить жизнь. Джан приходил слишком редко для моего лечащего врача, но, как мне говорили, он в курсе всех моих анализов и характеристик — единственное, что меня успокаивало. Он советовал с кем-нибудь подружиться. Разве мне нужны друзья-доходяги, которые еле-еле дышат, что уж говорить о целесообразности мыслей? Извините, мне хватает своей болезни, так ещё и как-то ввязываться в отношения с этими… Не, спасибо, лучше от своей заразы умру. Незнакомцы стали отвратительными и мерзкими. Постоянно чей-то кашель звенел в ушах, от чего ужасно давило на виски — хотелось удушить этого бедного, который так старательно прочищал своё горло. Несколько раз я видел всех этих зеленых, полумертвых людей в больничных халатах, и у меня в горле вставал ком — хватило буквально выйти на минуту в коридор. Они были повсюду, будто муравьи в муравейнике. Меня тошнило от них. Начинал медленно сходить с ума. Запах лекарств прожигал ноздри и глотку. Больничная еда выходила из меня, будто организм решил все самостоятельно — лучше не есть вообще, чем есть что-то, лишенное всякого вкуса. Голые белые стены давили на глаза — я мог только смотреть в окно, где постоянно было солнечно. Ненавижу бабье лето. Скоро же зима. Какое солнце? Мне необходим дождь и пасмурное небо. Я так хочу открыть окно и почувствовать мокрый и грязный запах улицы. Было настолько одиноко, что казалось, сердце медленно тухнет, угасает как лампочка. Конечно, в голову начали лезть самые глупые мысли — о смерти. Может быть, я просто трачу ресурсы нашей планеты? Расходую их на какой-то пустяк — на себя, имею в виду, и свой дурацкий организм, который не приносит пользы — их и так мало, а тут ещё и новый потребитель, без какого-либо коэффициента полезной деятельности. Для чего я живу? У меня не осталось родственников — только Кёнсу, который, к великому сожалению, мне не родной. И почему такая идиотская деталь постоянно всплывает в голове? Будто напоминает, что мы не кровные братья — практически чужие люди, а это значит, что с ним стоит вести себя крайне аккуратно. Но это же так глупо! Почему-то он не может быть моим братом, если вылез из другой женщины? Просто не те гены в нём и всё. Я всё равно чувствую, что мы созданы друг для друга. Эта тонкая нить понимая, которая из года год крепчает — она прямое доказательство нашего родства. Чтобы ни случилось — мы всегда будем помогать друг и другу и находиться рядом. Отбросим все эти романтичные штучки по типу «ай, я чувствую, что с ни что-то не так, поэтому примчусь» — мы реалисты и понимаем, что телепатии у нас нет, но есть телефон, по которому можно позвонить и рассказать все свои проблемы. Мы просто не сможем прожить друг без друга, будто являемся частичкой друг друга. Но страшно то, что я не только его частичка. Сколько ещё у меня может быть не кровных братьев — загадка вселенной. Сехун. Он связан со мной ниточкой судьбы и помощи — мы можем не понимать чего-то, ссориться и драться, но у нас общее прошлое, которое постоянно напоминает, что мы — одно целое, которое вместе выросло и встало на ноги. Я не смогу существовать без О Сехуна, который также не сможет без меня. Знать, что он где-то рядом, жив, здоров уже нечто важное, в чём нуждаешься каждый день, нет, каждую минуту, может быть и секунду. И несмотря на всех родственников, что постоянно пытались его забрать, Хун остаётся рядом со мной — ещё одна необъяснимая аксиома, которая до конца наших дней останется неразгаданной. Теперь в последних живых районах мозга поселилась мысли, что я обременяю не только нашу голубую планету, но и чужие головы, в которых и не могло быть всего того ужаса, что происходит сейчас. Я, как последний эгоист, занял их мысли. Как бы глупо это не звучало, но я действительно наглею, занимая столько места в чужих воспоминаниях. Да, Пак Чанёль, ты начинаешь сходить с ума еще больше, потому что это нормально — быть в голове кого-то. Нет, не как какой-то там голос внутри, а быть образом в воспоминаниях, причиной долгих размышлений или коротких вспышек ностальгии, а может, и бурных эмоций, которые повлекут за собой что-нибудь. Каждый человек имеет право, так сказать, бронировать или арендовать чужую головушку. И ты тоже — конечно, не особо повезло твоим друзьям с арендатором, но всё же — ты тоже человек. Стало даже приятно немного, что я подумал о себе в положительном отношении. Но, к сожалению, всё хорошее быстро заканчивается, а у меня, наверное, быстрее скорости света или просто благо в моей жизни — восьмое чудо