Мама для Дракона

Её лицо так близко, что он может увидеть каждую ресничку и совсем крохотную бледную родинку под нижней губой, несмотря на почти полное отсутствие света. Тепло рядом настолько настоящее, что можно было бы даже поверить. Ао поднимает одну руку и осторожно, едва касаясь, проводит по рваной полосе шрама, вечным напоминанием о петле, обхватывающей тонкую шею. — Щекотно… — сонно бормочет девушка, чуть улыбнувшись. Ао замирает. Даже в таких снах он нечасто позволял себе прикосновения, опасаясь неизвестно чего. Или это просто казалось ему чем-то неправильным? Тонкая ладошка ложится поверх его ладони, и Морико приоткрывает мутные со сна глаза, медленно моргая. Ей всё ещё почти ничего не видно, так как ткань, занавешивающая вход и окно, почти не пропускает свет, но она лишь улыбается шире и по-особенному глубоким голосом говорит: — А я люблю тебя. Смысл фразы до него доходит не сразу, так просто и прямо это звучит. С пониманием слова отзываются глубоко в груди ноющей болью. Он ненавидит эти проклятые сны. Ненавидит, а отказаться от них — не может. — Не нравится мне, как ты вздыхаешь, — она хмурит брови, однако стоит ей о чем-то подумать, как лоб разглаживается. — А ты? — Что? — глухо роняет Ао. — Ну… — Морико находит его глаза и смотрит так же, как смотрела в последние дни — пытливо, с ожиданием. Только теперь радужки отливают слишком чистой, словно обнаженной синевой, без примеси серого. — Я тебе хотя бы нравлюсь? Как женщина. Нравится? Пожалуй, то, что он испытывает, совсем по-другому называется. И это что-то скребется в клетке рёбер, где ему так мало становится места, грозится вырваться на свободу, какие бы тяжёлые цепи его не сковывали. А Морико все ждёт ответа. И выглядит такой живой, такой реальной… Большим пальцем руки, прислоненной к её шее, он проводит по нежной щеке, пытаясь найти хоть одно несоответствие, хоть один изъян, который выдаст видение. Но все ощущается настоящим. Слишком настоящим. Ао резко убирает руку и поднимается, чтобы до крови ссадить кулак об камень стены. — Ты чего?! — шокированно вскрикивает она, тоже поднимаясь, однако почти сразу отвлекается на проснувшегося от громких звуков сына. Ао не отвечает. Потому что боль тоже настоящая. — Вот и зачем было так делать? — голос Морико, донесшийся откуда-то сзади, дрогнул. Ао обернулся, все ещё не в силах осознать: не сон. Всё произошедшее с момента пробуждения действительно не сон. Закушенная губа, бледное лицо и опущенный взгляд. Мелкий на её руках грозится вот-вот зареветь. — Я так понимаю, это значит «нет»? — Морико неловко ведёт плечом, по-прежнему не поднимая взгляда и мерными движениями пытается укачать Шинью. Тяжёлый груз необъяснимой вины вышиб из лёгких воздух. Ао пытается собраться с мыслями, и это у него даже получается, но его перебивают: — Прости, я… Н-не надо было… — она начинает дрожать и Ао чувствует себя окончательно потерянным, когда видит слёзы. Шинья не залился плачем не иначе как чудом — затих, внимательно следя за всем вокруг. — Морико… — Я не хотела ничего! — не слушая, всхлипывает она. — П-прости, я просто немного испугалась… — Морико! Она наконец-то смотрит на него, и Ао отчётливо понимает, что если сейчас не скажет хоть что-то, потеряет нечто безумно важное. — Повтори, — всё, на что его хватает. — Ч-что повторить? — удивлённо икнула Морико. — Самое первое. Несколько мучительно долгих мгновений он опасается, что она не поймёт. Что этих слов на самом деле не было — всё грёзы не отпустившего до конца сна. Морико понимает. — Я люблю тебя, — произносит твёрдо, почти с вызовом. Будто и не заикалась вовсе. — Это ты хотел услышать? Люблю! Уж прости, что неприятный сюрприз с утра устроила… Просто хотела, чтобы ты знал. «Люблю». Какое-то время назад Ао бы не смог даже примерно понять значение этого слова. Он и сейчас не совсем понимает. Что-то, чего он был лишён с самого детства, к чему так отчаянно стремился долгие годы, пока не сдался судьбе изгоя-Сейрю, нелюбимого и непринимаемого. Что на такое вообще можно ответить? — Ты мне не неприятна, — сказал он. После довольно продолжительной борьбы с собой добавил: — Ты красивая. Морико молчала несколько секунд, а затем издала странный хрюкающий звук. — Боже… — ещё один всхлипывающий смешок, и Морико прямо с завертевшимся на руках Шиньей начала оседать на пол. Ао хотел помочь, но та просто села на колени. — Ао, ты меня в могилу сведёшь! И рассмеялась, утирая почти высохшие слезы. Он сказал что-то… Смешное? Ао стало не по себе. Ещё больше, чем до этого. Хотелось сбежать от этого смеха, от непонятных чувств, от Морико с её колдовскими глазами, но он остался стоять. Как ни удивительно понимать, Морико ведь не шутила, когда говорила, что любит. Это была бы слишком жестокая шутка… — Ох, Ао, — задрав голову, улыбнулась она. — Ты бы присел, а то как башня. И когда он опустился напротив, приподнялась, снова оказавшись безумно близко. Смешинки во взгляде ещё не исчезли, но в них появилось новое, незнакомое, смутно похожее на увиденное сразу после пробуждения. «Я тебе нравлюсь? Как женщина». Она наклонилась к нему, и тёплое дыхание обожгло кожу… — Уй, — неожиданно согнувшись, Морико возмущённо отстранила от себя забытого всеми Шинью. — Ты чего дерёшься? Ответом послужило не менее возмущённое «ма!». Морико потеряла запал и стала выглядеть виновато. — Прости, солнышко, мама совсем о тебе забыла, да? Ао так и сидел, слушая воркование и детские короткие восклицания, не смея шелохнуться, пока Морико не заметила: — Думаю, уже бесполезно ложиться, так что я сейчас буду готовить. И… Нам есть о чем подумать. Да, ему определенно есть, над чем поразмыслить.

