***
Маринетт любит Адриана с самого первого дня их знакомства. Вернее, вечера. Впрочем, это не важно. Школа, супергеройская жизнь, мечтания о первом свидании, прогулках за ручку под луной и счастливой семейной жизни с прекрасным и добрым мальчиком украли у неё года два. Она даже не заметила. Это время пронеслось вихрем под аккомпанемент котокаламбуров и звонкий смех. Маринетт любит Адриана самозабвенно. Даже повзрослев, ещё всего немного, она по-прежнему растворяется в его доброте, тактичности и искреннем желании помочь. Да что уж там, в его красоте тоже. Она вообще не понимает, как можно быть настолько красивым, милым и очаровательным, да ещё столько всего уметь! Он даже умудряется дружить с… Хлоей. До сих пор. И это неподражаемо. Он очень дорожит дружбой с Маринетт, и она это видит. Она всё ещё упрямо мечтает о нём, хоть и перестала пытаться признаться ему в своих чувствах, ведь точно знает — он не любит её. Ей давно стало известно, что его сердце уже занято, и опять, не ей. Грудь сжимается от тоски, пока в ночной тишине, лёжа на своей кровати, когда даже Тикки уже спит (она так думает), Маринетт беззвучно вытирает дрожащими пальцами мокрые дорожки на щеках. Маринетт любит Кота Нуара, конечно, исключительно, как друга. И она не устаёт восхищаться его талантам. Молча. Чтоб тот не зазнался. Он всегда чертовски позитивен и никогда не жалеет для неё улыбки. Он всегда рядом, когда ей это нужно. Он её лучший друг, в какой-то мере даже больше Али, ведь только он её знает такую. И она видит, как для него это важно. Однажды, она поделилась, что часто страдает бессонницей из-за всего этого, и ей даже не нужно было ему говорить, что она просто боится, он без того её понимает, как никто другой. И он ни разу не подколол её на эту тему. Признаться честно, сначала он раздражал. Очень. А потом отпустило. Когда в один вечер она узнала, что он в неё влюблён и увидела в нём совершенно другого человека. Его настоящего. Его шутки сразу стали смешными, а он сам — всегда приятной и желанной компанией. Получилось даже так, что сильная и своевольная Ледибаг постоянно его о чём-то просила: перестать шутить, дурачиться, заигрывать, перестать щекотать, например. Но она никогда не просила его любви. Но это единственное неизменное, что она получала всегда. И от этого факта ей было больно. Она понимала его, как никто другой. Маринетт любит Кота Нуара, как друга. Точка. Но особенно Маринетт любит Кота Нуара, как друга, последний год, когда плюс ко всему он ещё и заметно подкачался. Она украдкой любуется его возмужавшим телом, естественно только потому, что отрицать очевидную красоту просто глупо и не ей ли, как художнику, признавать это. Он думает, что она не замечает его взглядов на себе, но она замечает. И ей приятно. Это эгоистично, но ей льстит, что герой Парижа и просто красавец, по которому сходят с ума миллионы девушек смотрит на неё так. Нет, неправильно. Что так он смотрит только на неё. А ещё он самый надёжный человек во всём мире. Доказано. Прошлым летом стояла невероятная жара. И как-то один бой затянулся, ну, о-очень. И ей стало плохо. Совсем. Тело под волшебным костюмом в этом пекле потеряло связь с реальностью в самом прямом смысле. Она упала без сознания, так и не использовав ни талисман, ни исцеление и не очистив акуму. Нежданчик, однако, но факт. Ледибаг оказалась человеком. Очнулась она в тёмной, прохладной, просторной комнате. С влажным холодным полотенцем на голове. Как стало известно потом, Кот принёс её к Агрестам, в комнату Адриана, под предлогом, что он друг и ему можно доверять. Сам Адриан, конечно, их встретил, помог чем мог и самоликвидировался на фотосессию, которую, ну, никак нельзя было пропустить, гори всё хоть синим пламенем, и оставил гостей чувствовать себя как дома. Но Кот… Он не оставил её. Он не оставил её до тех пор, пока не убедился, что она и её тайна в безопасности. И она лишь может представлять, как плавился он сам под этим зноем, справляясь в одиночку с акумой и неся ещё потом её на руках добрый десяток кварталов. Кот, конечно, требовал себе награду в виде поцелуя, а вернее двух: за её спасение и за пойманную им акуму с помощью её йо-йо, демонстративно показывая это впечатляющее зрелище на предусмотрительно включенным компьютере хозяина комнаты. Ледибаг стоически не ржала: закусывала губу, сжимала зубы, кусала щёки изнутри и давилась смешками, смотря на то, как здоровый кошак временами на всех четырёх носится по крыше за маленькой чёрной бабочкой, размахивая её оружием так, словно не поймать, а прибить её прямо в воздухе пытается. Она тогда ещё ему прыснула что-то типа: «Пфф… Тоже мне, удивил. Кот должен уметь ловить бабочек!» Ну и что, что волшебным йо-йо, кого это вообще волнует? Напарник получил, конечно, одинокий и неожиданно для обоих звонкий чмок в щёчку. Но она никогда ему не скажет, как признательна ему за всё, что он сделал. Маринетт любит