света. Бэкхёну определенно лучше жилось бы без меня. Не могу сказать, что и сейчас я имею хоть какое-то значимое положение в веренице событий его бытия, но, наверное, должен иметь хоть малюсенький квадрат метр на метр. Возможно, Бёну не пришлось бы сейчас бегать за какой-то обиженной шпалой, которая ещё и на грани смерти. Ох, ему теперь придётся бежать в парикмахерскую, чтобы закрасить, не дай бог, появившийся седой волос из-за волнения. Конечно, не каждый же день из-за тебя случаются у людей сердечные приступы. Думаю, он бы спокойно отучился в университет и нашёл бы красавицы девушку или идеального парня, который по-настоящему любил бы его, а не как я, болезненно и скорее по звериному типу, нежели по-человечески. Чувствую, что я сам больше вру о своих чувствах, чем Бён. Он и в открытую говорит мне, насколько я ему противен в качестве возлюбленного и привлекателен в роли игрушки. Только я, наивный идиот, всё пытаясь выдавить из себя хоть какое-то подобие на влюбленность, но у меня осталась только жалкая жажда его тепла, тела и его вкуса, как у самого настоящего животного — на язык появился противный горький привкус, подтверждающий, что я нереально отстойный и жалкий придурок. Чондэ мог бы начать нормальные отношения с Минсоком, а не плакаться в плечо такому же смазливому другу, который не может разобраться с самим собой, но всегда готов помочь другим. Правильно, Чанёль, испорть и их жизни своими тупыми советами! Будто ты что-то знаешь в этой жизни. Скажу по секрету, ни-че-го. Поэтому тебе стоило бы поскорей отбросить свои полуметровые лапы и дать Дэ жить со своим любимым человеком, а не ходит на свидания с другом и не совершать ошибок (например, переспать с другом — не знаю, с чего такая мысль, но это вполне вероятно и возможно, учитывая мои глюки в плане чувств). Чувствую себя никчемным и бесполезным снова, как и один день назад, и день до этого дня, и неделю назад…. Здесь прямо сейчас я трачу медицинские препараты, в которых может нуждаться кто-то другой, который, наверняка, окажется в критической ситуации, но тут как бы Пак Чанёль, у которого сердечко слабенькое, простите, больница — не бесконечная кладовая, поэтому умрите там как-нибудь тихо. Я занимаю чье-то место, лежа в этой палате. Отнимаю время врачей и медсестер. Я просто тело. Что-то незначительное, от чего можно избавиться в один момент. До жути забавно, что я могу взять и покончить с собой, потому что, господи боже мой, я даже человеком себя не могу нормально почувствовать — мешок костей, жира, мяса, соплей, который почему-то может до сих пор мучить себя дурацкими мыслями и нытьём. Я могу вот так вот взять и прервать своё существование. Есть Пак Чанёля — и нет теперь. Могу прекратить историю одного парня, вычеркнуть его из огромной летописи неудачников и вписать в список никчёмных душонок, отправленных скитаться по Земле, чтобы привязаться к какому-то бедному пареньку и доставать его до конца дней. Жизнь хрупкая, но жалкая. Может быть, когда жили все эти популярные классики, описывавшие жизнь самым прекрасным даром, данному человеку, она действительно была такой ценной, почтительной и благородной — сейчас это просто мерзкая карикатура. Люди настолько прогнили, что смеют называть своё бичевание прекрасной судьбой, а не идиотским стечением обстоятельств. Каждый из нас — язва. Только не говорите, что в вашем хмыканье нет доли притворства — так мерзко, что даже младенцы не так чисты, как мы думаем. Как они могут быть ангелами, если растут в настоящем аду. Как там? Третий круг — чревоугодие, четвертый — дом Плутоса, скупость. Первый пояс — Флегетон, дом для насильников над ближними, конечно же, все десять Злых Щелей и мой любимый девятый круг. Это были будущие пункты назначения для моих окружающих. А мой — второй пояс — Лес самоубийц. Мои мысли становятся всё более странными и запутанными, словно лозы шиповника, причиняющие боль моему мозгу каждый день. То ли я глупею, то ли наоборот — становлюсь великим философом. Ну да, философы же распределяют людей по кругам ада, ага. На самом деле, уже не колышет, в какую степь меня занесёт — мысли о вечной любви и крепком союзе, или мысли о гниение трупа на дне реки Кан. Мне уже не страшно. Жизнь была слишком «яркой» — подготовила ко всякому. Неделя прошла слишком быстро, пронеслась словно японская электричка, даже не помахав рукой, но оставив после себя много гостинцев. Похудел на пять килограмм, голос стал более хриплым, даже немного сиплым, от щёк и здорового