Остров сломанных игрушек

Вот я и оказался у той самой двери. Прямо за ней, скорее всего, он лежит где-нибудь на полу, в самой холодной комнате, как по классике, либо тихо сопит, либо плачет, но старается создавать меньше шума, чтобы никто и заподозрить не мог, что богатый наследник компании может позволить себе пустить слезу. Да никогда. Может быть, он сидит в ванной под ледяными струями воды и что-то там шепчет о том, какой он неудачник, как все его пугают, как он не хочет общаться и видеться свет, что он зарекается выходить на свет. Возможно, его волосы уже близки к своей бедной участи быть оторванными в адских агониях, голос — сорваться из-за долгих криков. Я не хочу заходить — мне так страшно, что хочется сбежать отсюда поскорей. Забыть Ким Чунмёна кажется проще простого, потому что чертовски холодно, боязно. Совершенно не знаю, что делать, как себя вести, что говорить и что чувствовать. Я не могу просто так зайти и сказать: «Хола, амигос, хватит заниматься херней!» и вытолкнуть из дома. Боюсь, что не смогу контролировать свои эмоции, могу разозлиться и послать всё на четыре прекрасные стороны, наговорить много бреда и испортить наши отношения окончательно, причинив вред не только себе, но и Чунмёну, что больше всего не хочется делать. Так, О Сехун, тебе надо это сделать, просто жизненно необходимо — иначе никто ему не поможет, не вытащит из комнатушки и не успокоит, не покажет, что люди не такие страшные, что вдвоём не так страшно, как одному. Да, знаю, что люди — монстры, но проще держаться за любимого, чем гнить одному, не так ли? Хотя это слишком самоуверенно — называть себя его любимым. Квартира не была закрыта, что навевало мысль о том, что он всё же выбирался из дома, но резко ударивший в нос запах пота говорил об обратном. Стояла отвратительная духота, будто тут раздевалка баскетбольной команды, а не квартира аккуратного и опрятного парня. Пахло так, словно кто-то умер и уже начал разлагаться. От этой мысли я нервно сглотнул и постарался отогнать плохое предчувствие. С каждым шагом становилось всё тяжелее, потому что мурашки по спине и рой голосов в голове я не мог выбросить, как бы ни старался. С опаской и надеждой не увидеть его с пеной у рта или перерезанными конечностями, начал осматриваться вокруг. Пол был усеян использованными носовыми платочками, которые до сих пор оставались влажными. На кухне никого не было — только нетронутая тарелка с едой, полный стакан воды. Наверное, он собирался поесть, но истерика не позволила этого. Какая знакомая ситуация… Мозг направлял меня именно туда, куда идти не хотелось совсем. Ладошки покрылись холодным потом, который чуть ли не стекал огромными каплями, заставляя постоянно вытирать их о джинсы. На лбу также выступил пот, а голова разрывалась от страха, испуга и кадров, которые могли поджидать меня за дверью. Я сглотнул и прикоснулся к ручке двери. Не хочу, не хочу, не хочу. Мысленно посчитал до пяти, резко выдохнул, зажмурил глаза и открыл дверь. Аккуратно, наверное, медленнее черепахи, я начал расщеплять веки. О боже мой, какое счастье было увидеть пустую раковину без каких0либо признаков мертвеца или попытки им стать. Мгновенно с души упала часть булыжников, которые составляли чуть ли не Эверест у меня внутри. Оставалась только одна комната — и стало так легко почему-то. Пот мгновенно стал высыхать, в голову не приходили идиотские мысли. Только сердце совершало уже сотый кульбит, намекая, что прямо сейчас оно не справится и упадёт: я почувствовал его запах. Ноги становятся ватными, а руки предательски трясутся, будто я снова невинный школьник, готовящийся сдавать свой «самый важный экзамен, который определит всю мою последующую жизнь». Повернул ручку, пытаясь в этот раз не жмуриться и гордо принять реальность. Никого нет… От удивления ноги подкосились, и я рухнул на пол. Ради чего я припёрся сюда и испытал не пойми что? Уже начал верить, что мои чувства реальны, потому что просто знакомые так не реагируют. Не хотелось признавать мой подвиг совершенно бессмысленным и