Адриана. Это не обсуждается. Она всё ещё мечтает о том, как она — мадам Агрест — будет встречать по вечерам горячим ужином своего мужа, а по выходным вместе с детьми гулять в парке. Только во всех мечтах о поцелуях и близости образ благородного мальчика мешался с образом Нуара. Ей было стыдно. Очень. Иногда, чтоб избавиться от этого, она представляла, что Кот Нуар и есть Адриан, и от чего-то ей казалось, что это правильно. Иногда. Если б только они не были такими до безумия разными. И Кот Нуар давно знает, что она влюблена, но не знает в кого именно. Она видит эту вселенскую печаль в его пронзительных глазах. И до сих пор сильно переживает из-за тех двух ссор, признав его правоту лишь в одной. Он прав был в том, что ни о какой личной, а уж тем более семейной жизни речи идти не может, если она не может доверить свою тайну любимому человеку. Но представить, что она снимет маску перед Адрианом или хотя бы Нуаром ей казалось страшнее даже признания в любви первому, на которое, на минуточку, она так и не решилась. Просто в те пару раз, когда Кот Нуар прижимал её к стене, она всей душой отчаянно кричала, чтоб он уже переступил эту грёбаную черту дружбы и поцеловал её. Естественно, списывая всё на гормоны. Ведь это неправильно и так не должно быть. Она не должна ему давать ложной надежды. И она молчала. Ему и так больно. И она чувствовала перед ним глубокую, как пропасть вину. Маринетт любит Кота Нуара. Больше жизни. После событий двухдневной давности она поняла это. Пол вчерашней ночи она просидела в наушниках, разрывающихся от громкости, слушая по кругу одну единственную песню любимого Джаггета Стоуна о первой любви, когда-то давно написанной им после посещения её комнаты, увешанной плакатами Адриана. Она по-прежнему любит Адриана, только уже не так. И она пока не понимает, как такое возможно: любить двоих. И она совершенно не знает, что дальше делать. Только всё чаще в голове вертится фраза: «Заставь меня забыть его. Пожалуйста, заставь.»***
Ледибаг любит Кота Нуара. А вот ему этого знать совершенно не нужно. Пока. Наверное. Она ещё не решила. Кот ждал её каждый вечер, коротая по несколько часов гнетущими размышлениями. На третий день она всё-таки пришла на патруль. Хотя патрулём это назвать было сложно. Они встретили друг друга коротким смущённым объятием и нервным в один голос: «надо поговорить». Обсудить было что. Сперва они наперебой извинялись и решительно убеждали друг друга, что во всём виноват он/она, кивнув в результате друг другу в знак согласия и оставшись каждый при своём мнении. А затем они говорили. Много. В основном Нуар. Совершенно серьёзно, вдумчиво, основательно подходя к каждой детали, так, как это обычно делала Ледибаг во время боя с акумой. И это было совсем на них не похоже. И Ледибаг была ему благодарна за это. Они просидели весь вечер на одной единственной крыше. Когда говорить больше оказалось не о чем, ей всё ещё не хватало только одного: она прижалась головой к покрытой древней чёрной магией груди напарника, упиваясь биением его сердца. Его сердце бьётся ровно, сильно, гулко. И совершенно точно — для неё. И он чувствует, что дорог ей, заботливо обнимая её в ответ. А потом героиню Парижа накрыло. И ей было всё равно. Закрыв глаза, она начала на зависть любой кошки тереться носом о его шею, тыкаясь в неё под самый подбородок. Медленно, нежно, самозабвенно. Вдыхая запах его кожи с примесью города и едва слышимым ароматом знакомого парфюма. Соприкасаясь и щекой, и уголком губ открытых участков кожи, щекоча их дыханьем. Ведя плавные линии вверх от кромки горловины, вдоль скулы к уху, вызывая волну дрожи, пробегающей по всему телу и концентрирующейся где-то внизу живота. Не веря в собственное счастье, Нуар не шевелился: что угодно, только бы не спугнуть её. Глупая улыбка озарила лицо, а глаза с восторженным недоумением озирались вокруг. Его любовь, его кумир, его идеал сейчас дарит ему столько ласки! Он почувствовал, что что-то изменилось, ещё три дня назад, когда она набросилась на него с кулаками, захлёбываясь в слезах. Но это превосходило все его ожидания. Его глаза невольно закатились от удовольствия. Он таял, ненавязчиво подставляясь навстречу её движениям, и сам не заметил, как начал урчать. По-настоящему, по-кошачьи. Размеренная, глухая, всезаполняющая вибрация разнеслась внутри груди и передалась ей. Она замерла на секунду, прислушиваясь к этому манящему звуку, как вдруг всё прекратилось. Она тут же отстранилась от Нуара с неподдельным удивлением смотря в его испуганные глаза с сузившимися до двух чёрточек зрачками. Прям как в самый первый раз, в метро. — Верни, — она пристально посмотрела в зелень его глаз и медленно опустила голову обратно к горячей груди, одарив напоследок его подозрительно-обиженным взглядом. Над почерневшей черепицей крыши в пленительном лунном сумраке вновь разлилась умиротворяющая вибрация, слышимая лишь им двоим.