цвета лица ничего не осталось, а от мозга тем более. Мои мысли завели меня однажды в тупик, которой я теперь пытаюсь сломать с помощью телепатии, которой не обладаю, к сожалению. Как только Джан не пытался на меня влиять, а он что только не применял — всё тщетно. Состояние ухудшалось с каждым днём. Даже на предложение с кем-нибудь встретиться и поговорить он увидел отрицание в глазах и заметно погрустнел. Видимо, очень тяжело видеть. Как твои ровесники-пациенты медленно затухают и умирают. Я даже не хотел видеть Сехуна и Кёнсу. Как-то стало безразлично, скучают они по мне или нет — раз не звонят, не пишут, не ломятся, значит, всё и без меня хорошо. Почему-то внимание приковывалось теперь только в больничной койке, на сухие и истощенные руки, все в дырках от постоянно меняющихся катетеров. Такое ощущение, будто я самостоятельно запер себя внутри этой палаты, не давая даже рассудку выйти за дверь или окно — снаружи опасно, гнило и пагубно. Параноик, сумасшедший и интроверт — мой флакон личности. Даже клаустрофобия сменилась на желание находиться взаперти, отгороженным ото всех, быть закованным в какие-то границы. Это настоящее безумие, сумасшествие, но я просто пущу всё на самотёк, потому что по-настоящему плевать на всё. Лишь бы умереть или выписаться: напиться этих грёбаных лекарств, превратиться в ещё большего овоща, чем сейчас, и уйти домой. Мою госпитализацию продлили ещё на месяц — интересно, превращусь ли я в какую-нибудь хламидомонаду, пока буду валяться днями в постели и калечить себя мозговыми штурмами? Психотерапевт диагностировал депрессию и нервную анорексию, а мог бы оставить меня в покое и отправить восвояси — всем стало бы намного легче и лучше. Надеюсь, что я научусь нагло врать глаза перед следующим сеансом, чтобы выглядеть самым здоровым и счастливым человеком на планете. Этот старик должен мне хотя бы посочувствовать и отвалить уже. Не хочу пристать койке как лишайник какой-то. Сегодня такой хороший день. Нет, конечно же, я не чувствую это, не испытываю каких-либо положительных эмоций. Это всё ощущения, записанные на корочке мозга, маленькие фрагменты воспоминаний и рефлексы — за окном дождь, а значит, что мне нравится. Джан открыл окно, чтобы немного выветрить запах мертвечины из моей палаты, но я, наверное, простужусь и доставлю ещё больше проблем. Комната наполнилась влажным воздухом, который слишком неравномерно попадал в мои лёгкие и оставлял там небольшие скопления свежести и жизни. Так странно чувствовать эту прохладу, но это… приятно? Я смотрел в потолок, рисуя на нём очередной шедевр изобразительного искусства, который никто никогда не увидит, да я сам забуду уже через несколько минут. На последнем штрихе, который точно сказал бы мне, что я немного тю-тю и горе художник, телефон, который мне благополучно вернули, слегка подпрыгнул от внезапной сильной вибрации. Поначалу мне хотелось закончить картину, а потом и вовсе швырнуть мобильник в окно, но звонок раздражал мою антиутопию, что начинало мне нравиться. Было немного странно брать в руки телефон и принимать это вызов. Имя «Бён Бэкхён» должно было заставить меня глубоко задуматься и колебаться, но внутри что-то подсказывало, что он мой спасательный круг — последняя надежда, которая поможет мне выбрать отсюда, глотнуть свежий воздух и обрести по-настоящему хорошую жизнь. Но стоило нажать на зелёную кнопку — все надежды развеялись. Неприязнь и безразличие снова нахлынули огромной волной, сбили с ног и утопили. — Привет, — после долгого молчания и еле слышного дыхания прямо в трубку я наконец-то услышал его голос, настолько неуверенный, будто от этого звонка вся его жизнь переменится, а он не знает, в какую сторону. — Привет, — я не имел огромной страсти к подобным разговорам, поэтому моя речь звучала лениво и отстранённо. — Да, привет! Привет, Чанёль, — он произнёс моё имя так нежно, наверное, улыбнулся ещё там, будто говорит о любимой детской шипучке. На сердце начинало разливаться тепло, оно текло по венам и грело всё тело, но почему-то до мозга так не доходило — оно сопротивлялось, показывало реальность такой, какая она есть: мы ненавидим друг друга и только умеем играться с чувствами. Тишина. Не знаю, что можно сказать, как продолжить разговор, стоит ли вообще с ним поговорить. Слышу, как он мнётся, перебирает пальцы, ворошит волосы, чтобы попытаться найти хоть одно подходящее слово в своей голове. Но в нашей ситуации ничто не может быть таким подходящим и хорошо подобранным. Тут