Остров сломанных игрушек

Не помню, почему проснулся посреди ночи в пустой постели, почему заснул и почему мне так плохо. В голове была каша, сварить которую нормально без комочков видимо никто не мог. Соображалось туго, значит, Бэкхён чем-то меня накачал — единственное, что смогли выдать мои слабые извилины. От этого по телу пронеслись неприятные мурашки. Бэкхён либо безумно пытается вылечить меня, либо убить. Утром передо мной уже лежала знакомая спина, а глаза так мягко и невинно смотрели, будто я совсем не могу проснуться ночью, заметить его отсутствие и остатки чёрной подводки в уголках глаз. Догадок было много, а попыток рассказать о них — ноль. — Чанёль, постой! У тебя до сих пор плохо двигаются кисти рук, дай, я помогу тебе, — Бэкхён оказался прямо перед носом и крепко сжал тонкими пальчиками край моей футболки. Блестящие глазки пристально смотрели, ожидая согласия, и сложились хитрыми полумесяцами, получив легкий кивок головой. Я чувствовал, как ткань постепенно оголяет всё больше и больше моего тела, прохладный ветер, гонявший сладкий аромат зажженных свеч, что так любил парень напротив, проносил мурашки по разгоряченной коже. А слегка заведенный и слегка смущенный вид Бэкхёна только бурлил во мне кровь. — Может, ты еще и помоешь меня? — во мне проснулся маленький бунтарь, а может просто мозгов в черепушке не осталось, но я нереально захотел в этот момент ущипнуть Бёна за сочные бедра. У меня это получилось, только в ответ я получил полностью ошарашенный взгляд и сбитое дыхание. — Почему ты не сказал мне, что болен этим? — его голос раздавался как-то отдаленно, будто сказать что-то подобное было нереально трудно. — Что ты имеешь в виду? — я и в правду понятия не имел, что могло его так сильно удивить. И только отражение в зеркале, к которому меня подвели, напомнило о сильно выпирающих ребрах, костлявой спине и худющем торсе. Внутри всё сжалось от одного взгляда на перепуганного мальчишку. Бэкхён выглядел загнанным в угол и совсем разбитым, будто всё это происходит с ним, а не со мной. А мне как-то плевать было до этого момента — сейчас всё нарастает отвращение к самому себе, потому что я заставил его видеть себя таким. На самом деле, вообще не чувствовал себя плохо в таком теле. Единственное, что слегка раздражало — постоянная тошнота после еды и, конечно же, стойка на уже буквально стертых коленях около унитаза в попытках выплюнуть всё с хвостиком в виде, может быть, внутренних органов. — Я же кормил тебя, только не говори, что… Когда? — он осторожно подошёл ко мне и завесил зеркало моей же футболкой. Пожалуйста, не смотри на меня, Бэкхён, тебе не стоит видеть всё это. — Я включал воду, чтобы ты не слышал, — как-то стыдно было говорить это. Словно рассказываю ему что-то слишком личное, хотя, так оно и есть. Ужасное чувство: роются в моём грязном белье, достают самое испачканное и дырявое, разглядывают через лупу — пытаются с кожей содрать с меня правду и молебен. Я обнял себя руками, касаясь ужасной сухой кожи, облипшей кости — хотелось реально блевать, а нечем было, только кислотой. И если так продолжится, то я выпотрошу всего себя. Что тогда будет с ним? Не могу жить так, но и не могу бросить Бёна. Он слишком заботливый. Кажется, он пробуждает во мне желание жить, или хотя бы отвращение к нынешнему образу жизни… Громкий всхлип привёл в чувства. Мой потерянный взгляд вызвал в Бэкхёне дикий ужас, который сразу же заставил его отойти на пять шагов от меня и судорожно набрать чей-то номер. — Приезжай скорей, мне срочно нужна помощь. У меня не было никакого желания узнавать, кому он звонил, что они собираются делать и что будет. Хотелось только прижать к себе Бёна и успокоить его. Но, кажется, у него начнётся еще большая истерика, если я дотронусь своими костями его нежного и здорового тела. Бэкхён пытался взять себя в руки, дышал медленно и глубоко и старался не смотреть на меня. Пользуясь моментом, я натянул на себя футболку и повернулся к нему. Бён вжался в угол ванны и смотрел в одну точку. Я довёл его до такого. Скорее, это я — тот, кто должен сейчас страдать и