Гоголь: сборник тредов

Рука Александра Христофоровича беспокоит не сильно. Болит она редко, обычно означая перемену погоды (ох и тяжело с такой травмой да в Петербурге) или что Александру Христофоровичу нужно перестать бессовестно ее нагружать. Порой рука отнимается, неудобно, частями. Особенно если десяток часов кряду провести неподвижно за столом или заспать ее хорошенько, телом навалившись. Бинх каждый раз смотрит на нее с большим недовольством и подозрительностью, трясет, растирает, будто с мороза. Обзывает сквозь зубы предательницей и дезертиркой. Ранило Александра Христофоровича в бою, самым глупым и благородным образом в его жизни. Единственный шрам на его теле, с которым не связано интересной истории, кроме «сначала я был на коне, потом под конем, потом без сознания». Единственный шрам, за который ему полагается пенсия. Шили там же, под грохот с поля боя. Сами сражения и даже ранение, а он ведь успел в тот краткий момент заглянуть смерти в глаза и выяснить, что они карие и смотрят лукаво и ласково, ему не снятся; а вот палатка, стоны, запах крови с блевотиной и всунутый в зубы ремень — да. Леопольд Леопольдович, увидев как-то шрам на его плече, горестно Александру Христофоровичу сообщил, что шил его не иначе как мясник и руки бы таким отрывать. Александр Христофорович даже не сразу нашелся, что ответить, слишком за Луку Константиныча было обидно. Хорошо Бомгарту говорить, тот шил только в Петербургских госпиталях, посмотрел бы Александр Христофорович на него там, в мясорубке… А впрочем, лучше нет. Уж на что не люб ему ссыльный доктор, а такого он бы ему не пожелал. Сжевало бы его там, мягкосердечного. Буркнул ему, мол, мне руку не оторвало, за то благодарен, а на докторов не наговаривайте, сами лучше сделать не можете. Леопольд Леопольдович повлажнел нетрезвым мутным взглядом — верно, обиделся сильно, как всегда, когда Александр Христофорович ему о несостоятельности напоминал. Тем не менее, устоять пропойца не смог и попытался заюлить вокруг, про какие-то гимнастики и массажи растолковывая, дескать, будет рука как новенькая, вы бы только указаниям следовали. Александр Христофорович и объяснил ему доступно, что указания выполняет от старших по званию. После этого пойти к Бомгарту с просьбами о чем-то, боль утешающем, Александр Христофорович не мог уже из уважения к своим же принципам. Однако в одном они с Бомгартом сошлись, хоть то и было неприятно Бинху морально — давать руке болтаться беспомощно он не собирался. Уж и фехтовал, и дрова рубил, и отжимался, когда удачно, когда не очень. В хорошие дни и не заметно было, что есть с рукой неудобство какое-то, а в дурные, бывало, сядет писать отчеты — хорошо хоть другой рукой — и вдруг предательница отнявшаяся как заденет чернильницу… Благо, Тесак в то время часто рядом бывал и смиренно терпел начальственную фрустрацию, промокая чернильные разводы на важных документах. Тесак вообще человек во многих смыслах незаменимый. Во-первых потому что сам на войну взглянуть успел, даром что мальчишка почти был. Во-вторых потому терпения в нем хватит на все село и еще на кусочек Полтавы — ровно столько, чтобы справиться с Бинхом в дурном настроении. В-третьих, вопросов лишних не задавая, он всегда готов первым кинуться натопить хорошенько контору, чтобы стылость кости не тревожила. Или помочь застегнуть пуговицу какую али пряжку, не поддающуюся с чего-то руке-предательнице. Уж на что Александр Христофорович сердит и склонен к брюзжанию, а Тесаку нет-нет да старается слово доброе найти или хотя бы пустить пораньше с работы. Было б тут той работы… А что до массажей, то зачем они нужны, как успокаивают боли и почему приятны могут быть, коли делаются умело, Бинху еще объяснят люди, имеющие руки весьма талантливые, с пальцами чуткими и красивыми, перед коими Александр Христофрович млеет — и, что важно, выше по чину стоящие.