надо импровизировать и доверять чувствам, которых у меня нет, а у него — не было. — Как дела? — кажется, его стендап начался. Подыграть ему и сказать, как хорошо живётся в больнице с врачом-красавчиком по соседству? Или сказать всё, как есть — ужасно, плохо, одиноко и нереально скучно. — Скверно, — всё-таки выбрал честность. Я будто перенял его волнение — голос дрожал, а сердце готово было выбиться из грудной клетки, но тонны таблеток помогали не умереть от тахикардии. Уже как-то противно от собственного желания стать овощем, прямо сейчас я хочу чувствовать — волнение, страх, доверие, невинность, теплоту, ностальгию, обиду — всё сразу. — Почему? — спрошено так молниеносно и спонтанно, будто первое, что пришло в голову. Забавно, что он напрочь забыл о той шикарной речи, которую определённо приготовил заранее, чтобы поинтересоваться моими делами. — Полежи здесь некоторое время без общения, нормальной еды и минимальной заботы со стороны друзей. Знаешь, такое себе времяпровождение… — я подумал, что зря сказал последний пункт, но надеюсь на его сообразительность и чуткость к нашим отношениям. — Хочешь, я приду к тебе? — мои надежды мигом разбились с высоты птичьего полёта, раскрошились на маленькие частички, которые попали бы мне в глаза и вызвали слёзы — зря я вообще взял трубку. — Нет, — я закончил разговор. Не могу больше терпеть его неровное дыхание из-за волнения, дурацкие вопросы и ответы. Сейчас я бы точно злился, если бы медики не держали меня «на лекарствах» (они сами называют так накачку пациента успокоительными до состояния полного ступора/овоща). Хотелось хоть немного свести брови к переносице не по собственной инициативе, а случайно, чувствуя, как внутри бурлит кровь и хочется разнести к чертям этого Бён Бэкхёна. Я вынужден был обессиленно опустить руку с кровати, из-за чего мобильник упал прямо на пол. Надеюсь, с ним всё в порядке. Приложил руку ко лбу и почувствовал дикий жар. Господи, у меня снова жар. Почему я такой больной и жалкий? Дверь слишком медленно и тихо открывалась, что не спряталось от моего внимания. Но мозг отчаянно кричал не смотреть на нового гостя — он знал, что это был не Джан, — просто уставиться в потолок или вообще закрыть глаза. Подумал, что в темноте мне будет лучше, да и думается легче, поэтому мгновенно прикрыл веки, как в палате послышался первый шаг. — Я же сказал тебе не приходить, — в нос ударил запах его кондиционера для волос — засушенные полевые травы, собранные для зимнего чая. — Прости, — он никак не мог пройти дальше и, наверное, держался до сих пор за ручку двери. Я не мог позволить себе открыть глаза, потому что внутри начинали что-то закипать. Ура, я всё-таки не безэмоциональное животное! — Извинения не принимаются. Уходи, — я убрал руку с лица и уставился на потолок. Надоело лежать, веки начинало припекать, но я держался стойко и в очередной раз изучал идеально белый потолок моей палаты. — Почему я вообще должен тебя слушаться? — что это? Неужели Бэкхён вспомнил свой характер. — Я пёрся около часа пешком не ради того, что как идиот стоять у двери! — Так это твои проблемы. Никто не заставляет тебя мяться на проходе — просто свали и оставь меня в покое. Не ломай остаток моей бессмысленной жизни. Дай уже нормально сдохнуть, — слышу, как у него зубы скрипят от бешенства. — Ты думаешь, что тебе кто-то позволит на тот свет отправляться? Ты не заслужил ещё таких милостей, — какие-то огрызания у тебя старомодные, Бён. Наверное, вестернов насмотрелся перед сном. — А кто ты такой? Бог что ли? Не тебе решать. Чего я достоин, а чего нет. Ты даже для меня просто пустышка. — Ой, как мы заговорили. Для тебя я никто, а для меня ты — кто-то. Здоровская ситуация получается, — он хмыкнул и понял, что сморозил полную чушь — заметил, как он слегка раздраженно прикрыл глаза. Наверное, мысленно дал себе пинка под зад за такую оплошность. — Кто-то? Имеешь в виду собачку на поводке или надувную куклу для секса? А может, сумасшедшего фаната, который за тобой на край света и для тебя в загробный мир, парня на сутки или просто того, над кем можно знатно поиздеваться? — Чанёль, мне абсолютно плевать, за кого ты там себя принимаешь, — он зашипел, будто его что-то обожгло. Я уж думал, что с ним что-то случилось, но тот поднял свой взгляд и внимательно посмотрел на меня. — Я хочу быть с тобой Чанёль и иметь тебя всего, полностью. Донжуан ещё тот. Его уверенность мигом пропала стоило мне издать громкий смешок. Такое я уже слышал не первый