* * *
— Нет… - выдыхает Тэхён поражённо, подлетая к Чонгуку сразу же; кусая от напряжения губы, парень касается трепетно чужого лица, давя чуть кончиками пальцев на ушибы. — Скажи мне, кто это сделал, и я больше не спущу ему это с рук. — Хён, не нужно, всё в порядке… — Чонгук, — такое внезапное обращение пугает – но больше пугает Чона то, каким глубоким и нечитаемым стал кимов взгляд. — Я находил на твоём теле ушибы часто, но ещё никогда они не касались лица. Я предпочитал не затрагивать эту тему, потому что о ней не говорил ты сам, но теперь… Кем бы ни был этот человек, он заслуживает наказания. Просто скажи мне имя, и я достану его из-под земли. — И что тогда? — Чонгук прячет дрожащие пальцы в рукавах толстовки, уворачиваясь резко от чужих скользящих рук. Ком застревает в горле, и внезапно становится трудно дышать; парень втягивает шумно воздух носом, ловя чёрные точки в глазах. — Что ты сделаешь после, Тэхён? — Я заставлю его пройти через всё то, что прошёл ты сам, — отвечает тот не задумываясь. Из-за вспыхнувшей злости температура тела резко поднимается, и становится внезапно душно; Тэ оттягивает ворот рубашки, расстёгивая верхнюю пуговицу – потому что душит, и смотрит на Чонгука в упор, скрепя зубами. вот же упрямый ребёнок!.. — Будешь молчать?! — парень скалится и резко ударяет стену рукой, пуская эхом устрашающий хруст; боль отрезвляет, успокаивая чуть пожар внутри. Чон вдруг отшатывается испуганно и инстинктивно сжимается в комок, прикрывая голову руками. У Тэхёна от этого что-то внутри с глухим треском ломается: его отпускает внезапно, хотя внутри ещё горит злость. Опуская руки, он медленно подходит к Чонгуку и обнимает его осторожно, боясь навредить. Чон напрягается весь в старании сдержаться, но в итоге цепляется за кимовы рукава отчаянно и тычется носом в плечо, тщетно пытаясь подавить рыдания. Тэ прижимается к его вискам губами и до боли жмурит глаза, чтобы не заплакать самому; ему становится обидно невероятно за друга, больно и тоскливо от того, что он не может позволить себе рассказать о побоях хоть что-то, даже если об этом его просит Тэхён. Прижимаясь тесно друг к другу, они не слышат ни звонка, оповещающего о начале занятий, ни гомона школьников, что опрометчиво опаздывают в класс. Чонгук отстраняется от Тэхёна только тогда, когда влага на глазах чуть подсыхает, а во рту больше не горчит; Ким улыбается нежно и протягивает ему стаканчик кофе с шоколадным пончиком, что приносит каждый день перед занятиями, потому что знает, что завтракает он плохо (если завтракает вообще). — Может хватит тратиться на меня? Я был бы не против, если бы ты угощал меня раз в неделю – но не каждый день же! — Чон цокает языком недовольно, но принимает поданное всё равно, делая несколько глотков остывшего напитка сразу же. — Я бы может не тратился, если бы ты питался нормально, — усмехается Тэхён, смакуя собственный. Повисает некая пауза прежде, чем он, оглянувшись по сторонам, не выдаёт буднично: — Хочешь сбежать? — То есть? — подвисает Чон немного, смотря на него во все глаза. — Уйти отсюда. Прогулять. — Ну, я не… — парень никогда занятия не пропускал, потому что тогда проблемы были бы большие – и неизвестно, простыми бы ушибами ли обошлось. — Если спросят потом, можешь сказать, что на тебя по дороге в школу хулиган напал, хорошо? Свалишь всё на меня, — кивает своей задумке Тэ и улыбается довольно, хватая Чонгука за руку. Тот открывает было рот чтобы сказать что-то, но улыбается вдруг и делает шаг навстречу. лишь только напоследок, в первый и последний раз. * Тэхён тонет в ворохе одеял безответственно, что в кучу сбросаны у постели, пока Чонгук с тихими руганиями меняет постель. Он путается в простынях и подушках, падает и смеётся тихо, потому что не занимался этим раньше совсем; Тэ улыбается и взмахивает лениво рукой, давая понять, что может прекрасно заснуть и здесь. Чонгук на это приподнимает бровь скептически и внезапно направленно идёт к нему, устраиваясь вдруг рядом; ткань окутывает мягко, принимая форму их тел, и словно