убиваться, быть на его месте. Бэк не должен испытывать что-то подобное, потому что болен я, а не он — пытался хоть как-то оправдать его реакцию и страх, но в голове не возникало ничего, кроме констатирования своих диагнозов. Глядя на его психоз и обескураженность от увиденного, медленно где-то на самом краю самой крошечной извилины появилась мысль, что со мной что-то не так. Но тело диктовало своё мнение иначе. Ты чувствуешь лёгкость, разве это не здорово? Из ступора Бэкхёна вывел звонок в дверь. Сначала как-то вяло, а потом, сорвавшись с места, он подбежал к двери. Я услышал голос Чондэ. — Пак-Чан, я же знал, что с тобой всё хорошо будет. А мелкий всё ныл да ныл, говорил, что жить без тебя не может, — друг хлопнул меня по спине, ярко улыбаясь. Его настрой вызывал желание звонко смеяться, но полумертвый вид парня позади вселял только еще большее расстройство. Рука Чондэ еще раз остановилась на моей спине, медленно проводя вдоль позвоночника. Морщинки в уголках глаз пропали, как и сияющая улыбка, я чувствовал, как он напрягся. — Живо снимай футболку, — никто даже не пискнул, что мне самому будет тяжело. Пальцы почти не слушались, а силы, кажется, совсем покинули моё тело, когда я увидел растерянный взгляд друга, точно такой же, как и у Бэкхёна несколько минут ранее. Его чуть приоткрытый рот немой просьбой кричал о помощи. Слова о моей придурковатости, о том, что я должен есть, что надо думать о своей жизни, что я непутёвый идиот, проносились мимо. Взгляд, наполненный страха и боли, был уставлен на меня, и я не мог отвести своего. Что это? Кажется, я и сам чувствую, что моё сердце еле-еле бьётся. Бэкхён просто кричал о том, какой я сейчас… Бледный, худой и умирающий. А я не понимал этого. Только влажные дорожки, поступившие так внезапно, заставили кровь кипеть, а мозги наконец-то работать. Легкие начали судорожно вбирать в себя воздух, которого раньше не хватало. Импульс, толкнувший меня вперед, сбил с толку — я упал прямо на возмущающегося Чондэ, который чуть не уронил меня от неожиданности. В голове полный туман, больше не чувствую веса, а ноги, совсем ватные, жалко повисли на шарнирах, скрепляющих их с тазом. Бэкхён бросился ко мне, сильно колотя по щекам, скорее всего увидев закатившиеся глаза. Я не чувствовал его ударов, только легкость и отгороженность. Казалось, что я просто покинул тело и наблюдаю за всем происходящим уже где-то около потолка ванной комнаты. И в правду, вот я вижу, как Чондэ медленно опускается на пол, мертвой хваткой вцепившись в моё безжизненное тело, как Бэкхён без устали колотит меня. Они оба так плачут, что, кажется, затопят соседей снизу. Откуда в них столько воды? Чондэ кричит, зовёт на помощь. Бэкхён роняет из рук телефон, но громкие гудки, раздавшиеся, кажется, на всю многоэтажку, пробивают в нём отвагу и, наверное, включают рассудок. Он говорит что-то обо мне, зовёт на помощь, просит вызвать доктора Чона. Надеюсь, Чон не достанет меня на этом свете. Бригада скорой помощи явно не торопиться. Парни сходят с ума. Оба не могут остановить накатывающую истерику. Чондэ покрывает меня всевозможными матами, взывает к Богам, лишь бы вернули меня, придурка, на землю грешную. Бэкхён чуть ли не бьется в конвульсиях, по его лицу стекает тонкая кровавая полоса от прокушенной губы, глаза мечутся из стороны в сторону, стараясь не задерживать на заметно посиневшем теле. У Джана челюсть упала и провалилась к соседям. Как бы он ни старался держать себя в руках, я видел заблестевшие глаза и образовавшиеся в их уголках слезы. На самом деле, мне было тяжело смотреть на их состояние, потому что именно из-за меня они испытывают всё это сейчас. Первый электрический удар отлепил меня от потолка, второй будто повесил гири в килограмм пятьсот, третий затолкал в тело. Было тяжело открывать глаза, но колющие импульсы отдавали металлическим вкусом на языке, под веками закружили разноцветные круги, а тело противно дрыгалось. Меня били по щекам, подносили к носу раздирающий слизистую нашатырь, от которого хотелось снова покинуть тело, но моего слуха коснулся жалобный