раз — больше не поведусь. Он начал метаться внутри себя, что выражалось в бегающих зрачках и опущенной голове. — А я хочу спокойно умереть, понимаешь? — кажется, меня начинало всё это выбешивать. Самый настоящий цирк. То этот неудачный звонок по телефону в образе самого невинного неудачника Бёна, потом очередной плевок мне в душу, а теперь снова божий одуванчик. — Да с чего ты решил, что откинешься? Врач говорит, что ты жить припеваючи будешь! — Бэкхён начал громко шмыгать и заливаться слезами. Что происходит? — А мне это надо? — крикнул я, тем самым выводя из истерики парня, который всё также стоял у дурацкой двери. Мои слова, кажется, впервые дошли и до меня самого. Сколько бы я не думал, что хочу умереть — всё проносилось мимо, улетало за пределы комнаты, а потом снова возвращалось, но так и не закреплялось в голове. Но сейчас почему-то сильно хочется переубедить себя и почувствовать глоток жизни. Наверное, это всё нахлынувший адреналин и бешенство, которое во мне вызывает вся эта ситуация — первые яркие эмоции, которые действительно накрыли меня с головой — не хочу их лишаться. — Кажется, я зайду позже, — он ещё раз посмотрел в мои, скорее всего, стеклянные глаза, ужаснулся и попятился к выходу. — Тебя кто-то отпустит? — его спина слегка дрогнула, а ноги начали бешено трястись. Взрыв эмоций, слёзы и истошный, но предельно тихий крик — Бэкхён наконец-то не сдержался перестал играться. Почему-то только сейчас я начал чувствовать, что он изменился, он настоящий и больше не играется со мной, вот только я уже искусственный, давно мёртвый и невоскресимый. — Иди сюда, — шикнул я и хлопнул ладонью по кровати. Он медлил, но всё же приближался. Койка слегка прогнулась под тяжестью его тела, но вскоре вернулась в прежнее положение, распределив наш общий вес как следует. Он пока что не лёг, но я уже чувствовал жар от его щёк. Они пылали от стыда. Это что-то новое. Бэкхён выглядел так нелепо в этих круглых очках, которые еле держались на кончике носа и вообще ничем не помогали глазам. Большая толстовка моталась на нём так же, как и на Чондэ моя. Воспоминания больно кольнули в бок, заставляя не отвлекаться от реальности. Он послушно сидел на краю койки, выпустив из рук черный мешок, что висел у него за спиной. Бэкхён смотрел на меня жалобно и сожалеюще. Я чувствовал, что он боится даже дышать рядом со мной, будто я прямо сейчас рассыплюсь у него на глазах. Или от его небрежного прикосновения мои аппараты запищат, а диаграмма жизни станет прямой тонкой линией, означающей верную смерть, которая кажется лучшим исходом в данной ситуации. Эта линия всё тянулась бы и тянулась, будто показывая, что я не хочу оставлять Бэкхёна одного, но врачи отключили бы препараты, ровным счетом, разлучив нас раз и навсегда. Наверное, я бы визжал от радости уже где-то между реальным миром и небесами, пока он плакал бы и кричал на всю больницу, что это неправда. Посмотрел на его с небольшим презрением, потому что, как такой истеричный и стервозный ранее мажор, может мяться передо мной так, словно сейчас описается? Бэкхён отвел взгляд и начал нервно набивать пальцами по ноге довольно муторный и скучный ритм. Я цыкнул и дотронулся до его лица. Мягкая и горячая кожа. Я снял эти дурацкие очки и аккуратно положил их на край постели. Заметил, что его ресницы начали дрожать. Слегка приоткрытые губы, тихое дыхание, неуверенный взгляд — это то, чего я действительно желал увидеть все те года, проведенные с ним и без него. Почему мне достается самое лучшее прямо сейчас, когда я ничего не хочу от жизни? Я зарылся рукой в волосы Бэкхёна, а тот растерянно хлопал глазами, будто дураком прикидывается. Подметил, как он на долю секунды прикусил губу. Моя рука каким-то чудом обрела силу и натянула нежные локоны парня. Я притянул лицо Бэкхёна к своему. — Чего ты хочешь? — спросил шепотом я. Чувствую теперь себя каким-то альфой, будто в настоящих фильмах и сериалах. Мой мозг уже давно не отдаёт отчёты за поведение тела — просто творю первое, что вздумается. Не управляю самим собой, позволяя гормонам брать верх над литрами медикаментов и собственной ненавистью к парню рядом. — Я хочу быть рядом с тобой, — слишком банально и не то, что я хотел слышать. — Ответ не принимается, — я отпустил его волосы и устало отвернулся. Зачем я поддался и из цирка превратил всё происходящее в пустое посмешище? — Я хочу быть рядом с тобой, потому что люблю… — Докажи, — я сказал это слишком быстро и спонтанно, но он действовал ещё