Остров сломанных игрушек

Я долго стоял в этой идиотской больнице, прислонившись спиной к двери в его палату. Спина будто прилипла самым сильным клеем и никак не хотела отрываться. Ноги были на её стороне, но выдержать резко навалившуюся боль и обиду они не могли, поэтому просто подкосились. Мой копчик принял удар на себя, отдаваясь разноцветными зайчиками в глазах. — У Вас всё хорошо? — от медсестры ужасно воняло аммиаком, поэтому мириады цветов сразу же пропали, остался безобразно яркий свет ультрафиолетовых ламп и обеспокоенная полуулыбка девушки. Я шикнул что-то наподобие «да, не беспокойтесь, мне надо посидеть», на что получил только странный взгляд, мол «что за идиоты вокруг». Спасибо, что у неё хватило вежливости отойти и не беспокоить меня больше. Голова разрывалась на части от потока мыслей, грудь разрывало от сухого кашля и рваных вздохов, глаза щипало от слёз, которые уже закончились, но всё равно чувствовались на красных щеках. Вокруг вертелись строки из папки с диагнозами, слова врачей о проценте выживания, его истощенный вид и стеклянные глаза. Я не могу потерять его так быстро — я только что обрёл самого себя. Пальцы предательски трясутся, совсем не цепляются за стену и не помогают встать. Я снова падаю. — Может, мы дадим Вам успокоительное? — Чтобы я всё забыл, а потом улыбался, как идиот? Спасибо, не надо, — мне помогли встать и подтолкнули вперёд, чтобы поскорей ушёл и не доставлял лишних проблем. Бросает из стороны в сторону, словно я попал в шторм. Люди странно смотрят на меня, в их глазах непонимание и сожаление. Зачем Вы соболезнуете мне? Не я же тут помираю. Ещё одна мысль об его кончине — я сам откинусь. Сильные импульсы так больно бьют по мозгам, что тело на рефлексе откидывается назад. Хорошо, что я не пьян — могу контролировать ситуацию. Не знаю, выплакал я все слёзы или нет, но по приходу домой обнаружил, что моё лицо полностью разодрано, а глаза можно смело вынимать и вставлять новые — пустые и мутные стекляшки, которые не способны отразить хоть что-то. Даже оказавшись в своей квартире — импровизированном убежище, коконе, колыбели, — я не мог остановить свои собственные мысли. Чанёль уже смирился. Он готов умереть и не хочет видеть кого-либо, чтобы передумать. А я… Я просто разрушил его мир? Я резко появился после годов отсутствия, после печальной пьесы «Игра Бэкхёна с щеночком Чанёлем», после настоящей трагедии — и снова всё испортил. Неужели я вёл себя настолько отвратительно, что сейчас, когда я говорю ему чистую правду, всё это звучит очередной ложью, только теперь с привкусом мёда, потому что эту ложь приятно слышать. Я действительно причинил ему большую боль своим появлением, нежели уходом. Приходить к нему сейчас было так глупо… Он жил без меня всё это время, налаживал отношения, а я, как последняя скотина, пользовался его друзьями, заставлял их следить за ним, чтобы потом я, такой чудесный, прекрасный и всё знающий, пришёл к нему подготовленный, знал все его предпочтения и любимые вещи. На самом деле, весь этот мир, образовавшийся вокруг Пак Чанёля, создал я — начиная с внезапных предложений прогуляться до уходов из дома Сехуна — всё это было спланированно мной. Что же я наделал…. Уничтожил Пак Чанёля, заставил его стать таким, а теперь пытаюсь пригреться и снова получить всё, что мне надо. Это так низко, ты понимаешь? Бён Бэкхён, ты настоящая скотина. Ты гниль. Все люди гнилые. И ты тоже. А от гнили надо рано или поздно избавляться. Так что же, пойдёшь на поиски лезвия или верёвки с мылом? Что ещё ко мне может испытывать Ёль кроме ненависти? Думаю, на его месте я бы давно разбил себе голову, послал трёхэтажным матом и послал на все четыре стороны. Хотя некоторые пункты он уже успел сделать, правда, меня они почему-то совершенно не задевают. Потому что ты тупое животное, Бён, которое даже не может определиться со своим внутренним Я — понять чувства других уже слишком для тебя. Ты настоящий