шепот. — Пожалуйста, очнись, — Бэкхён держал меня за руку и повторял это снова и снова. — Пак-Чан, мы не сможем без тебя, — Чондэ, кажется, разрушил всю романтику, но его слова также сыграли немаловажную роль в моём желании вернуться. Вот говорят, что когда человек встречается лицом к лицу со смертью, он слышит своё сердце. Сейчас у меня в ушах стоит только их шёпот, искренние мольбы и внутренний плач каждого. Всеми клетками тела чувствую их горе, страх и невероятную надежду, что всё обернётся в лучшую сторону. Но я не слышу себя. Кажется, я пустой сосуд. Во мне действительно больше нет никаких чувств. Я пустышка, безделушка за пять центов, вакуум какого-нибудь термоса, пылинка, пространство между ядром и электронными уровнями, щель между шкафом и полом, пробел между точкой и началом следующего предложения, момент между пятьюдесятью девятью секундами и минутой — пустота, бездонность и безнадёжность. И от этого тоже не возникает никаких эмоций! Тогда зачем мне возвращаться обратно? Я абсолютный инвалид во всех смыслах, не способный даже почувствовать горе. Может быть, какие-нибудь волшебные курсы психиатра или «магические таблетки» создадут фальшивую реальность вокруг меня, где я широко улыбаюсь, взрываюсь от количества эмоций и чувств. Но сейчас я просто не заполненная чернилами часть пасты для ручки. Тоже непонятного происхождения и значения. Скитаюсь по двум мирам, никак не могу остановиться на чём-то одном, раздражаю и живых, и мёртвых, так ещё и сравниваю себя со всем, что первым приходит в голову. От мыслей отвлёк громкий крик в моих ушах, пронзительно острый, заставляющий забиваться в угол и умирать от крови в ушах и разорванных барабанных перепонок. Бэкхён рыдал навзрыд, истерил, мысленно избивал меня, просил вернуться и перекидывал всю вину на себя. Говорил что-то о том, что не хотел подделывать мою жизнь, совершенно был против всей этой аферы, что ему страшно идти вперёд одному… Сильный удар в сердце заставляет меня задохнуться. Медленно открыл глаза и сразу же закрыл, увидев краснющее лицо Джана. Боженька, раз уж скинул с небес, то хотя бы убереги от убийства всех родных. Голова даже не болела, но тело ломило сильно. Была необычайная пустота в рассудке — может быть, он просто исчез вместе с моими чувствами. Смотрю на них всех — заплаканных, выдохшихся и нереально испуганных — и ничего не испытываю кроме пофигизма и холодного спокойствия. Стараюсь приподняться, но ошарашенные моим восстанием из мёртвых медбрат подкидывают костлявое тело на себя так небрежно, что мои почки чуть не вылетают наружу через рот. Кажется, они совершенно не ожидали, что такой высоченный истукан, как я, может весить ничтожно мало. Меня уже собирались унести в «карет» скорой помощи, как раздался неуверенный и тихий шёпот Чондэ: — Вы снова собираетесь запрятать его в психушке? Серьезно? Думаю, ему будет лучше с нами. — Да? Он чуть коньки не отбросил у вас! — запротивился врач. — Но вообще-то, он приехал таким, — Бэкхён загородил проход Чону. Давай, малыш, сделай так, чтобы он умерил свой пыл и позволил мне остаться здесь, чтобы сгнить в кругу близких мне людей, а не белых больничных стен и тупых медсестёр. На самом деле, даже интереса не возникало насчёт своей дальнейшей судьбы. Где-то на коре головного мозга отпечатывались воспоминания прошлых лет, когда я был действительно счастлив со своими друзьями и знакомыми, поэтому чертовски не хотелось возвращаться в лечебницу, в которой меня закроют на семь замков и запретят навещать. Но больше мой мозг занимал отвратительный запах двух остолопов, которые так небрежно держали моё тело. Я понимаю, вес крошечный, но зачем вцепились так-то? Я не пёрышко — не улечу. Их халаты стирали не порошком, а химической кислотой какой-то, которая воняла за километр, да и сами парни пользовались ужасными одеколонами. Кажется, меня впервые стошнит не от еды… Кажется, моя судьба свершилась так, что я остаюсь дома. Перед Джаном было поставлено условие: если я в больнице, то и мои друзья тоже. Врач сказал, что не может устраивать там балаган, поэтому ему пришлось оставить меня, надеясь на