быстрей. Несколько сантиметров между нами, а я уже чувствую вкус его губ, с вишнёвым блеском и вазелином, который он всегда наносит перед выходом из дома. По сравнению с прошлым всё было слишком глупо и нелепо. Он чуть ли не упал на меня, но старался задержаться руками за воздух (конечно, он всё же упал на меня), его язык вовсе не владел моим ртом — даже не намеревался подвинуться или коснуться меня, он не стремился углубить поцелуй — невинное прикосновение губами и аккуратное посасывание. Его тело покрывалось крупной дрожью — не та, что случается во время секса от оргазма — настоящий страх и волнение. Я отстранился. — Эм, это всё твоя мать? Она запудрила тебе мозги? — в голове творился настоящий беспорядок после только что случившегося. Кажется, пульс повысился настолько, что через мгновение запищат аппараты, а в палату ворвётся бригада врачей и медсестёр, готовых доставать меня с того света. — Она дала мне свободу, — Бён еле держался на руках, его сильно трясло, но я не мог владеть своим телом, поэтому приходилось со скрипом в сердце смотреть его попытки не рухнуть на меня, либо на пол. — Будто до этого она тебя на цепи держала. Не дури мне голову, Бэкхён, — хотелось быть помягче, но внутри скопилось столько желчи, что даже сладкое послевкусие поцелуя не могло бороться с ней. — Гипноз моей матери больше на меня не действует, — как-то опрометчиво говорить мне такое, не будучи уверенным, что я вообще в курсе всех заварушек. В голову прокралась мысль, что у него есть великий сообщник О Сехун, который не слышит мои просьбы о неразглашении личной информации и прочего. Надеру зад этому поганцу, если сил хватит… — И это значит, что ты останешься таким нытиком навсегда? Прости, уж лучше б мы с тобой погрязли в мире БДСМ, нежели я подтирал твои сопельки, — ещё один сентиментальный придурок в компании. Причём, не просто дружок, а тот, кто планирует делить со мной постель, дом и душу (но я бы не подпустил его к себе, всего лишь делаю выводы по его фразам). — М, спасибо, — он уткнулся в моё плечо и снова начал хлюпать носом. Боженька, если ты там ещё не отвернулся от меня окончательно, то сделай что-нибудь с ним. Я не обратил внимания на то, что он начал тихо посапывать. Уставился в потолок и полностью отдался мыслям. Кажется, Бог должен менять не его, а промыть мне глаза — лучше вставить новые. Бэкхён теперь другой. Нежный, ласковый, невинный и беззаботный. Такой, как я всегда мечтал. Именно тот самый мальчик-одуванчик, что снился мне во снах, которого я так сильно желал, писал о нём маленькие заметки в дневнике, томно вздыхал при одной мысли, что на самом деле за образом скотины кроется милый и заботливый. И вот, Чанёль, держи на золотом блюдце, да смотри не урони! Но что-то мои руки не тянутся за ним, наоборот стараются поскорей опрокинуть блюдо. Бэкхён всё равно не такой. Он будто удалил себя, а сейчас медленно записывает новые данные в базу — создаёт нового себя. Бён слишком сложный и недоступный. Хоть и кажется слабым — на самом деле, готов прямо сейчас свернуть шею обидчику, не сомневаюсь в этом. Вся его невинность и влюбленность связаны скорее с чувством вины передо мной. Просто не могу поверить, что он просто возьмёт и полюбит меня. Это как-то… слишком? Сейчас Бён ведет себя крайне осторожно, растерянно и без какого-либо ощущения пространства. Его движения кроткие и тихие, слова настолько сладкие и убедительные, что, кажется, он перенял занятия своей матери и пытается загипнотизировать меня. А что, если я прав? Трудно верить, что это очередной обман — слишком глупо так часто повторять одно и то же. В конечном счёте, жертва обыграет обидчика и поменяет их ролями. Я чувствовал, как моё сердце тихо сыплется на мелкие кусочки, попадая в бездонное нутро, поглощающее всё безвозвратно. Бэкхён внезапно причмокнул, от чего слегка вздрогнул. В горле появилась неизвестная мне ранее горечь, будто я съел что-то отвратительно вприкуску с острым перцем, намазав сверху аджику и горчицу. Глотать больно. Чертовски больно, потому что это чувство распространялось по всему телу. — Не используй на мне гипноз, — я прошипел ему в ухо, чтобы тот точно услышал каждое слово. — Я и не собирался, — промурчал он мне в ответ. Я всё равно не буду подпускать его близко к себе. — Чем докажешь? — Почему ты не можешь просто поверить мне? — Бэкхён удрученно вздохнул и начал тереть переносицу, явно придумывая контраргументы моему следующему высказыванию — Я устал верить всем подряд, — тихо выдохнул