бесполезным, поэтому я начал рыскать по комнате. Если думать логически, то куда может деться парень с резким приступом истерики на основе социофобии? Точно не за пределы этих стен. Под кроватью никого, на подоконнике — тоже. Я учащенно дышал, понимая, куда мне придётся заглянуть. Он точно там. В голову закралось много интересных и смущающих решений (например, забраться к нему и закрыться), но я вспомнил себя в подобном состоянии, свои желания и свою ненависть к чрезмерной близости Ёля. И как мне хотелось чувствовать чужое тепло и заботу одновременно. Я резко открыл дверцу шкафа и увидел то, что и ожидал увидеть — Чунмён сидел, обняв коленки, накрывшись одеялом, и тихо сопел, пока на его лице стыли солёные и обжигающие слёзы. Опухшее лицо, покрасневшие щёки и губы, усталый вид и растормошенные волосы. Сердце ёкнуло и, наверное, полностью обмерло. По всему телу пробежали покалывающие мурашки, а кончики пальцев и нос снова стали холодными. Я почувствовал прилив волнения и страха. Как же ещё он может выглядеть, Сехун? Лежать в теплой ванне с маской на лице и смотреть сериальчик? Пить вино в своей комнате и горланить грустные песни? Или спокойненько спать на кровати? Мда уж, пора бы расширить горизонты и включить наконец-то мозги. Все мои тревоги испарились, когда я аккуратно залез в шкаф и сел напротив него, изучая лицо передо мной. Он приоткрыл одни глаз, обнаружив, что одеяло медленно перетягивается на противоположную сторону, равномерно распределяясь между двумя. Наверное, я выглядел жутко обеспокоенным и испуганным, потому что Мён быстро захлопал ресницами, чтобы пробудиться и избавиться от пелены, которая, естественно, была перед глазами. — Привет… Привет? Привет, — кажется, он лепетал это мне. На глаза наворачивались слёзы при виде его испуганных глаз. Как-то болезненно больно видеть такого зашуганного, помятого и страдающего Чунмёна — особенно впервые. — Тш-ш, ничего не говори. Это я, всё будет хорошо, — хотелось обнимать его, целовать и не отпускать, но вместо этого я боязливо дотронулся своей ладонью до него. Он вздрогнул, но не убрал руку, отводя взгляд и слегка шевеля пальцами, пока я медленно переплетал их со своими. Сидеть вот так в шкафу — настоящее и непередаваемое счастье; несмотря на причину таких обстоятельств, по телу расплывается тепло, в котором буквально хочется утонуть. Низ живота приятно тянет от интимности момента, ещё чуть-чуть и я начну мурлыкать. Что-то волшебное происходит прямо сейчас — мы переходим на новый уровень близости — неописуемый, чудесный и сокровенный, о котором знаем и будем знать только мы. — Что я могу сделать для тебя? — Мён посмотрел на меня своими блестящими и красными от слёз глазами и снова потупился. Голова идёт кругом от такой искренности и доверенности, что даже страшно становится, потому что одно неправильное действие — я не смогу вернуть наши отношения на этот уровень. Я отпустил его ладонь и хотел поднять обмякшее тело, но он отполз от меня подальше и спрятал лицо. Конец. Сердце резко сжалось и облилось ледяной кровью, дыхание спёрло. Я всё испортил. Неужели, я только что сделал ту самую ошибку, о которой думал буквально секунду назад? О Сехун, ты просто кретин. Теперь я окончательно растерян. Не знаю, что делать с ним. Мне нужна чья-то помощь. Или хотя бы справочник по ухаживаниями за Ким Чунмёном в любые жизненные ситуации. Прошёл час, как я нахожусь в его доме, слушаю тихое дыхание, вижу испуганный, но туманный взгляд и сижу на его постели рядом со шкафом, дверцу которого я оставил открытой, чтобы наблюдать за ним За всё это время ничего не произошло: мы не заговорили, он не шевельнулся, мои извилины тоже не тронулись, я не придумал план, даже метеорит не упал. Только я стал большим идиотом, потому что просто пялился на него ровно шестьдесят минут и ничего не предпринимал. Пока ругал себя, не заметил, как Чунмён ослабил бдительность и заснул. Я накрыл его одеялом, крайне аккуратно, чтобы не потревожить его и вообще не дать почувствовать хоть что-то, а то закроется в себе ещё больше и