то, что я сам одумаюсь и сбегу из дома. Это, конечно же, маловероятно, но, судя по тому, что Чондэ теперь тоже не будет отходить от меня ни на шаг — я сойду с ума и кокнусь быстрее, чем доберусь до телефонной трубки. Я лежал на постели с приоткрытыми глазами и смотрел, как парни пытаются прийти в себя. Оба не знали, что говорить, что делать и чего ожидать. Они ходили из стороны в сторону, сталкиваясь друг с другом, перешёптываясь и изредка глядя на меня. А у меня будто язык онемел — конечно, не буквально (хотя это очень странно). Почему-то я чувствовал, что своими словами сделаю им больнее, заставлю ещё больше переживать. Да и подходящих слов не находилось. Что им сказать? Ой, а вы знаете, как круто было вылететь из своего тела? Такое точно введёт их в шок. Если бы в квартиру не прилетел Кёнсу, мы бы тут покрылись толстым слоем пыли и умерли от молчания. Су сразу же завёл парнях какой-то механизм, что у тех даже мозг начал работать. Чондэ объяснил брату всю ситуацию, пока Бэкхён заваривал всем чай. Я видел, как у Кёнсу округлились глаза от страха, чувствовал, как все его жилки трясутся, как он не хочет подходить ко мне. Но буквально через мгновение его рука коснулась моей. — Чанёль, ты уже надоел, — сказал он и тихонько улыбнулся. Это не было как-то тепло или успокаивающе — его глаза кричали о том, что случилось что-то страшное, совершенно не связанное со мной. — Ты тоже, — совершенно неожиданно и неподходяще слетело с моего языка. Чондэ, стоявший позади, слегка побледнел и унёсся на кухню, где послышался грохот — Бэкхён был ошарашен не меньше. Кёнсу крепче сжал мою руку и сел рядом. Он выглядел очень обеспокоенным и уставшим. — Возьми себя в руки, братишка, — кажется, он сейчас начнёт плакать. — Понимаешь, никто не хочет твоей смерти. Мы правда любим тебя. Живи, ты слышишь меня? — Кёнсу, — слова переплетались в голове, получались какой-то неоднородной и непонятной субстанцией. — Я тоже очень сильно тебя люблю. Только не говори, что у тебя всё плохо. Он отвернулся и прикусил губу. Всё чертовски плохо, просто хреново. — Я должен уехать, — еле слышно сказал он. Бэкхён уронил кружку с чаем на пол от шока. Чондэ стоял всё также бледным, но теперь ещё и возмущённым. — Это только для двух пар ушей, — сказал я, намекая парням, чтобы они ушли. Послышались удивлённые вздохи, мол, даже в таком состоянии умудряюсь грубить, но через секунду от них и следа не осталось, а дверь в комнату была плотно закрыта. — Только не говори мне, что это связано с Чонином, — я глубоко вздохнул, мысленно моля, чтобы все мои опасения оказались ложными. — Мы напали на след отца, — Кёнсу сделал большую паузу, чтобы дать мне понять. А я не мог. Это как-то слишком для меня в такой-то момент. Жизнь наваливает бочки грязи и помоев на меня с каждым днём всё больше и больше. — И что вы собираетесь делать? Приедете к нему и приставите дуло к виску? — действительно, сделают всё, как в типичных фильмах про гангстеров. — Не идеализируй. У нас будет вся грязная работа, Чанёль, — его холодный и кровожадный взгляд дал понять, что моему брату придётся марать руки. — Следовать каждую секунду по пятам, устранять неполадки, зачищать следы, пробивать новые данные, взламывать базы — всё это, чтобы в конечном итоге ты прилетел в зал суда и плюнул ему в лицо. — Я? В зал суда? — даже не верилось, что этого придурка наконец-то накажут по заслугам. Я не только плюну — разобью ему голову о стальные прутья решётки, а может быть, просто прострелю ему грудь. Перед глазами встала замечательная картина, как он падает на пол, изливаясь кровью, и что-то хрипит напоследок. В груди даже приятно стало, что мы смогли наказать его за все грехи. — Да, наверное, с Бэкхёном… — Кёнсу мгновенно прикрыл рот, поняв, что сказал лишнее — я заметил его мечущийся взгляд, говорящий о том, что сейчас он думает, стоит ли продолжать разговор. Мой немой вопрос, значит ли это, что семья Бёнов замешана в это, был отвергнут мгновенным толчком вперёд. Моё тело упало на кровать, Су обошёл сбоку, прислонился очень близко, что я чувствовал его холодное дыхание, и прошептал: — Постарайся выжить до того момента, пока мы не обречём этого ублюдка на смертную казнь. Я только мог смотреть, как он размерными и медленными шагами уходит. Его спина стала такой широкой и сильной, что даже не верится, что когда-то он был крошечным мальчиком, который постоянно прятался за своим старшим братом. Кёнсу слишком быстро вырос и влился в эту криминальную среду, где таких как он, самоотверженных и податливых, только и ждут. Его длинные ноги с трудом делали новый шаг, который отдавался болью у меня в сердце. Будто этот раз последний. После ухода Кёнсу комната находилась в тишине ещё около часа. Они боялись входить — я выходить. Мне оставалось только буравить глазами потолок и отгонять плохие мысли. Дверь открылась слишком тихо, Бэкхён подошёл очень быстро и бесшумно, поэтому я чуть в штаны не наложил, увидев его лицо, нависающее над моим. — Тебе тяжело? — спросил он, косясь в сторону от смущения и понимания собственной глупости, что лезет не туда. — Нет, тебе же легко врать мне, — я поднялся, оставляя между нами расстояние сантиметров в десять — так сказать, сделал из него жертву, которая теперь не сможет увернуться от моего удара или сбежать в случае чего. Надеюсь, Чондэ не зайдёт в самый неподходящий момент. Бэкхён вопросительно смотрел на меня, приукрашивая свой образ невинного и невиноватого, но его взгляд постепенно менялся на сучий, холодный и жестокий, от чего мне хотелось отодвинуться и поскорей сбежать из этого дурдома. — Я смотрю, тебя что-то не устраивает, — Бён облизнул губы и криво ухмыльнулся. — Принцесса снова капризничает. Неужели снова. Я думал, что он изменился, стал другим. Сейчас передо мной сидит тот самый Бэкхён, от которого я растекался по асфальту, которого я так хотел и который разрушил меня. Он пугающий, отталкивающий и омерзительный. От него пахнет дорогим одеколоном, лаком для волос, сигарами, виски и сексом — эти запахи не реальны, они отпечатались в моей голове и постоянно появляются прямо перед носом, стоит вспомнить его. — Меня не устраивает, что ты на коленях просишь меня быть с тобой, говоришь о какой-то там любви, но нагло врёшь за спиной, — не знаю, как говорить. Не хватает дерзости и смелости ответить ему, что сильно бьёт по моей самооценке. Неужели я вот так вот сдамся ему? — Ты забыл в каком мире живёшь, душечка? Ой, кажется, тебе ещё стоит напомнить твоё место, — его рука потянулась за моим лицом, но мне удалось отбиться и отсесть подальше, чтобы тот меня не трогал. — Ты уверен? Может твоей заднице надо напомнить, как я её раздирал? — мне хотелось кольнуть его настолько сильно, чтобы он обратно засунул свой скверный характер. Бён мгновенно зашипел и оскалился — страшное зрелище. — Хорошо, играем по-крупному, — он глубоко вздохнул. — Твой сраный папаша драл мою мальчишескую задницу так же, как и ты несколько лет назад. Интересно было узнать, у кого член больше. Он смотрел на меня, ожидая какой-либо реакции. Но внутри у меня только отвращение. Бэкхён использовал не только меня, но и моего отца. Судя по эпитету, брошенному по отношению к его заднице, то это было совсем давно, когда он был ребёнком. — Ты такая шлюха, Бэкхён, — слова вырвались без моего ведома. Они просто соскользнули с кончика языка, кольнули уши обоих, а затем ушли в мозг, где начинала твориться настоящая агония. Я чувствовал, как злоба нарастает не только у него, но и у меня. У него покраснело лицо, на шее начали проступать и наливаться кровью вены, зубы скрежетали, а из носа будто пар выходил. Я же просто закипал внутри от ненависти и отвращения, хотелось как следует врезать ему и уйти. Это настоящее предательство. Поверил ему, буквально отдал себя в его полное распоряжение, начал оттаивать и привыкать, а теперь все мои надежды и тайные надежды разрушились. Канули в лета, откуда уже точно не вернутся. Жизнь позволили ещё раз убедиться в том, что он настоящий мудак. Я смотрю на это безобразное и разгоряченное лицо, вижу его сжимающиеся кулаки и чувствую наслаждение — хочется хохотать и радоваться самим собой. Ура, я завёл его, довёл до точки кипения просто словами. Какой