и отвернулся к окну, чтобы не встречаться с его притупленным взглядом, изучающим моё бледное лицо. Почему меня всегда так манит пейзаж за стеклом? Почему я всегда бросаюсь посмотреть на жизнь за границей раздела между внутри и вне? Будто где-то там начинается новая жизнь, и мне всего лишь надо переступить черту, но…. — Так ты смешиваешь меня в один котел со всеми другими? — он фыркнул так, будто ему абсолютно плевать на других, на моих друзей и близких, на всех, кроме меня и себя самого. — Ты чем-то от них отличаешься? — Я люблю тебя, — в этот раз Бэкхён сказал это так, будто ветер пронес его слова мимо меня. Будто мне всего лишь показалось. И в это легче себя убедить, чем принять реальность. Дождь стучал по больничной крыше. Капли медленно стекали по окну, играя наперегонки. Они оставляли длинные потоки, напоминающие влажные дорожки на щеках от слез. Дождь напоминает мне плач неба. Будто оно извергает все отрицательные эмоции, накопившиеся в людях, которые боялись сказать о своём состоянии. Будто небо берет под свою опеку таких людей. И прямо сейчас я видел на окне собственные слезы, стремительно скатывавшиеся на окна других пациентов, восхищавшихся, наверняка, моими же бедами. — Хочешь, я заберу тебя отсюда? — тихий голос безжалостно прорезал тишину и глухо отдался в моей голове. Мозг не воспринимал все звуки в палате: я был слишком поглощён в собственные мысли. — Нет, — спасибо Бэкхёну, что он заглушил мои всхлипы своим цоканьем. — Как хочешь, — он сказал это с небольшой долей обиды, но я понимал, как ему сейчас стыдно и одновременно грустно. Когда он пытался сделать лучше, но всё пошло не так, как планировалось. Надеюсь, он не будет сильно переживать по этому поводу. Бэкхён медленно поднялся с койки, подобрал свои вещи и вышел. Его спина была немного сгорблена, а руки дрожали. Дверь аккуратно закрылась, грустным скрипом отдаваясь в сердце. — Так должно быть, — прошептал я и продолжил смотреть на «свои слезы», ощущая солёный вкус на губах. Помню, в тот день Джан старался не беспокоить меня. Он лишь сказал звать его, если что-то понадобится. Кажется, он в курсе всего, что происходит в моей палате. Это так неприятно: словно я стою голый посередине огромного амфитеатра, наполненного людьми, которые внимательно меня осматривают. Ненавижу, когда чужие люди копаются в моей жизни. Даже если он не лезет в мои личные границы, то это не значит, что он переходит черту дозволенного, будучи в курсе всех моих гостей и разговоров. Это слишком. Звать, когда что-то понадобится? Мне нужен свежий воздух, Джан. Мне нужна свобода. Мне крайне необходимо желание жить. Последние три дня перед внеплановой выпиской (к сожалению, на время) из больницы я провёл скудно. Не знаю, что стало поводом отпустить меня домой: либо у врачей появились мозги, и он поняли, что я тут сгнию скоро, либо мой состояние действительно улучшилось, что я особо не ощущал. Я думал обо всём: о приходе Бэкхёна, о нашем прошлом, будущем и настоящем, о запахе его кожи, об его ботинках, свитере, угловатых ключицах, широких плечах, корявой и слегка квадратной улыбке. В моей голове был полный штиль, который принес с собой Бён и оставил так бесстыдно. Заставил меня разбираться со всем этим в одиночку. Каждый раз я открывал глаза и видел перед собой его мягкую улыбку и неуверенный взгляд, которым он запечатал все мои прошлые чувства и обиды. Мои пальцы перебирают воздух, будто нежно забираются в его волосы. Палата кажется наполненной его кондиционером для волос. Я попал в петлю воспоминаний и не мог из неё выбраться перед самой выпиской. Я стоял на выходе из больницы, вдыхая полные легкие влажного воздуха. Дождь шел уже неделю, а я всё ждал момента свободы. И вот, наконец-то чувствовал, как замерзают пальцы и нос, как их слегка покалывает, но перчаток у меня, как обычно, нет, как волосы завиваются от сырости, как ботинки намокают, попадая в очередные лужи. Я не хотел возвращаться домой. Перед уходом попросил Джана не информировать моих друзей о выписке, хоть это и было всего лишь на три дня. Сейчас мне больше всего хочется побыть одному на улице, включить юношеский максимализм, стать одиноким и прозаичным парнем, прочувствовать себя. Я хочу слиться с городом и окружающей меня средой, стать невидимым для других и побыть наедине с Пак Чанёлем. Я достал из кармана телефон, вставил наушники и включил музыку. Ноги повели вперед. Я совсем не ориентировался в этой местности, от чего становилось еще легче на душе: смогу