скрывает от постороннего мира. — Поцелуй меня. От Тэхёна пахнет кофе и пряностями, что приятно щекочут нос; его губы лёгкого шоколадного привкуса с ноткой ванили, а на коже отпечатался сладкий фруктовый мусс. Чонгука пьянит эта смесь лакомства, и он не отдаёт себе отчёт в том, что перехватывает инициативу, подминая Тэ под себя, и начинает бродить по чужому телу руками, нуждаясь в этом наверняка. Мужчина задыхается от этих жарких прикосновений, выгибается и невольно стонет в поцелуй, посылая по чонову телу мурашки; собственное в судорогах биться начинает, когда губы Чонгука спускаются ниже, потому что после амнезии парень не делал так никогда. Новый уровень в их отношениях внезапно поглощает Чона настолько, что оторваться нет сил: поцелуи становятся чаще и дольше, прикосновения – смелее и чувственнее, время для передышки – ненужнее и нежеланнее. Однако Чонгук понимает прекрасно, что всё ещё не готов, поэтому отстраняется мягко, как только Тэхён откидывается в расслаблении и прикрывает глаза, улыбаясь легко чужому решению. Потому что, на самом деле, не готов тоже. — Ну.. я закончил, — произносит Чонгук неловко, смущённо потирая щеку. — Я вижу, — смеётся Тэ, не в силах отказать себе в маленькой шутке подстать ситуации. — То, что с постелью, тоже. Спасибо. — Да. Я итак отнял у тебя время, так что ложись скорее, — нарочито пропуская кимов тон мимо ушей, Чон подаёт мужчине руку, чтобы помочь встать. А после укладывает на кровать и укутывает в одеяло бережно, потому что нравится (заботиться о Тэхёне и видеть его благодарность за это в уголках улыбчивого рта и звёздах вселенной в глазах – как получать награду). — Ты тоже, — отвечает тот сонно, потирая глаза. — Конечно. Сладких снов, Тэ. — Сладких, Кукки. Чонгук улыбаться перестать не может, словно пресыщенный счастьем идиот. Он кружится в танце безмолвном, останавливаясь в конце у студии; зависнув на мгновение, Чон касается ручки двери осторожно и робко переступает порог, потому что не может спокойно находится в этой комнате до сих пор: давящее чувство того, что всё началось именно отсюда, поселяет внутри некий трепет и страх повторения, ведь Тэхёна он больше не может оставить одного. Парень жмурит глаза, чтобы не видеть искажённые забытым прошлом тени, и кусает губы в желании наконец совладать над страхами, но при включенном свете нет больше тёмных скрытых углов и тайных посланий, поэтому он с облегчённым выдохом проходит дальше. Берёт гитару с нотной тетрадью и устраивается привычно на полу. Мелодия идёт внезапно легко и чётко, поэтому Чонгук заканчивает её черновой вариант уже через час. Даже набрасывает пару ключевых слов для будущей песни, записывая их рвано прямо под чертами нот. Решив устроить маленькую передышку, он начинает играть в своё удовольствие, напевая под нос что-то из слащаво-популярного, многочисленные клипы на которое крутят утром по телевизору. Покачивая головой в такт, он видит внезапно перед глазами картинки, засветлённые солнцем; в них Тэхён улыбается так же ярко и произносит что-то, шевеля покусанными губами, но Чонгук не слышит. Лишь сам говорить может – и то обрывками, не пойми что. После они бегут куда-то, и всё вдруг сменяется мраком: Тэ теряется из виду, на имя своё не отзывается. а Чон идёт следом и внезапно падает, падает ниже – откуда не достать его уже, откуда ему не выбраться самому. Парень замечает, что не играет больше, спустя лишь несколько минут. Смаргивая невольные слёзы, он прогоняет видение прочь и садится снова за написание песни, надеясь, что это отвлечёт. Но в итоге только подвисает с кончиками пальцев на струнах, что не шевелятся просто; Чонгук хмурится, потому что не понимает совсем, что вдруг произошло: рука оцепенела словно, окаменела – и не двинуть ею, не пошевелить. Истерика подкатывает к горлу стремительно, но Чон упрямо глотает её вновь: быть может внезапное напряжение сказалось, и завтра всё будет хорошо. Будет же?.. После десятки тщетных попыток задеть струны пальцы вдруг сильно трястись начинают; и не помогает унять дрожь ни поглаживание интенсивное, ни резкий злой удар. Чонгук кусает от напряжения губы и пробует снова и снова, пока не понимает, что в этом виноват не сам. Его рука больше не может играть. Тэхён просыпается резко от кошмара, в котором от Чонгука не осталось ничего. Дыша часто, он проводит рукой по влажным волосам, зачёсывая лезущую в глаза чёлку, и уговаривает себя успокоиться. Учащённое сердцебиение отдаётся эхом в ушах, что раздражает очень; мужчина сжимает сильно ткань футболки потрёпанной и откидывает одеяло, подрываясь вдруг с места.