капут. Даже как-то забавно, что я буквально заперт в его доме, а мог бы давно уйти. Ноги становятся тяжелыми и ватными около крыльца, а мозг, наконец-то (!), вместе с сердцем кричат, что, если уйду, то совершу главную ошибку всей своей жизни, после которой можно и не жить. Не могу уже оставить всё, как есть, но нет приемлемых вариантов, чтобы моментально исправить ситуацию. Поэтому иду на кухню и начинаю убираться. Поднимаю противные носовые платки, на которых остались его сопли и слёзы — чувствую себя настоящей мамочкой, что не очень-то приятно. Выбросил испортившуюся еду, перемыл посуду и налил в стакан новую воду. И самому пить хотелось, и его как следует напоить (и накормить). Страшно, что такой взрослый человек может впасть в подобное состояние. Не может позаботиться о себе, не ест, не пьёт — ведёт себя к мучительному концу. И ещё боязно за самого себя — психопата, который также склонен к неожиданным приступам, характер которых просто невозможно предугадать. Если сейчас я поведу себя агрессивно или с малейшим намёком на жесткость — могу забыть об этом доме и его хозяине. Чунмён будет шарахаться от меня, поставит вокруг себя охрану и добавит в черный список мистера О Сехун. Я не хочу, не хочу всего этого. На секунду в голове промелькнула мысль, от которой по телу снова пробежались мурашки. Я хочу касаться его прямо сейчас. По телу начинает разбегаться жар, от чего трудно устоять желанию, а перед глазами появляется пелена (не путайте это с возбуждением, не-не). Прямо сейчас мне нужно вдыхать его запах. Без разрешения, без условий, без стеснения и расстояния между нами. Аккуратно, нежно и без боли. Я встряхнул головой, чтобы избавиться от глупых намерений. А что, если ему не понравится? Я только прославлюсь знатным извращенцем и отдалю его от себя на тысячи миль. Сидел на диване в гостиной и буравил взглядом тот самый угол, за которым была спальня Чунмёна. Трепет распространялся по всему телу, передавая сильные импульсы в мозг, который, наверное, скоро расплавится, но сердце пыталось достучаться до меня, чтобы я наконец-таки поднял свою пятую точку с этого мега удобного дивана и отправился по собственным делам, точнее, желаниям. Ноги почувствовали опору и в мгновение ока перенесли меня в его комнату. Чувствую себя так странно (это называется влюбленность). Пока мой разум и жух пытались сбежать из тела, чтобы не видеть этого срама и наслаждаться жизнью за пределами этого дома, я уже навис над просыпающимся Чунмёном и легонько втягивал запах. Сладко. Он пахнет мёдом и парным молоком, несмотря на солоноватость от слёз. Такой нежный, теплый и домашний. Он пьянил, одурманивал и привлекал к себе. Я не сдержался и аккуратно дотронулся губами до его шеи. Чунмён медленно открыл глаза, наверное, видя перед собой копну моих чёрных волос и почувствовав мой запах. Не знаю, какой он, но точно не такой приятный. Мён слегка дёрнулся и попытался отодвинуться, на что я только сел перед ним на колени и внимательно посмотрел в испуганные глаза. Он продолжал смотреть на меня и перебирать пальцами одеяло. Волнуется. Но я вижу, как его защита рушится, как в глазах появляется надежда и желание продолжить. Я протянул свои руки к нему, ожидая, что тот хотя бы шелохнётся. Но этого не произошло. Глубоко вздохнул и обхватил его за талию, потому что ещё чуть-чуть, и я взорвусь от переполняющих чувств, который обязательно должны вылиться из меня и передаться ему. Затем я осторожно ухватился крепче и перевалил его на себя, тем самым, вытащив из этого шкафа, а потом поднял на руки, думая о том, куда же его поместить, такого крохотного и беззащитного. Он поджал ноги и крепко ухватился пальцами за мой свитер. Его кулачки были такими маленькими, что дыхание спёрло. Аккуратно уложил его на кровать, а шкаф закрыл ногой, совершенно не беспокоясь до конца ли или нет. Мой взгляд был прикован к лицу Ким Чунмёна, который лежал на постели и также смотрел на меня: неровно дыша, слегка испуганно, но ожидающе. Я не стал ложиться, просто сел рядом и немного склонился над