урод, которого можно не называть человеком. Ты уже не какой-то там парень из богатой семьи, ты марионетка — кукла, набитая, к сожалению, мясом и костями, а ещё искусственно созданными чувствами и эмоциями. Спасибо, любимая мамочка, что вырастила идеального сынка. Твои навыки гипноза стоило бы испытывать на других людях, а не на собственном ребёнке. Я знаю, что не мне учить родителей, но это же аморально. Как можно забраться в мозг своего маленького чада и управлять им, словно это не он просыпается по ночам и плачет от кошмаров, не он совсем недавно обожал шоколад, а теперь по чужому желанию выбрасывает его и твердит, что его тошнит от сладкого? Разве я могу называть её своей матерью? Она не просто родила, вырастила и воспитала меня. Она создала меня. Начиная с квадратной улыбки, заканчивая пристрастием к золотым кольцам и фильмам по пятницам. Её мысли, желания и намерения въелись в каждый нерв моего мозга. Я был фантошью в театре Миссис Бён, орудием массового убийства, точнее орудием мести Пак Су Джину. Но вот мои верёвки разорвались, манжеты спали, а грим исчез — я почувствовал землю под ногами и свободу, которая резко сдавила мои лёгкие, мешая дышать спокойно. Я предоставлен сам себе, но кто я? Если бы всё было так хорошо, то меня больше не терзали бы все те отвратительные чувства, что застряли, будто ком шерсти в моём горле. Больно, раздражает, но ты не можешь выплюнуть его. А если всё-таки удастся, то, в конце концов, снова ощутишь знакомый привкус волос во рту. Я не могу справиться с самим собой. Постоянно путаю собственные мысли, будто прошлое я, созданное мамой, до сих пор в моём разуме. Слышу чужой голос в своей голове. Он грубый, с нотками сарказма и дерзости. Постоянно твердит, что стоит отбросить прошлое: друзей, знакомых и любовь, надо двигаться дальше, не боясь свернуть кому-нибудь голову. Он блестит хитрыми глазами и заливается скрипучим смехом, когда я пытаюсь его перебить; он ставит острый каблук мне на горло и заставляет заткнуться, потому что он тут главный. Его зовут господин Бён. Скорее всего, Чанёлю не понравится даже мой настоящий характер, который скандирует голос Бэкхён, которого я считаю своим настоящим. Сегодня я сделал первые попытки быть естественным, позволить Бэкхёну говорить, но он уже привык к господину Бёну. Но я не такой. Я не могу больше поддаваться, иначе его острая подошва просто передавит мне горло — останется только один голос, который создаст свой мир, где только его правила, поверьте, не самые правильные и законные. Чувствую себя одуванчиком, который растёт-растёт, но его внезапно срывают. Убивают просто так без предупреждения, а потом он снова попадает в почву и растёт, ожидая, когда же его тело снова раздерут на куски, развеют по ветру кровавые останки. Одуванчик живёт, не зная своего будущего. Он помнит только боль, которую ему причинили, а потом снова чувствует, как его тело растёт и тянется к солнцу. Но что было бы, если бы его не сорвали? А если бы не развеяли по ветру, а соединили с другими одуванчиками в большой и красивый венок? Все бы сгнили. А от гнили надо избавляться. Я боюсь неопределённости, но уже привык жить в страхе. Я олух. Самый настоящий. А еще подстилка, нытик, трус и предатель. И я ненавижу себя. Терпеть не могу. От одного взгляда в зеркало хочется разбить стеклянную поверхность, чтобы расцарапать глаза осколками. Я ужасен. Только лишь потому, что не могу открыть истинное лицо, не могу подавить другой голос и явить себя. Потому что боюсь себя настоящего. Потому что мою голову посещают мысли наподобие «А зачем Бэкхёну помогать выйти на свет? Что плохого в господине Бёне? Почему нельзя оставить всё так, как есть?» Я не хотел этого делать, но руки сами потянулись в карман за телефоном, нажали на кнопку быстрого вызова: — Я жду тебя. И не приходи ко мне без вина, Дэ. Разговор короткий — иначе передумаю. Сильно трясутся ноги, не могу удержать себя, поэтому падаю на пол. В