Направляясь на кухню, чтобы смочить так не вовремя пересохшее горло. Проходя мимо чоновой студии, Тэ останавливается внезапно, слыша приглушённо что-то странное, исходящее изнутри. Подкравшись на цыпочках – совсем позабыв, что ничего снаружи в комнате не слышно всё равно, он прислоняется к двери всем телом и напрягается, потому что спросонок сконцентрироваться тяжело. А после раскрывает широко глаза и прижимает руку ко рту, больше не чувствуя и капли сонливости. — Почему?.. — слышится чонгуково отчаянное. — Почему ты не двигаешься? Ну же, давай! Прошу, перестань… перестань трястись!.. Тэ облокачивается о дверь спиной и скатывается вниз медленно, жмуря до боли глаза. В голове что-то ухает гулко и разрастается до невообразимых размеров, грозясь взорваться; тело дрожать мелко начинает, когда Ким хватается за голову и тянет в стороны волосы, пытаясь это отвратительное чувство из себя вытащить. Только на руках не остаётся ничего кроме кровавого сожаления и разрастающейся ненависти вперемешку с клочьями выдранных волос, потому что несправедливо. Неожиданно, неоправданно, невыносимо. Тэхён надеялся, что этого не произойдёт; молился, чтобы Чонгук никогда не узнал, каково это. Он оберегал его на пределе сил – и всё ведь начало складываться хорошо, так почему?.. Чонгук не должен был испытывать это, но обязан Тэхён.* * *
Глаза злость застилать начинает, а в глотку ударяет едкое «убью», когда Юнги пересекается снова с Паком глазами и видит в них душащее «ну и ну». У него в последнее дни все внутренние проблемы и разногласия начинаются со слепящего рыжего и приторного «Чимин», и избить бы его сейчас за это по-хорошему, чтобы хоть какой-то бальзам на душу, только тело как нарочно скованно оказывается эффектом от принятых таблеток. Бурча под нос в адрес Чимина проклятия и посылая в его сторону едва не грозу, Юнги выкидывает купленные пирожки в урну – потому что голод погружается плавно во внутреннюю темноту, и направляется неспешно в пакову сторону, что от его действий не вздрогнул даже, наблюдая за Мином с нечитаемыми эмоциями и сжимая сильнее кулаки. Юнги не бестактен, на самом деле – ему на манеры попросту плевать, поэтому он выхватывает стаканчик, что Чимин держит в руках, и делает большой жадный глоток – а после морщится резко, высовывая наружу обожжённый язык. — Я конечно знал, что ты сахарный… но горячий шоколад? — Юнги давит усмешку, приподнимая скептически бровь. — Тебе сколько лет, мальчик? Можно уже гулять без родителей? — А вам сколько, старикан? — фыркает Пак, возвращая напиток и отпивая резко – внутренне кривясь, потому что после Мина противно до невозможности. — Если глаза мне не врали, вы кафе разнесли пару часов назад. Из какого дурдома вы сбежали? Мне отвести вас обратно? — А ты дерзкий, — скалится Юнги и задерживает вдруг взгляд на плече, на котором даже сквозь джинсовку и футболку видно бинт. — Уже успел зализать рану, смотрю. Новую не желаешь приобрести? — Как с языка снял, — парирует тут же Чимин, отодвигаясь дальше от Мина неосознанно. — То же самое хотел спросить. Мы, помнится, дело одно не так и не закончили. — Лежачих не бью, — пожимает мужчина плечами беззаботно, — а ты сейчас явно из таких. — В джентльмены заделался, что ли? Да ну, — Пак смеётся громко – и не суть, что откровенно наигранно. У Юнги от вида его улыбки (пусть фальшивой) внезапно внутренний сбой случается, и он подвисает тупо, смотря на Чимина в упор. чёрт. — Хотя, знаешь, я мог бы сделать так, — минова ладонь вдруг на чужое