же ты жалкий, Бён. Чтобы забыть времена, когда пользовались тобой, ты начал пользоваться другими. Сил не хватает справиться со своими страхами самостоятельно, надо гордыню откормить? Как низко. В его глазах я вижу бешенство, в своих — смех. Это злит его настолько, что кулак впечатывается в стену в нескольких сантиметрах от моего лица. Мне совершенно не страшно, правда, не хочется портить внешний вид. Я издевательски беру его подбородок и слегка поднимаю, оглядывая лопнувшие сосуды. Бёна это не удивляет, не бесит, не разочаровывает — он никак не реагирует, продолжает сверлить меня взглядом. Что? Что с тобой происходит, Бэкхён? Почему бы тебе не наброситься на меня и превратить в пюре? — Ты червяк, — мы поменялись ролями. Теперь я ястреб, который готов съесть его без остатка. Бён подрывается с места, чтобы уложить меня в нокаут, ударить так, чтобы окончательно выбить из этого света, но я перебрасываю его, вылетаю из комнаты и запираю дверь. Надеюсь, что этого хватит, чтобы я смог смыться отсюда. Слышу рычание и неистовые крики моей бывшей сиделки, проверяю дверь на крепость и направляюсь на кухню, где должен быть, по моим соображениям Чондэ. В раковине стоят не помытые кружки, на столе — откусанное яблоко. Видимо, он воспользовался моментом и слинял. Не знаю, что творилось здесь, пока Кёнсу не было, но, скорее всего, Дэ тоже досталось от Бёна. Ветер начал играться с занавеской. Из открытого окна доносились гам и человеческие возгласы. Сердце начало сильнее биться, отдавалось глухими ударами в ушах. Я медленно подошёл к окну, чтобы понять, почему все развели такой балаган. Внизу действительно столпилось очень много людей. Они кричат, ходят из стороны в сторону. Я пытаюсь найти причину всего этого и вижу… Несусь со всех ног вниз, чудом пролетая несколько ступеней и не падая лицом вниз. Мне абсолютно плевать на людей, поднимающихся наверх — скидываю их со своего пути, не думая о последствиях. Меня охватывает паника. В ушах только сердце, в сердце — боль, в желудке — засасывающая пустота, а в ногах нереальный мотор, несущий меня на улицу. Со всей дури выбиваю дверь из подъезда и кричу людям, что это мой друг. Все замолкают и резко оборачиваются. Тут меня обволакивает страх. Я не знаю, что делать. Ступор. Ноги не двигаются, тело каменное, а внутри всё только пульсирует. Перед глазами пелена. Я делаю первый шаг вперёд — люди начинают отступать, второй, третий — они полностью очистили мне пути. И я вижу Чондэ. Он весь в крови. Его шея вывернута в неестественном положении, ноги и руки сломаны, а глаза, раньше светившиеся невероятным светом, теперь погасли и похожи на стеклянные шарики, широко открыты и смотрят куда-то на небо. Кости безобразно торчат, мясо свисает и готовится упасть на землю. Меня тошнит. Я хочу убежать отсюда, но ноги подкашиваются, и я падаю прямо перед ним. Из груди вырывается какой-то зверский крик — либо мольба о помощи, либо проклятие Бога, который позволили ему умереть — что-то неразборчивое, которое вызвало в людях страх, сожаление и боль. Они начали тихо плакать, вызывать скорую помощь и подходить ко мне, спрашивая, нужно ли мне чем-то помочь. Я не отвечаю, просто смотрю в его глаза, прошу вернуться, стереть мне память, унести с собой, сделать хоть что-нибудь, чтобы мы были вместе. Клянусь, что не заставлю ждать, что сдохну в следующем переулке, у себя дома, где-нибудь, лишь бы ему не было скучно там, где-то там, где теперь будет томиться его душа. В ушах слышится его бархатистый голос, на губах вкус его губ, на шее ощущение его рук, обвивающих её, на спине — тяжести его тела. Смотрю на труп и хочется визжать, разрушить все эти фантомные чувства, срочно бежать отсюда. Но я не двигаюсь, лишь что-то кричу и плачу. Чондэ забирают у меня так, словно мы и не были знакомы. Говорят, что меня отвезут на другой машине прямо за ним. Что мне помогут успокоиться, а затем позвонят его родителям. Но я не позволю им забрать его у меня. Бросаюсь на тело умершего друга, слышу хруст его костей и чувствую, как одни из них протыкает мой живот. Теперь мы практически вместе, Чондэ.