голове начинает мутнеть, а в глазах рябит. Либо это от долгого нахождения в больнице — вдохнул много медикаментов, все дела, — либо от мыслей, которые были способны задушить, не то, чтобы просто выбить из сил. Не могу ужиться с самим собой даже пять минут — снова появляется желание причинить себе боль, чтобы дать господину Бёну понять, что это моё тело, ему не место. Рука нашаривает в кармане пустую упаковку лекарств. Бэкхён чувствует, как на лбу появляется холодная испарина, а сердце начинает резко сжиматься. Неужели он не может подавить его? Что делать, если он появится перед Чондэ? Бэкхён облегченно вздыхает и мысленно бьётся головой об стену, когда понимает, что у него всё-таки осталась одна таблетка, просто надо быть чуточку внимательней. Горький вкус чуть ли не парализует горло, заставляет открыть рот и учащённо дышать. Пока неприятный вкус не пропадёт. Бэкхён снова находит себя на полу, когда под дверью кто-то изрядно матерится. Он совсем не помнит, что делал после принятия медикаментов, о чём думал, а думал ли он вообще… Провал в памяти — черная дыра, в которой громко свистит ледяной ветер — зияла в мозгу и заставляла напрячься. Это было уже не впервые, но ощущение такое, словно его подставили. Противно, больно и хочется плакать. Он медленно поднимается, цепляясь за каждый бугорок на стене, чтобы, не дай бог, не свалиться. В глазах резкая вспышка — я снова на полу. Разве я только что не встал? Ничего не понимаю… За дверью меня уже готовы убить, поэтому, с горем пополам, я поднимаю свою резко отяжелевшую тушу и открываю дверь. — Какого чёрта мне пришлось стоять там больше получаса? — рот Дэ был слегка приоткрыт для дальнейших упреков, но его внезапно обесцветившиеся глаза дали понять, что со мной что-то не так. — Почему у тебя кровь? И правда, я подошёл к зеркалу и увидел длинную тёмно-красную полоску, проходящую от носа до самого подбородка. Она давно застыла, но кожу неприятно пощипывало. — Я не знаю, — мой голос был слишком хриплым, чтобы оставить меня в покое, но Чондэ чуткий, поэтому дальнейших упоминаний об этом не последовало. Мы молча прошли в гостиную, где я достал из небольшого серванта по бокалу каждому, а вот Чондэ не торопился открывать бутылку. Он внимательно рассматривал меня, впивался взглядом в каждую деталь и не стеснялся избегать моих глаз. — Бэкхён, — он глубоко вздохнул прежде, чем сказать что-то, наверное, не очень приятное. — Мы не будем пить, если у тебя настолько плохое физическое состояние. Хотелось бросить бокал на пол и разбить его к чертям. — Со мной всё хорошо, — я как упрямый осёл потянулся к бутылке, но она оказалась слишком тяжелой, поэтому чуть не приняла на себя участь бокала, который в моей голове уже должен был впиваться острыми краями в мои пальцы. — Ты не можешь удержать в руках даже вино, — Дэ успел подобрать бутылку и поставить её на стол, подальше от меня. — Это не имеет значения! — я чувствовал, что перехожу на истерический крик, глаза невыносимо больно щиплет. — Я позвал тебя, чтобы напиться, а не трепаться о моём здоровье. — Бэкхён… — Чондэ увидел струю горячих слёз, потёкших по моим щекам, и растерялся. Я видел, как его губы открываются и сразу же прикрываются в попытках сказать что-либо, но вместо этого он просто мимолётно обнимает меня и всё же откупоривает бутылку. Красная жидкость стремительно наливается в бокалы, а по дому разносится одурманивающий запах. Но я уже не хочу пить. Мне так плохо, что хочется только упасть на пол и кричать. Вовсе не стыдно перед другом за такую сцену — только страшно, что он увидит это собственными глазами, поэтому мне пришлось наплевать на это ужасное желание и прикоснуться губами в холодному стеклянному краю. По телу расплылся жар, в горле — горечь, а в голову ударил градус. Чувствовалось как никогда сильно, потому что зрение начинало расплываться, а потом снова фокусироваться только на одном человеке. Дэ собирался заново начать разговор, но