плечо ложится, а тонкие юркие пальцы проникают под ткань футболки, — чуть надавить вот здесь, — отодвигают бинты в сторону и касаются подушечками зашитой только раны, — и проникнуть внутрь, — бередя края ногтями, толкаются резко вглубь – дальше, чем проник осколок. Чимин дёргается рвано и впивается зубами в руку, что так вовремя прикрыла рот; глаза его бегают из стороны в сторону в лихорадке будто, выражая чистую, неприкрытую ничем ненависть. Юнги довольствуется ею, упивается, прижимаясь внезапно ближе; кожу саднит нещадно из-за чужих зубов, но эта боль не кажется чем-то стоящим по сравнения со стремительно краснеющим чиминовым плечом. С подачи таблеток тихая злость вмиг при виде крови успокаивается, и на смену ей на сознание начинает что-то давить. Юнги игнорирует это старательно, с противным хлюпальем пальцы из чужой раны вынимая и прижимая сразу же к губам, ощущая обманчиво сладко-солёную влагу. А после подносит их к лицу Чимина, обмазывая рот. — И куда вся твоя спесь подевалась, мм? — ситуация Мина веселит конкретно, но то неприятное всё продолжает давить, мешая. — Давай же, ты должен знать свой вкус, — мужчина тычется пальцами в паковы губы пухлые и злиться вдруг снова начинает, потому что тот не подчиняется совсем. Но в итоге сдаётся всё равно под напором спустя жалких несколько минут, приоткрывая рот и обхватывая им подушечки чужих пальцев. Затем кусая их резко до чёрных точек в миновых глазах. — Да ты совсем поехавший! — Чимин отталкивает Юнги с силой, на которую только способен, и ударяет по его щеке смазано. Мин теряется на мгновение, но берёт себя в руки после сразу же, ударяя Пака в ответ; тот от внезапной слабости равновесие теряет и падает на асфальт, в последний момент подставив руки. Извернувшись, Чимин пихает Юнги под коленями, отчего тот падает тоже, и взбирается тут же на него; словив азарт, он заносит руку для очередного удара, но замирает, так и не опустив руки. Мин смотрит на него снизу вверх растерянно, не думая совсем, что такое вообще могло произойти. Он не слабый вовсе и может раненного Чимина скинуть с себя легко, но внутри всё отчего-то трепещет в предвкушении необъяснимо чего настолько, что мужчина готов сдаться (но только на этот раз). Он закрывает почти глаза в готовности принять по сути заслуженный удар, как распахивает их резко, когда чувствует, как Пак елозит неосторожно на его штанах. Тело подкожной дрожью прошибается, в голову ударяет ток; он ловит раздражённо взгляд Чимина, наблюдая отстранённо, как путаницы в его глазах останавливается чётко на откровенном непонимании, а после – всепоглощающем презрении. — У тебя встал? — голос оказывается холоднее обычного, неприятно обжигая минову гортань. Юнги хмурится в раздражении, потому что чувства, что сейчас переворачивают всё внутри, ему не нравятся; кусая губы, он кричит самому себе мысленно «перестань». — Серьёзно?.. Чимин подвисает на мгновение, а после поднимается резко и уходит. Юнги смотрит ему вслед долго, затем откидывая голову назад – ударяясь нарочно об асфальт, и закрывая лицо руками, потому что облажался наверняка. Район не самый благополучной, да и время позднее – вряд ли кто пойдёт здесь сейчас, поэтому мужчина даёт себе минутную передышку и сотни ментальных пощёчин и колких фраз. Корпус телефона холодит приятно – не уткнуться ведь в асфальт лицом. Юнги набирает номер не глядя, выпаливая на одном дыхании всё сразу же, как обрывается гудок. — Устрой за Пак Чимином слежку. Фото, видео – всё напрямую мне. Если заикнётся о чём-то подозрительно, звони не медля, — а после скидывает тут же, не дожидаясь ответа – потому что он может быть лишь одним. После часа лежать на асфальте нестерпимо холодно становится, но Мин упрямо не встаёт; охватившее внезапно возбуждение спало давно, оставив после тянущее чувство неудовлетворения, но Юнги думает, что оно до сих пор в нём. И ему вывернуть внутренности наизнанку хочется от этого, выпотрошить всего себя до последней капли крови, потому что отвратительно, позорно, ненавистно. — Чёрт, как же бесит!..