ним. Чунмён перебирал пальцами теперь край моей одежды, будто хотел подтолкнуть меня, наклонить ещё, уложить рядом, но он просто мял и комкал свитер. Я смотрел ему в глаза, стараясь не делать реких движений и держать руки при себе, как услышал собственный шепелявый голос: — Мне было так страшно идти сюда, но я так волновался, — шепелявый, с небольшой хрипотой из-за волнения и приглушённый. Полушёпот. Чунмён задержал дыхание, но потом еле заметно смутился и отвёл взгляд, сделав его таким грустным, будто винит себя в моих эмоциях. — Знаешь, мне так больно было видеть тебя таким. Это… непривычно, — я понимал, что зря говорю всё это. — А ещё непривычно расплываться от внутреннего тепла и дрожать от мурашек, когда ы рядом, желать почувствовать твой запах и вкус твоей кожи, хотеть прижаться так сильно, чтобы скрыть от глаз других, увезти на край света и быть только вдвоём. Чунмён крепко сжал мой свитер и начал смотреть в глаза, будто передавал мне некий сгусточек поддержки, который я сразу же ощутил и понял, что пора ему всё рассказать — Мне было страшно не потому, что ты такой, а потому что… Потому что у меня чёртова деперсонализация, потому что я псих, который может менять свои личности чуть ли не ежесекундно. Я не знаю, какое эго будет следующим, когда оно придёт, как я буду себя вести, и что буду чувствовать. Мне страшно, что другой я не будет любить тебя…. Глаза сильно защипало, а по щекам потекли горькие и обжигающие слёзы, которые несли за собой столько терзаний и мыслей, такой тяжелый груз, что сбросить его прямо сейчас, рассказать всё и раскрыться было чудом и настоящим даром судьбы. Легкое прикосновение пальцев до моих щек, попытка стереть влажные дорожки, а затем ладонь, мягко пробирающаяся в мои волосы — я почувствовал камень, стремительно упавший с души и разлетевшийся вдребезги — облегчение. — Каждый день мне хочется сбежать из этого мира, потому что я устал приносить людям лишние проблемы, заставлять их переживать, а также гонятся за мной, чтобы успокоить и позаботиться. Я обуза. Причём, новый день с новыми причудами. Мне жаль тех, кто находится рядом, потому что я превращаю их жизнь в ад, — говорить было всё сложнее из-за постоянных всхлипов и судорожно сжимающихся лёгких, отчаянно пытающихся захватить всё больше воздуха для продолжения. — Все причиняют кому-то боль, разве жизнь не устроена так? — тихо произнёс Чунмён и мягко улыбнулся. — Разве тебе не был противно смотреть на меня? Ты столько всего пережил из-за моей пустяковой боязни, просто потому что подумал обо мне и пришёл. Люди сами переживают о других, тем самым набираясь этой боли. — Это не пустяк! Ты ужасно выглядишь, моришь себя голодом и буквально умираешь! — я перебил его, понимая, к чему тот клонит. — Я знаю, как выгляжу. Мне просто надо разобраться в самом себе и побыть одному. — Да? Ты и так шорохаешься людей, а тут совсем затворником станешь и превратишься в плесень. — Не драматизируй, — вся его нежность на мгновение пропала. Я возмущенно воскликнул что-то на подобие «да неужели?» или «какого чёрта?», но Чунмён смог быстро меня заткнуть: — Ещё одно слово, и ты больше не зайдёшь в мой дом, О Сехун. Стало жутко неудобно, потому что, кажется, я его разозлил, а ещё нарушил всю романтическую атмосферу. Теперь пошевелиться страшно. А он, будто на зло, всё тормошит мои волосы, нежно гладит, так и призывает наклониться к нему и поцеловать. — Продолжай, я хочу узнать больше о тебе, — голос Чунмёна прорезал тишину и помог мне удержаться от задуманных действий. — Да мне и сказать больше нечего. Погоди, я изменюсь в сентиментального, начитанного парня, тогда-то мы заговорим, — почему-то почувствовал, что можно уже дерзить. — Ой, а мне нравится эта личность, можно она будет постоянно перекрывать эгоистичного придурка, непонимающего своих чувств? — Что ты хочешь этим сказать? — я возмутился. Он только что назвал меня придурком?! Это же я скакал вокруг него, стараясь аккуратно сблизиться, не трогать. Просто плясал перед ним, как идиот, а он ещё и хамит мне! — Ничего, зайка, — Чунмён