мой голос, к общему удивлению, такой сиплый, неуверенный и дрожащий перебил его: — Кто я? — Бён Бэкхён, — он ответил слишком напряженно, словно понимал, что не такого ответа я ожидал. — Неправда, — по лицу снова потекли слёзы. — Мне страшно. Каждый день я борюсь с провалами в памяти, не помню своих снов, своих мыслей, действий, предпочтений. Я вновь и вновь пытаюсь приглушить этот чёртов голос, который просто басом заставляет меня надевать всё это обтягивающее тряпьё, обходиться со всеми как со скотом и скрывать чувства за ехидной. Я задыхаюсь от любой мысли в моей голове, потому что они чужие. — Это всё из-за гипноза? — он осторожно положил руку на моё плечо, которое судорожно поднималось и опускалось. Всхлипы уже не были такими тихими — разнеслись по всему дому. Мне не было стыдно реветь вот так перед Дэ, потому что он всё понимал. От этого становилось теплее на сердце, но алкоголь жадно гасил все эти чувства, выдвигая на главный фон только моё желание высказаться и выплакаться. — Да, но мама умерла год назад, поэтому я должен быть сейчас не таким, — осознание этого пришло только сегодня, буквально секунду назад, когда я мельком подумал о возможном побочном эффекте, которого просто быть не может. — Значит, ты сам внушаешь себе этот голос, — Чондэ посмотрел на меня с глазами полного сожаления, от чего стало противно. Хотелось ударить его и убежать в другую комнату, но я налил себе ещё вина и выпил бокал до дна. — Ты можешь думать, как хочешь, но это не самовнушение, — я не могу объяснить всего того, что чувствую каждый день, но хотелось очень сильно. — Я ощущаю, как меняюсь. Просто по щелчку становлюсь другим, ты это понимаешь? — Бэкхён, это может быть не гипноз, а уже психическое расстройство… — Да пошёл ты к чёрту, Ким Чондэ! Плевать мне, что ты думаешь об этом, — я выпил ещё один бокал и почувствовал себя нереально злым, потому что он не верил. Тот, в свою очередь, виновато опустил голову вниз, но через секунду снова поднял и посмотрел на меня так, словно я действительно его только что ударил. — Почему ты не рассказывал мне об этом раньше? — кажется, его очень задело то, что я играл в молчанку всё это время. — Я не хотел лишний раз тебя напрягать, потому что знаю про Минсока… — это последнее, что я хотел сказать, но слова вырвались сами собой. Нависла угнетающая тишина. Каждый пытался унять боль в сердце и не дать слезам вылиться из глаз, но получалось откровенно паршиво. Чондэ дал волю эмоциям, но сразу же стёр горячие солёные капли и дрожащим голосом произнёс: — Мне правда жаль, что я не рядом, когда в твоей жизни происходит такое. Но Бэкхён, я не могу читать твои мысли только по одному выражению лица. Прошу, если что-то не так, говори мне сразу, — он упрямо уставился на меня, требуя ответа. Не знаю, можно ли это назвать полноценным согласием, но вместо каких-либо слов я просто прильнул к его груди и крепко обнял. Так, что у обоих спёрло дыхание, и начала кружиться голова. Если бы не его тяжелое дыхание и мои громкие всхлипы — сколько бы мы вот так просидели? Чувствую себя намного легче, потому что смог рассказать кому-то хоть малую часть всех моих проблем, но внутри всё равно оставался огромный сгусток негатива и боли, который колол организм изнутри и заставлял плакать ещё сильнее. Но сегодня я не могу позволить себе этого, потому что я не один. Потому что напротив меня сидит Чондэ, больную тему которого я затронул слишком неудачно. — Как давно его нет? — спросил я, наливая ему ещё один бокал вина, чтобы тот расслабился. — Больше двух месяцев, но, Бэк, ты присылал мне его фотографии около месяца назад. Это тебя стоит расспрашивать, а не меня, — Дэ глубоко вздохнул, заметив моё удивленное лицо. Не помню, чтобы видел его. — Ах, это был не ты… Он снова начал плакать от осознания, что в этот раз я не помогу, потому что, чёрт возьми, я даже не могу понять, как на моём телефоне оказались фото его пропавшего парня и каким