Гоголь: сборник тредов

Александр Христофорович с рукой, пригвожденной к стене. Крик, который он сам оборвет, губы кусая, потому что бой в разгаре, он не может быть помехой, от этого могут зависеть жизни, Александр Христофорович прошли войну и понимают это лучше многих. До последнего будет пытаться вырваться, уже заранее понимая, что бесполезно, но все равно движимый животным желанием выжить, продолжить борьбу; может быть, даже сумеет лезвие расшатать или вынуть и только после сознание потеряет, к стене приваливаясь, ослепленный болью. Александр Христофорович не хочет быть помехой, но Яков Петрович отвлекаться все равно будут. Не может прерваться и броситься к нему, как бы не рвалось бы сердце, на войне как на войне; но невозможно ему краем глаза не следить, как Александр Христофорович, живы ли еще... Кинутся сразу, как одолеют душегуба, не тратя ни мгновения, даже чтобы себя самого на ранения проверить. Яков Петрович будет бледный от ужаса, сам почти неживой. Не сразу пульс нащупает пальцами дрожащими, в крови вымазанными. Бормотать будет: давайте, Александр Христофорович, Саша. Вы же упрямый. Вы держитесь только, Саша. Саша упрямый, Саша держится. У Леопольда Леопольдовича выбора не будет, будет шить. Это не Николай Васильевич с речами про Господа и предназначение, это Яков Петрович и оскал кривой, и говорить он если будет, то скорее про адские муки, которые Бомгарта ждут, если он не возьмется за операцию незамедлительно. Зря Яков Петрович гневались и глазами черными сверкали, уж ради жизни сапога и бурбона Леопольд Леопольдович и без угроз решились бы дрожь в руках унять. Да разве понимал это Яков Петрович, когда у него самого пальцы подрагивали от ужаса потери? Яков Петрович будет у постели Александра Христофоровича, когда тот глаза впервые откроет. Александр Христофорович и не признают его сразу, уж больно похож на страшное видение, какие он после смерти петербургского следователя во снах видел: бледен, страшен, черные провалы глаз. Бинх попытается что-то сказать, губами пересохшими шевеля. К тем губам кружку с водой приложат, а после Яков Петрович волосы его мягко тронут да скомандуют: спите, Саша, вам спать нужно. Когда Бинх поутру глаза откроет и стул у постели найдет пустым, решит, что привиделось. Тесак будет в комнатах соседних возиться, хлопотать, да входить не станет, опасаясь разбудить отдыхающее начальство. Солнечный свет, непривычно яркий для сонной серой Диканьки, будет щекотать Александру Христофоровичу лицо. Он станет вспоминать: как бой прошел, чем кончился. И думать забудет про ночное видение... Но Яков Петрович вернутся к обеду. Изящны, красиво одеты, не помяты и не бледны, и глаза у них черны не от ужаса и горя. Саша встать не сможет сразу, конечно, но он сядет криво, на бок заваливаясь, дабы выразить почтение. Яков Петрович отмахнутся, садясь на стул, поставят поднос на прикроватный столик. — Это, простите, что? — спросит Александр Христофорович подозрительно. — Обед ваш, Александр Христофорович, ваша наблюдательность не перестаёт меня поражать. Снова унижает, ну точно всё пришло в полный порядок. Александр Христофорович поморщатся, улыбку скрывая: — Ваша наблюдательность не сильно лучше будет, Яков Петрович. Как я, по-вашему, обедать стану с рукой калеченой? Одна проткнута и дай бог если однажды станет шевелиться. Вторая вовсе отнялась после всего, чему подверг ее Александр Христофорович за эти дни. Гонит Александр Христофорович мысли о том, как ему служить дальше, предпочитает Яковом Петровичем украдкой любоваться в свете осеннем, золотистом. Утром после боя мир всегда любить хочется. Яков Петрович в ответ посмотрит со смесью интереса и ужаса плохо скрытого. — А каков, простите, ваш план, в таком случае, Александр Христофорович? Изволите вовсе не обедать, пока не заживет? Александр Христофорович плечом небрежно дёрнет. — А хоть бы и так. — Блестяще, — уведомляет Яков Петрович и за ложку берётся. Бинх, такое видя, тут же пятнами красными покрывается. — Яков Петрович, да пошутил я. Тесак мне пособит, не утруждайтесь. — Тесака я прогнал, — говорит невозмутимо Яков Петрович. Поднос придвигает необратимо. — Это как же посмели, — разевает Александр Христофорович рот. — У него ни чина, ни допуска нет слушать те отчёты, которые я вам зачитывать стану, Александр Христофорович, — отвечает Яков Петрович с лёгкостью. — Или вы не хотите знать, ради чего вы сражались и понесли потери? А когда Александр Христофорович губу в растерянности и неловкости прикусывают, добавляет мягко: — Будет вам, Саша. Стоит ли тратить время зря. И столько стоит за этой простой фразой: сожаление, что время уже потрачено. Страх, что времени могло не остаться вовсе, войди нож иначе.