ехидно улыбнулся и прикусил губу. — Я не зайка! — слишком сопливо. — Кажется, тебе уже стало лучше… Может, мне стоит тогда пойти домой? — Еще чего, пупсик. Как хочу, так и называю тебя. Мы оба знаем, что творится между нами. И не стоит отрицать этого, Сехун-ни. Я тебя просто так не отпущу, — боже мой, что за коварный человек. Сразу понятно, что я имею дело с директором огромной компании: он умеет делать выигрышные ставки, ходить по головам других и заставлять их подчиняться. И как мне теперь расторгнуть наш договор или сделать хоть что-то, чтобы его победа не была такой сладкой? Кажется, мои акции резко упали… И что за экономический бред начал твориться в моей голове? — На что ты намекаешь? — притворюсь глупым, может, сработает. — Ох, мне еще и объяснять надо. Милый, я бегаю за тобой уже больше года. Ты разве не припоминаешь все наши стычки? — Пожалуйста, не напоминаний… — голова заболела от воспоминаний прошлого. — Ох, я помню твои длинные пальцы, которыми ты обводил картины на моей спине, а затем приближался к ширинке джинс, облизывался, дразнил, но так и не позволял дотронуться до тебя, не раздевался передо мной, только лишь вилял задницей, а потом уходил. Знаешь, как чертовски неприятно было подаваться на все твои махинации и терпеть эту жестокую игру, плут? — Не надо, Чунмён…. — А нашу прекрасную встречу в Париже, разве ты не помнишь её? — Прекрати… Как же мне не помнить этого… Каждая деталь этого дня накрепко оставалась в голове, даже несмотря на мою «особенность» психики. На улице было довольно свежо, ранняя осень уже показывала себя во всей красе, раздувая ветрами плакаты и вывески. Я неторопливо шёл по площади, пытаясь скоротать время. Буквально десять минут назад я покинул один из главных показов недели моды в Париже, потому что там нереально скучно. Покрасовался лицом, позволил пофотографироваться со мной и слинял. Надеюсь, организаторы не увидят моё отсутствие и не кинуться на поиски. До вылета домой (к сожалению, не в туда, где жил Чанёль) оставалось около пяти или шести часов, поэтому спешить было некуда. Я, честно говоря, заблудился, потому что шёл, куда глаза глядят, и даже не думал читать указатели. Открывать карту на телефоне не хотелось — было плевать, где я, лишь бы подальше от шума и скопления людей. Начался дождь, очень кстати. Я, красиво накрашенный, в дорогой одежде и с залаченными волосами, стоял под прохладными и слегка грязноватыми струями воды и просто радовался, что всю мою искусственную красоту сейчас смоет. Капли изрядно хлестали меня по лицу, а я только радовался, потому что действительно заслужил этих пощёчин. — Разве такой красотке не жалко свою укладку? — кто-то сказал позади меня. — Да и одежда точно не для носки в такую погоду. Ай-ай-ай, а если ты простудишься? — Что тебе от меня надо, Чунмён? — на тот момент я терпеть его не мог и поэтому сразу же похолодел, пряча внутрь себя всё блаженство и спокойствие, которое испытывал несколько мгновений назад. Мы крайне мало разговаривали, виделись и касались друг друга — я не позволял ему подойти ко мне, потому что ненавидел его ухмылку, его взгляд, пробегающийся по моему телу и останавливающийся на привлекательных выступах, его льстивый голос и манеру. Он был надоедливым, пошлым и самоуверенным. Он смотрел только на моё тело, на то, как я двигаюсь и веду себя. Его интересовало только то, как я буду выглядеть, прыгая на его достоинстве. Меня выворачивало от одной мысли, что между нами может быть хоть что-то, кроме липовых отношений, состоящих из коротких диалогов, приставаний и выходов на улицу вместе. Совсем не помню, почему мы вообще начали встречаться, но это точно не было осознанно и взаимно. Мы познакомились на вечеринке по поводу открытия какого-то бутика, я уже не помню, потому что, наверняка, испытал тогда нелёгкий шок. Помню только, что он подошёл ко мне с коктейлем, а потом вкус его губ. И заголовки всех новостных порталов на следующее утро, кризис моего агентства и увольнение. Только душенька Ким Чунмён сделал так, что моё имя снова