образом они исчезли. — Чондэ, всё будет хорошо, — я гладил его по спине и пытался что-то там шептать, но становилось только хуже. — Ты не подавал заявление в полицию? — Бэкхён, я не могу этого сделать, потому что практически ничего о нём не знаю, — при этом его глаза распахнулись так широко, будто он осознал это только сейчас. — Как я могу быть его парнем, если знаю только его имя и возраст? Может быть, даже эти данные неверны. — Успокойся, это совершенно нормально. Я ничего не знаю о Чанёле. — Но вы и не встречаетесь, — это было слишком больно и подло со стороны Чондэ. Да, ты пьян, разбит и подавлен, но следи за языком, подонок. Я оттолкнул его от себя, давая понять, что мне неприятно. Ненавижу напиваться, потому что все чувства становятся слишком обострёнными, особенно обида. Чондэ косо посмотрел на меня и остолбенел. Наверное, у меня снова пошла кровь из носа или что-то наподобие этого, но он мгновенно протрезвел. — Что случилось? — я не понимал, в чём дело, но Чондэ почему-то начал бить меня по щекам и громко кричать, чтобы я не отключался. Кажется, в глазах цветные зайчики бегают, как с утра в больнице. Трясёт немного, но это, скорее всего, из-за выпитого алкоголя, который…. Ой, забыл, что он немного запрещён, когда принимаешь эти таблетки. Изо рта выходит противная пена. Наверное, я откинусь сейчас. Проснулся на руках Чондэ, который с краснющими глазами сидел и пялился на меня. Перевёл взгляд на часы — было трудно сфокусироваться, но, как я понял, прошло не больше двадцати минут. — Всё в порядке, можешь идти домой, — сквозь невыносимую боль я поднялся, доказывая, что прекрасно себя чувствую, хотя внутри всё перетягивалось и разрывалось. — Спасибо тебе за этот вечер. — Бэкхён, пока ты тут это, я подумал, — Дэ медлил, колеблясь, стоит ли говорить это или нет. Я хотел уж было помахать ему ручкой и попросить уйти, но он решился. — Ты же должен знать о себе хоть что-то. Вот сейчас ты настоящий, а значит, испытываешь всё естественно и непосредственно. — Что ты хочешь сказать? — я примерно понимал, что он пытался мне доказать, но я ждал конкретики — того самого удара в спину — вопроса, который я оставлю без ответа. — Ну, например, какой твой любимый цвет? Я был готов, но меня выбило из колеи. Растерялся, почувствовал себя жалким и беспомощным. В голове началась полная неразбериха: тайфун из одежды, которую я часто носил, из мыслей о том, как красиво выглядит что-либо, о палетке теней, которыми я пользовался, о цветах, продаваемых в маленьких магазинчиках — обо всём, что имело какой-либо оттенок. — Я не знаю, — какая-то тонкая нить, наверное, самообладания, порвалась. Моя наивная вера в то, что я смогу стать самим собой, оборвалась, рухнула со звуком бьющегося стекла, сгорела, не оставив пепла, исчезла как призрак. Чондэ стоял посередине комнаты и понял, что ему пора уходить. Он собирал вещи, прихватил с собой бутылку, чтобы самостоятельно выбросить и быть уверенным, что я не сделаю себе хуже с помощью алкоголя. Когда его спина выпрямилась после завязывания ботинок, я тихо прошептал: — Я не знаю, какая музыка мне нравится, что я предпочитаю носить, какое блюдо я люблю есть или готовить. Умею ли я вообще готовить, петь или танцевать? Я не знаю, нравится ли мне острое или сладкое. Я ничего не знаю, — продолжал лепетать что-то, пока Чондэ стоял ко мне спиной и глубоко дышал. Я понимал, что ставлю сейчас нас обоих в глупое, неприятное и безвыходное положение. — Прости меня, — он вздрогнул и открыл дверь. Его мягкий голос звучал сейчас слишком резко. — Я самый ужасный друг. Я действительно не знаю, что ты любишь. Я не знаю ничего о тебе. Я ничем не могу тебе помочь. Дверь закрылась сама, даже не ожидая каких-либо моих действий, потому что я бы и не сдвинулся с места. Истерика накрывала с головой, а я лишь спокойно наблюдал, как меня заносит. Снова упал на пол. Больно, но ещё больней от слов. Слова — чёртово массовое орудие убийства.