Мама для Дракона

Шинья и Ао в тот день снова вышли на обход границ. Ао уже практически полностью ослеп, а измождение отпечаталось на его лице смурной маской. Мои уговоры остаться хотя бы сегодня, подлечить не зажившие с прошлой битвы раны, он даже слушать не стал, отмахнувшись, как от назойливой мухи. Я плакала от обиды, злости и бессилия, зная, что не смогу переубедить этого упрямца. Шинья как-то подошёл, сел на колени рядом и тихо-тихо прошептал: — Мам, он не хочет… Так. Дома. В постели. Я знала, какое слово он не решился произнести, жестокое слово, отбирающее надежду, нависшее над нашей семьей дамокловым мечом. Смерть. Ао умирал. День за днем, с самого рождения Шиньи — все это время… Уже столько лет жизнь и силы по крупицам покидали его, переходя к новому Сейрю — мальчишке, которого он воспитывал, как родную кровь, и чьё существование его убивало. Я видела, как чёрный яд вины точил изнутри сына, и не могла сделать совершенно ничего. Слова, слова, слова! Как же они бесполезны были сейчас! С того момента, как мои драконы покинули дом, душа металась, точно в клетке, не давая покоя: стоило взяться за дело, как иглы и ножи впивались в пальцы, разбивалась посуда, растекалась из оброненного ведра колодезная вода… Солнце давно зашло, а они так и не вернулись. Бросив все, я выбежала из дома, сбивая ноги, помчалась по тропинке к большой дороге, куда тянуло заполошно бьющееся сердце. Мутный сумрак лишь укреплял в уверенности: что-то случилось. Что-то еще случится. И я продолжала бежать, тыкаясь, как слепой котенок. Ветер толкал в спину, выкидывая на лицо волосы и закрывая и без того плохой обзор. Я спотыкалась, падала, вставала и едва не пробежала мимо, чудом приметив разметавшуюся в высокой траве лазурь и сгорбленную маленькую фигурку. — Ты так громко топаешь, — хрипло рассмеялся Ао, стоило мне без сил упасть рядом. Даже сейчас, дурак… Как могла осторожно, я притянула к себе мужа, и, медленно положив его голову себе на колени, обняла одной рукой мелко трясущегося сына. Другая провела по теплому родному лицу, скулам, лишенным теперь красных рисунков, погладила спутанную гриву волос. Ао слабо улыбнулся. А ведь когда-то — кажется, века назад — дергался, избегая любых прикосновений. Как давно это было? Куда-то в плечо неслышно всхлипнул Шинья. — Простите, теперь вы будете совсем одни. Прости… Сын — снова хриплым голосом, мешающимся с кашлем. Шинья вздрогнул, а я чуть изогнула губы печальной улыбке, боясь разрушить последние остатки самообладания. Ао впервые назвал Шинью своим сыном. Внутри все болезненно сжалось. — Ао… Ао… — во рту разлилась горечь, все тело сводило в судороге, но я не прекращала перебирать пальцами светлые пряди. — Мы справимся. — Справитесь, — веки поднялись, потусторонне сверкнули потускневшим золотом его глаза, уставившиеся вверх. В небо, которое он не мог видеть. Рукав на плече промок, и, наверное, слезинки скатились и с моих щек, потому что Ао хмыкнул: — Вы чего сырость развели? Пальцы сжались в кулак — мне почти захотелось его стукнуть — но тут он неожиданно мягко попросил: — Спой. — Что? — Колыбельную. Каков же дурак! Вдох. Выдох. Прогнать холодный ком, поселившийся в горле. Заставить себя дышать ровно. — Засыпай, любимый мой За окном уже светло: Ночь промчалась, словно тень, Помахав крылом Голос дрожал, но я старалась в каждое слово, в каждый звук вложить все чувства, мысли, всё то, о чем больше не будет шанса рассказать. — Все печали позади, За окошком солнца свет… Знай, ты будешь не один Среди сотен бед Я не сразу поняла, что мне неуверенно вторит Шинья. Но, осознав, еще ближе прижала к себе. На лице Ао блуждала странная расслабленная полуухмылка, и он все так же неотрывно смотрел вникуда. — Все печали позади, За окошком солнца свет… Ао наощупь нашёл маленькую детскую ладошку, чуть сжал и потянулся ко мне. Я прижалась щекой к жесткой, мозолистой коже. Такой знакомой, такой теплой, такой живой… Где-то на востоке медленно светлело небо. — Знай, у жизни есть предел… У любви же — нет. С последней сорвавшейся нотой повисла тишина. Ветер свистел, нагоняя тучи, а мы все не двигались и молча пытались отложить в памяти этот момент во всей его жестокой мимолетности. — Я вас… — едва слышный шепот оглушил, но закончить Ао так и не смог. Протянутая ко мне рука с глухим стуком упала на землю. Мы знаем, пусть ты никогда и не говорил. Знаем. Тем временем загорелся рассвет — перед нами первый солнечный луч пронзил смурные небеса, окрашивая их в кроваво-алый и золотой. Со стороны деревни прогремел гром. Знай, у жизни есть предел. У любви же — нет.