насладиться чем-то новым и прекрасным. Спасибо Джану, который одолжил мне хорошую сумму, чтобы я провел две ночи в каком-нибудь хостеле. А можно даже в гостинице, если не особо тратиться на еду. Я отошёл на достаточно большое расстояние от больницы. Наконец, могу не чувствовать себя зависим от кого-то. На время я освободился от чужой опеки — отдан на собственное попечение, не важно, что на короткий срок. Я завернул в какой-то маленький двор между домов. Ассамблея высоток ввинчивалась в небеса. Казалось, дома настолько высокие, что пронзают голубое полотно, следуя в необъятный космос. Интересно, какой смельчак осмелится жить на последнем этаже? Хотя, его можно считать везунчиком. Только он может видеть незыблемое и неповторимое. Что-то пугающее и завораживающее одновременно. Неизвестность. Неизвестность — такое странное чувство. Это тонкая незыблемая грань между чем-то понятным позади, крепко держит тебя за руку и не собирается отпускать, и будущее, которое зовёт милым голоском, зазывает как русалка, но те, как известно по мифам, убивали моряков. В том-то и факт, что никто не хочет становиться бедным бороздителем океанов, чтобы потом оказаться на ужине у человека-рыбы. Но люди глупы и склонны совершать идиотские поступки. Общество смело заходит на борт очередной «Фортуны», кричит свистать всех наверх, откупоривает бутылки с ромом и с улыбкой плывёт по тёмным водам. Но если я не такой? Ненавижу ром, не переношу запах рыбы, а ещё у меня морская болезнь. Я остаюсь на берегу, смотрю вдаль уплывающему кораблю и чувствую, как тишина медленно настигает мир. Я остаюсь совсем один, в пустынном городе, стране, континенте, планете, вселенной — в глубоком и бездонном вакууме, продолжаю лететь вниз без надежды на падение: потому что я хочу парить дальше, не ища каких-либо ответов на свои вопросы и не пытаясь найти решения. Я не волнуюсь, не кричу, не плачу — внутри такая же пустота, которая поглотила и эмоции, и мысли. Я существую с полностью пустой головой. Представьте, что все ваши мысли — миллионы тонн мусора — прямо сейчас исчезают. О да, это чувство невесомости пугает. Будто потерял что-то нереально важное. Но лучше не иметь ничего, чем страдать ещё больше потом от утери ещё большего количества информации. И мой вакуум лопнет сразу же, как только я найду решение проблеме, выберу один путь и пойду по нему. Вернётся шумный рой мыслей и туча проблем. Мне это надо? Сфотографировал арку домов, захватив немного солнечных лучей, которые, как обычно, уберу при обработке фотографий. Не знаю, почему, но я предпочитаю темные оттенки фото, они кажутся мне более удобными и привлекательными. Чисто моё маловажное мнение, которое даже не было сказано в тему, но меня это не волнует. Продолжил идти, доверившись своим ногам, посчитав, что они-то меня не предадут. Выйдя на шоссе, я почувствовал запах мокрого асфальта и пыли. Нос сразу же заложило, но внутренняя улыбка натянулась до ушей (обожаю этот запах). Я шёл вдоль дороги, покачиваясь от порыва ветра, создаваемого проезжающими машинами. Позади меня ехал старый автобус, который я заметил только недавно. Он сильно тарахтел, но это лишь доставляло шарма и раритета. Я развернулся и сфотографировал его. Слегка размазанное, но насыщенное фото. Оно не было скучным и блёклым, потому что в одном этом автобусе было сокрыто столько тайн — целая сокровищница Тутанхамона. Сколько историй было в нём рассказано, прошептано на ухо, написано на записке или телефоне, сколько мелодий прослушано, книг прочитано, поцелуев оставлено, фотографий сделано? Сколько встреч отменялось и назначалось, сколько опозданий было совершенно из-за медленного движения транспорта? Сколько эмоций отпечаталось на его корпусе? Сколько несказанных вслух желаний и ожиданий было оставлено на широких и толстых окнах, в которые так любят смотреть мечтали? Один автобус — переплетение судеб миллионов людей. Вся жизнь была в нём. И осталась на моей фотографии. Пока я рассматривал фото, автобус остановился. Сзади кто-то подошёл и грубо подтолкнул вперёд. Ага, я тебе дорогу не перекрываю, приятель, так что иди лесом. — Эм, мог бы и обойти, я не бегемот вроде, — кинул я, стараясь увернуться от приставшего человека.  — Что ты тут делаешь? Ты же должен быть в больнице, — я обернулся и увидел Чонина, который, мягко говоря, выглядел немного помятым. Но даже это не помешало ему испортить моё настроение и нагло впиться взглядом в пластыри на руках после катетеров. Как неприлично, ублюдок.