Время, постой!

      Вероника поднялась с кровати. Она не выспалась. Легкий туман кружил в голове, и эта завеса по-прежнему скрывала все чувства. Как же интересно она живет… Во сне… Там она другая.       Потянув затекшую шею, села на кровать. Когда она успела заснуть? Девочка, поле, падающий мольберт, красавец-Андрей, самоубийство… Что бы это все значило?       — Опять ты дрыхнешь? Не надоело! — злобное фырканье.       — Молли? Доброе утро…       — Сбрендила? Какое к черту утро? — тон сестры был таким же противным и кислотным, как ее футболка, надетая с дырявыми джинсами. И что в такой одежде может нравиться?       — Ты права… Уже стемнело. Ты что-то хотела, сестра? — грубый тон ничуть не задел Веронику, и игнор стремления задеть за живое вызвал еще больше злобы.       — Жрать иди!       — Я не голодна.       — Виктор тебя зовет, — с явным волнением и уже тише произнесла Молли. Судя по ее тону, вечер уж точно не сулил быть добрым. Но Нике-то что?       — Хорошо. Я сейчас подойду. Скажи: он пьян?       — Трудно сказать. Но его настроение — хуже некуда! Что ты опять натворила?! Чем разозлила отца?!       — Ты, наверное, проголодалась. Не думаю, что твоя задержка к семейной трапезе благотворно повлияет на расположение его духа.       — Та ну тебя! — хлопок дверью.       И когда это все закончится…       — Bon appetit, — Вероника села за стол.       — How are you, Molly? Is your Ukrainian better now?       — Yes, dad. Yesterday I was writing a dictation. Teacher said that result was good.       — Is it truth?       — Так, батьку.       — Well than. Nika?       — What?       — На какой теме ты сейчас? — спросил уже на русском.       — Гражданские права.       — До сих пор! Ты давно уже должна была изучать наследственные. В чем проблема?       — Это очень объемная тема. Я еще с ней не закончила.       — Тебе не хватает самодисциплины?       — Не в этом дело.       — Нужен репетитор?       — Нет, я справляюсь.       — Тогда что, черт возьми, с тобой не так?! — сорвался на крик и резко швырнул нож в центр стола.       Джессика посмотрела на него с упреком, губы ее чуть дрогнули, но она, как обычно, не решилась ничего сказать.       — Папа… я все свободное от академии время учу правоведение. Еще неделя — и перейду к следующим темам. Там материал немного легче. Тебе не о чем беспокоиться, — немного устало и даже без тени волнения промямлила дочь.       — Ты вообще представляешь, чего мне стоило уговорить ректора взять тебя на второй курс?! И сколько бабла сунуть в его прожорливую клешню! Ты обязана сдать этот экзамен!       — Я сдам, отец, — Вероника так и не притронулась к еде. Уже в который раз.       — Какое административное взыскание может применяться только в качестве основного? — его строгий тон и выражение лица говорили, что если дочь не ответит — ее ждет расстрел на месте без права воскрешения.       — Я не помню… Что-то такое было, но нужно прочесть еще раз.       — Назови высший орган судейского сообщества! — воцарилось напряжённое молчание. У Молли, как и у Ники, пропал аппетит. — Чего молчишь? Язык проглотила?       — Я не знаю…       — Завтра утром позвонишь ректору и скажешь, что не будешь учиться в этой… — скривил сморщенный рот, чтобы не выругаться — малярской бурсе! Это отбирает у тебя слишком много времени. К тому же, ты еще дома… живописуешь, я прав? — казалось, слова, которые вылетают из уст отца, превращаются в маленьких беззащитных змеек. Когда-нибудь они подрастут, окрепнут и нападут на нее всем кублом. Но… еще не время!       — Нет, папа.       — И как тебе не стыдно лгать! Хоть бы руки вымыла, позорище! — мужчина сморщил нос, скривил толстые губы, сдвинул заросшие брови и с неподдельной яростью отодрал кусок баранины от кости.       — Ты не будешь больше заниматься этой бессмыслицей! — выдохнул и одним махом осушил фляжку водки. Пухлые щеки тут же вспыхнули нездоровым румянцем. Джессика вновь осуждающе посмотрела на мужа, но так и не решилась ничего сказать. Как так можно! Он же обещал завязать! Вероника опустила голову.       Бессмыслицей… Искусство — бессмыслица?! То, благодаря чему она жила все это время, то, отчего раньше пела ее мертвая душа, то, что заставляет забыть о всех трудностях и возносит дух над живыми и мертвыми? Это — бессмыслица, нет… Бессмысленно существование этого мерзкого, жирного, меркантильного ублюдка, который печется только о деньгах и выпивке! Ее руки задрожали. Ладно, о ней самой! Но кто он, к черту, такой! Когда унижали, оскорбляли, били, вырывали волосы, — она все сносила, запрятав свои чувства на дне глубокого озера. Но сейчас весь гнев, сокрытый даже от себя самой, разрывал сознание. Это был дракон, который вот-вот изрыгнет пламя.       Девушка забыла, где находилась. Да и это не имело значения. Важно то, что в ее руке крепко зажат нож, который перережет горло этой сволочи так же легко, как чертов бараний стейк!       — Что ты творишь, дрянь?! Дочка, вызывай полицию! Скорее! — закричала Джессика. Сердце застучало в горле. Молли застыла как вкопанная, не в силах оторвать взгляд от блаженного лица сводной сестры и едва живого отчима, из чьей бычьей шеи фонтанами вырывалась кровь.       — Ника… опусти нож, пожалуйста, давай поговорим… — Джессика думала растянуть время, но не успела она ничего предпринять, как удар деревянной качалкой по лицу заставил упасть в ноги мертвому мужу. Молли рванула к выходу, но Никины руки крепко-накрепко впились в шею. И откуда у такой, казалось бы, слабой художницы взялось столько силы? Жертва вырывалась изо всех сил, тщетно пытаясь позвать на помощь. Адреналин застучал у Молли в висках. Уши как будто бы накалились. Перед глазами поплыло. Воздух! Помогите!

***

      — Очухалась, наконец! Ты заставила нас с Молли ждать! Извинись! — хлесткая пощечина разбила губу. Джессика пришла в сознание в своей комнате. Кружилась голова. В ушах звенело. С трудом она смогла понять, что происходит.       Ее руки и ноги крепко-накрепко привязали к офисному стулу. Молли же лежала раздетая, примотанная к столу изолентой. Ее грудь мелко подрагивала от прерывистого дыхания, сопровождаемого ни с чем не сравнимым животным страхом.       — Что произошло… Что ты… Отпусти нас немедленно!       — А ты, видимо, привыкла решать все криком, Джесси! Будешь говорить громче шёпота — я перережу этой суке глотку!       — Ника, прошу! Я сделаю все что угодно! Умоляю, не трогай Молли!       — Ты и без этого сделаешь все, что я скажу, — сладко протянула падчерица, полоснув по щеке Джессики бритвенным лезвием. — Ну, и у кого из нас теперь уродливое лицо, а? Отвечай! — удар в челюсть, два выбитых зуба. — Я не слышу!       — Не надо, умоляю… — сдавленный шепот.       — Льюис тоже умолял… Ты всю ночь избивала меня после этого… Помнишь? В этой самой комнате… Со звукоизоляцией. Кричи, не кричи — без толку! Веришь в карму? Зря… Отец мертв. Я убила его! Я уже очень давно хочу сдохнуть, и терять мне нечего. Как там говорится в правилах хорошего тона? Только после Вас, правильно, Джесси? Кстати, ты делала сегодня маникюр?       — Что…       — Отвечай! — Ника медленно провела ножом вдоль ключицы Молли. Та взревела.       — Ника, прошу, только не трогай мою дочь!       — Твой ответ?       — Да! Да, я делала маникюр!       — Ничего, мы это исправим… — промурлыкала садистка, зажав в руках плоскогубцы. — Давай сыграем в игру… Если ты будешь вести себя тихо, я не трону Молли. А вздумаешь крикнуть — ей несдобровать… На первом же оторванном ногте Джессика заорала как резаная. Стены поглотили этот вопль. Ударил гром. Черные тучи сгустились над городом.       — Ничего, Молли подождет! Я еще не прельстилась твоей болью!       — Нет! Умоляю, прости меня!       — Что только не скажешь, чтобы спасти свою прогнившую шкуру, правда? — Вероника вынула свои кисти и палитру. Под столом, как раз рядом с телом сводной сестры, стояла бутылка с чистящим средством. — Помнишь, откуда у меня этот ужасный шрам на полруки, матушка? Помнишь, ты заставила меня чистить унитаз этой дрянью, упрятав куда-то перчатки! Ты знала, что это сильнейшая щелочь, правда ведь? Веришь или нет, даже этот противный материал может помочь написать… нечто! Я создам уникальную картину на холсте, какого у меня раньше не было! Такая гладкая кожа… — Вероника погладила плоский живот своей сестры, отчего та задергалась, тщетно надеясь ослабить изоленту. — Столь прекрасное тело для насквозь прогнившей души! Справедливо ли это? Не волнуйся, Молли! Я изуродую его во имя прекрасного и позволю тебе войти в историю, как величайшей Музе!       Душераздирающие вопли и безумный смех сплелись в унисоне, и в этом аду творец писал картину. Мазок за мазком. Крик и мольба. Обязательно ли создавать шедевры в Варенжвиле иль на Сене близ Живерни? *       Художница улыбнулась. Голова вскружилась от ощущения абсолютного счастья. Тело стало легким, словно пушинка. Бабочки затрепетали в животе. Вдохновение! Не что иное, как дар богов! Без этого чувства созидатель мертв. И она была мертва все это время! Но тут в одно мгновенье в безжизненный сосуд вдохнули животрепещущую душу, до чего же это прекрасно! Она творила! Созидание и разрушение пустились в неистовый пляс! Эти мгновения стоили многого! Молли орала, но бездушные стены поглощали истошный крик. Джессика шепотом умоляла прекратить это зверство, но художницу настолько захватил процесс создания, что она не обращала на никакого внимания на злую мачеху.       Картина была закончена, когда сводная сестра перестала кричать и, потеряв сознание от боли, испустила последнее дыхание. Предсмертная агония застыла на лице Великой Музы, а нежную невинную плоть украсили алые лилии.       — Что ты натворила, ебаная дрянь?! Я ненавижу тебя! Т-т… ты хуже животного! Да я… ! Тебе воздастся за это! Гори в аду!       — Ничего, не плачь, Джесси! Мы еще увидимся! Помнишь, что ты мне говорила все время? «Творец не от слова творить, а от слова тварь!» Знаешь, в этом есть доля правды…       Вероника выдавливала из пластинки таблетки и стала их пить по одной.       — В отличие от Молли, мне суждена безболезненная гибель. А знаешь, я рада, что перед смертью представилась возможность написать картину. Я ни о чем не жалею! — вылила почти всю бутылку щелочи на голову мачехи и чуть не оглохла от противного свинячего визга и нечленораздельных проклятий.       Через несколько мгновений Вероника пошатнулась. Закружилась голова, и она упала на колени. Все тело ослабло. Еще парочку таблеток… До жути клонит в сон…       — Good fucking evening! Why couldn't you send driver to the airport? You can't even imagine how hard was my baggage! Anybody here?       Льюис открыл дверь в мамин кабинет и тут же остолбенел от ужаса. Нет! Что же я натворила! Прости! Прости меня... братик!