числилось в списке востребованных моделей, ожидая, что и моя задница окажется в списке тех, которые побывали на его члене. Кажется, тогда меня возненавидели все, посчитав его любовником, игрушкой для ночных потех того самого господина, который так удачливо выкупил моё агентство. И, наверное, я должен был этому радоваться? Ага, может, мне еще раздеваться при одном его слове? Снимать с себя одежду и бросаться на него, стараясь удовлетворить все потребности Мёна. Еще чего? Я вёл себя грубо и достаточно холодно с ним, но встречи становились более частыми. Мы начинали вроде бы (?) нормально общаться, а я задумываться о том, что наверное…. Наверное, мне стоит взглянуть на него как на парня, а не на ходячего извращена и моего объекта ненависти. И пытаясь так сделать, я понимал, что до дрожи боюсь услышать от него что-либо в свой адрес или почувствовать пронизывающий взгляд — хотелось бежать, рыдать и прятаться. — Да ничего, вроде бы. Просто увидел, что ты мокнешь, поэтому решил прийти на помощь, своему мальчику, — он игриво подмигнул, от чего по спине побежали отвратительные мурашки. — Прекрати! Я не твой мальчик, — ком в горле мешал говорить, но я не мог больше терпеть эти унижения. — Я ненавижу тебя! Слышишь? Ненавижу! — Ой, Сехун-ни разозлился. Не беспокойся, придём ко мне, я уложу тебя в кроватку, накрою одеялом, и ты сразу же успокоишься, — Мён подошёл ко мне и прикоснулся к мокрым волосам, по которым капля за каплей стекала дождевая вода. — Не трогай меня! — вскрикнул я и ударил его по руке так, что огромный черный зонт плюхнулся в грязную лужу. — Я не хочу тебя видеть! Меня достаточно, Ким Чунмён. Мы расстаемся! — И это всё? — он усмехнулся и прижал меня к себе. Не успел опомниться, как почувствовал его холодные губы на своих. Мне было противно, гадко и мерзко, а ему смешно и приятно. Я не мог не сдерживать слёз, которые он поспешно слизывал своим языком, тем самым, доводя меня до окончательного ужаса и ступора. Я сильно укусил его губу, кажется, почувствовав слабый металлический вкус, и победно улыбнулся, но он только стёр кровь и сильнее сжал меня в свои руках. — Прекрати! — кричал я, стараясь выбиться, но все усилия были тщетны. — Хм, даже не подумаю, — он слегка отстранился, чтобы оценить проделанную им работу по выведению меня из себя, и собирался снова прильнуть ко мне, как раздался звук мощной пощёчины. — Это конец, Ким Чунмён. Я не хочу знать тебя и помнить всё, что между нами, — кажется, я сам не верил своим словам, потому что было так тяжело передвигать ногами, уходить от него, не поворачиваться. Но я сделал это: покончил со всеми своими кошмарами и вышел сухим из воды, несмотря на потёкший макияж и намокшую одежду. Я чувствую снова подступающие слёзы. Как такой ужас можно забыть? Как можно попрощаться с монстром, который так долго унижал меня? — А я и не собирался тебе напоминать. Ты же сам сказал тогда, что не хочешь знать меня и помнить всё, что между нами было. Зачем же ты тогда пришёл сегодня ко мне и говоришь свои пылкие речи о любви? — внезапно заботливо сказал Мён. — Но ты же только что начал это делать, — я резко остановил себя на мысли, что я почему-то сижу на его кровати самовольно. Почему-то чувствую свой трепет и небольшой страх, что сделаю что-то не так. Не тот ужас, от которого леденеют пальцы, и кровь стынет, а лишь легкая тень испуга, что произойдет что-то внезапное, но не столь неприятное. Я обмяк в его руках, готов раствориться в нём. И я почему-то влюбился. — Чунмён? — я внимательно посмотрел на него, стараясь не упускать из вида ни один жест. — А? — Почему ты так изменился? — Потому что тогда я наделал очень много проблем, из-за которых потерял тебя. — Ты вёл себя как последний мудак. Не могу поверить, что только из-за меня ты смог полностью перекроить свой характер, — я невольно фыркнул, потому что такое невозможно. — А ты поверь, — он сжал волосы на моём затылке и наклонил к себе, касаясь мягкими губами моих и отбрасывая все мои сомнения сладким поцелуем, который больше не вызывал во мне отвращения.