Гоголь: сборник тредов

Ранним утром, когда еще роса на траве не просохла и деревня медленно просыпается, неспешно приступая к делам крестьянским, Александр Христофорович Тесака у крыльца поджидает — ну чисто парубок, на девицу засматривающийся. Как Тесак корову с пастухом в поля отправит, так Александр Христофорович за него и берется. Спасибо, за ухо не волочет, этот мог бы, да только Тесак и взгляда-то не ослушается, знай бредет себе послушно и уже почти не кручинится даже за все дела, что несделанными останутся. Уводит его Александр Христофорович в место безлюдное и пустое, во двор большой за контрой полицейской, а там и сам раздевается, и Тесака ждет терпеливо. А еще Тесака ждет оружие подготовленное, хищно в лучах солнца рассветного поблескивающее. Знает Александр Христофорович, что Тесак под призыв в двенадцатом году попадал, даром что сам едва усы отпускать начал, и что Тесак понимает, с какого конца за саблю браться, для него очевидно, видывал. Однако не считает Александр Христофорович, что того Тесаку довольно будет. Все-то Александру Христофоровичу улучшить надобно, сам считает нужным выше головы прыгнуть и другим спуску не дает, вот и за Тесака, понимаете ли, как за лицо подчиненное и лично ему вверенное, взялся. Заставляет хлопца по двору бегать, упражнения всяческие делать, саблей махать. И сам не отстает, тоже за оружие берется, в поединках тренировочных сходится, знай лязг да ругань на дворе стоят: куда руку отводишь, чтобы отрубили ее тебе? А шить будет кто, Бомгарт? Только и радости, что как на брань армейскую щедр Александр Христофорович, так и на похвалу. Непременно к концу обронит, мол, посмотри на себя, тщедушный теленок был, а теперь ого-го! И рубишь так уверенно, хоть сейчас спускай на турка! По плечу потреплет, довольный, румяный, солнцем неласковым пригретый, да и отвернется, чтоб на тело разгоряченное воды из бочки вылить. Будет потом фырчать, головой мотая, чтобы с кудрей слипшихся капли стряхнуть, и все равно ему, лето на дворе жаркое или промозглый ноябрь. А зимой еще снегом обтираться заставит, спасу никакого от мер его воспитательных... И как еще не полез Тесак в петлю от внимания такого к своей персоне? Ну, отметить стоит, что и вправду дает обучение свои плоды, сомневается Тесак, что пригодятся они ему в жизни, мало какой казак с саблей-то на представителей полиции пойдет, если только не восстание. Однако едва ли с год прошел, а он и правда формой догонять стал Александра Христофоровича, выучил новое, вспомнил забытое, и держится супротив начальника почти все утро, прежде чем под натиском и опытом превосходящим сдается. И даже удовольствие находит в том, чтобы размяться. А пуще того Тесак отмечает, как сам Александр Христофорович от занятий этих светится, будто сам то солнышко рассветное. Не дурак Тесак, хватает ему понимания, чтобы заметить: это у Тесака хата есть да знакомые деревенские, всегда найдется, чем руки неспокойные да голову занять. Александру Христофоровичу коров не пасти, огород не полоть и с девками сельскими не перешучиваться, коли нет у Александра Христофоровича работы стоящей, остается ему сидеть в участке бобылем, в стену ножи метать, письма старые перечитывать да на бутылку самогона засматриваться. Грустно это, безрадостно и вовсе Александру Христофоровичу не полезно. А Тесаку не жаль попотеть лишнего заради начальственного душевного покоя, даром что клялся себе, что всю оружейную науку забудет, как сон дурной, и орудовать будет исключительно ножом для очистки перьев. Сверх того желающие представить себе могут, как Николай Васильевич Якова Петровича видение очередное проверять за собой ведут утром ранним, свежим, аж пар изо ртов вырывается. А на пути обратном в участок сворачивают, Александра Христофоровича в известность поставить об уликах. В участке пусто, только со двора лязг да крики доносятся. Обойдут они избу, звуками заинтригованные, а там бой учебный в самом разгаре. Николай Васильевич поторопится, конечно, мол, ради дела важного прервутся, перетопчутся; да только остановит Яков Петрович, за плечо удержав. — Не спешите, голубчик, мы люди вежливые, да и девушке мертвей нынешнего уже не стать, — скажет Яков Петрович. И будут они с Николаем Васильевичем поджидать у забора высокого, только Гоголь притопывать будет нервно, а Яков Петрович, возможно, разве что губы облизнет неосознанно. Мало в Диканьке вещей, способных взгляд искушенного, требовательного столичного следователя привлечь; однако же вид Александра Христофоровича, босым да без рубахи в рассветных лучах пританцовывающего, улыбающегося широко, будто мальчишка, кудри с лица небрежно стряхивающего... На мысли наводит. Например, о желании при случае сменить в такой тренировке Тесака подуставшего, да самому за оружие взяться и клинки скрестить с умелым противником, а следом и взгляды лукавые, понимающие, и от какого столкновения звона да искр будет больше, одному черту ведомо.