***

Ао, пожалуй, чего угодно ожидал, но не того, что в затылок ему прилетит мяч. — Ой, — смутно знакомый мальчишка, прибежавший за ним, попятился, округлив испуганные оленьи глаза. Ао знал: бесполезно пытаться подать мяч, лежащий у самых ног — ребёнок и не подумает взять, только убежит с криками. Поэтому насмешливо хмыкнул и развернулся, намереваясь продолжить путь к реке. — Наби, ты где про… Братец Ао! — звонко окликнули сзади. Понять, что обращались к нему, он смог только после настойчивого повторения. — Братец Ао! Звавшим оказался мелкий чернявый сын кузнеца, радостно замахавший руками, когда на него наконец обратили внимание. — Чего тебе? — отвлеченный от важных мыслей, а потому недовольный, он прожёг мелкого взглядом. Тот недовольство проигнорировал, как и паническое дёрганье за рукав тем, первым мальчишкой, которого происходящее откровенно пугало. — Я Тэ Хён, помнишь? — малец подбежал ближе, едва не подпрыгивая. Ао не то, чтобы помнил, но ответ от него не требовался. — А ты куда идёшь? — с живым интересом поинтересовался Тэ Хён. Помедлив, ответил: — К реке. — О, у вас на ужин будет рыбка? Сегодняшний день не переставал удивлять. Ао со странными эмоциями смотрел на пятилетнего малыша, не достававшего ему даже до пояса, который его совершенно не боялся. — Да. — Мы давно рыбки не ели, — немедленно поделился Тэ Хён. — А можно к вам? Старый, готовящийся умирать Сейрю просто растерялся. Спас его выскочивший из кустов старший сын кузнеца, уже более знакомый. — Вы где пропали? Мяч на дереве застрял? Завидев легко узнаваемую крупную фигуру, Кен Су ойкнул, замер, и, выпрямившись струной, согнулся в поклоне так, что один русый затылок стало видно. Вместо того, чтобы схватить опекаемых и убежать, он поклонился, как младший уважаемому старшему. Тэ Хён тем временем тыкал пальцем в товарища. — Наби, ты чего? — Это же… Матушка говорила… — бормотал ребёнок. — Он страшный. — Он сильный! — не согласился Тэ Хён. — И защищает нас, так папа говорит! А ещё ведьма… Кен Су, оценив ситуацию, подхватил обоих говорунов за воротники, как котят за шкирку, и изобразил ещё один поклон. — Простите, они, наверное, вам надоедают. Мы пойдём? — осторожно уточнил парнишка. Ао не смог вымолвить и слова, молча развернулся и слишком поспешно направился по изначальному пути. А дети за спиной продолжали говорить. — Почему братец-то? — почти простонал Кен Су. — Старшего Сейрю… Наби согласно поддакнул, а вот Тэ Хён не видел никакой проблемы. — Он муж сестрёнки Ри. Как его ещё называть? Ао едва не сбился с шага. Стоило ожидать, что так оно и выглядит для других людей, но… Хотя в голове металось множество самых разных мыслей, там, где раньше зияла незаживаемая рана, стало как-то неожиданно легко. Может, он действительно заслуживает счастья?